Философия мышления ред. кол. Л. Н. Богатая, И. С. Добронравова, Ф. В. Лазарев; отв. ред. Л. Н. Богатая. – Одесса 2013
.pdfветственно принцип объективности выступает как регулятивное требование к познавательной деятельности ученого: объект нужно познать таким, каков он есть сам по себе с помощью принятых в науке методов. В этом контексте категория истины символизирует собой полную или частичную достижимость цели, определяемой принципом объективности. Вытекающий из этой категории принцип познаваемости означает, что истинное, выражающее объективную суть вещей познание возможно. Таким образом, два названных принципа реализуют в практике научного познания согласованность должного и сущего.
В то время как категории объективности и истины отсылают к вопросам понятийных содержаниймышления, понятие рациональности касается условий и регулятивов самой мыслительной деятельности ученого, выражая идею о том, что разум есть инстанция, задающая правила рассуждения
иобоснования знания. Пафос идеи рациональности, как полагал Гегель, заключается в том, чтобы сделать человеческую мысль прибежищем разума
исвободы. Структура мышления заключает в себе возможность порождения имманентных принципов, способных конституировать всеобщие нормы рациональности. В этом контексте принцип рациональности выступает как требование интерсубъективного обоснования научного знания с учетом всего арсенала логических и методологических средств. Позднее – уже в ХХ в. – Э. Левинас, критикуя объективистски-трасцендентальные модели знания в духе Декарта или Гегеля, обвинит классический рационализм в том, что последний избегает пути через опыт Другого, оставаясь целиком во власти эгоцентристской перспективы. В результате рационализм оказался не в состоянии выработать такие познавательные технологии, которые позволили бы осваивать этическую, эстетическую и религиозную реальности. По мнению Левинаса, трансцендентальным может быть только диалог, но не сознание. В области метафизики Левинас выступает сторонником тоталогического подхода, полагая, что в познании любые аутентичные смыслы, концепты, коннотаты могут быть порождаемы лишь в стихии тотальности. Целостность ограничивает автономию какого бы то ни было фрагмента, выделенного из континуума любого из возможных миров. (Между тем, как будет показано ниже, для развития научного познания ХХ столетия более перспективным оказался интервальный, а не тоталогический дискурс).
221
3. Проекты «спасения истины» в истории мыслительной культуры
Какужеотмечалось,установканапоискобъективнойистиныомиребыла важнейшимэпистемологическимрегулятивомвсфереконкретныхнаук.При этом следует отметить, что эта установка в течение многих столетий имела основополагающее значение для познавательной сферы в целом, включая философию и другие формы рационального освоения мира человеком.
Однако в истории человеческой мысли время от времени наступали такие периоды, когда вера в возможность достижения истины начинала резко ослабевать, да и само это ключевое понятие становилось в культурном самосознании эпохи весьма расплывчатым или даже сомнительным. В ре-
зультате наступал некий эпистемический кризис «идеи истины», порож-
давший сомнение в познаваемости мира вообще. Первый, зафиксированный в истории цивилизации кризис такого рода пережила древнегреческая культура в эпоху Гераклита, Платона и Аристотеля. Это был момент, когда обострился вопрос: как возможно продуктивное рациональное мышление, каковы его общезначимые предпосылки? Именно тогда утверждается идея, что мыслить рационально – значит мыслить непротиворечиво на основе жестко заданных значений понятий. Она появляется в контексте того вызова, который был брошен науке и философии парадоксами кратиловского релятивизма, апориями Зенона и мыслительными технологиями софистов. Эта тема обсуждается в разговоре Сократа с Феодором в «Теэтете»: «… коль скоро все движется, то любой ответ – о чем бы не спрашивалось – будет одинаково правильным, раз он будет означать, что дело обстоит так и не так, или – чтоб уж не задерживать все этим словом – что это так или не так становится»1. Затем Сократ уточняет, что выражения «так» и «не так» в строгом смысле здесь не подходят. И продолжает: «Приверженцам этого учения нужно учредить другую какую-то речь, поскольку в настоящее время у них нет слов для своих положений, есть разве только выражение «вообще никак». Вот это своей неопределенностью как раз бы им подошло»2. Позднее создатель формальной логики Аристотель разовьет аргументацию Платона против философии «текучести» (Гераклит, Кратил) и философии «неподвижности» (Парменид, Зенон). Он пишет: «Если же все одинаково
1 Платон. Соч., Т. 2. С.279. 2 Там же. С. 279.
222
говорят неправду и правду, то тому, кто так считает, нельзя будет что-нибудь произнести и сказать, ибо он вместе говорит и да и нет»1. Древнегреческая мысль мучительно ищет ответ на вызов, брошенный релятивистами человеческому разуму. Создание Аристотелем логики с ее законами и правилами умозаключений в контексте рассматриваемого спора явилось грандиозным проектом спасения истины в античную эпоху, который стал прочным фундаментом рационального мышления на многие сотни лет.
Автономия сферы рационального мышления, которая была исходной предпосылкой постижения истины в античной и средневековой науке и философии, предстала совершенно в новом свете в эпоху формирования опытного естествознания XVII-XVIII вв. Рациональность оказалась теснейшим образом завязанной на опыт, на экспериментальные основания. Отныне нельзя было обрисовать целостный процесс научного познания без уяснения тонкой диалектики теоретического и эмпирического уровней познания. В конструкцию здания рациональности в качестве несущих опор были вмонтированы новые элементы:
•индуктивная логика (индуктивное обобщение и правила вывода);
•опыт и эксперимент;
•понятие «закона природы»;
•причинно-следственная матрица научного объяснения.
В новой конструкции прежние ключевые ее элементы (дедуктивная логикаиматематика)неотбрасываются,носущественнопересматриваетсяих эпистемологический статус в свете господствующей парадигмы эмпиризма. В противоположность «Органону» Аристотеля Ф. Бэкон создает «Новый органон», в котором подвергает критике слабости метода дедукции. Позднее Кант сфокусирует свое внимание на кроющуюся в дедуктивном процессе возможность антиномичности и на необходимости осмыслить принципиальную ограниченность чистого разума. Этос естествознания подкреплялся тремя принципами: принципом причинности, принципом единообразия природы (открывающий возможность индуктивных умозаключений от фактов наблюдаемых к ненаблюдаемым) и принцип простоты (обеспечивающий рациональный выбор наиболее вероятной гипотезы в процессе предсказания новых фактов).
1 Аристотель. Соч., Т. 1. С. 133.
223
Однако критика слабых мест самой программы индуктивизма и эмпиризма не заставила себя долго ждать. Если все положительное знание должно быть выведено из опыта, то возникает вопрос: выводимы ли такие категории, как причинность (или, скажем, научный закон) из опыта, что обеспечивало бы гарантию их объективной содержательности и однозначности как базовых элементов этоса эмпирических наук? С критикой методологическихоснованийестествознаниявыступилД.Юм.Последнийпредпринял попытку выявить скрытые концептуальные ловушки, трудности выводных процедур и способов обобщения в сфере чувственного опыта. Формируется новая версия скептицизма как опыт осмысления философской рефлексии над точными науками со стороны сторонников индуктивизма. Юм приходит к выводу: высшая цель человеческого познания – собирать воедино эмпирически найденные причины естественных явлений и подчинять многообразие особенных следствий небольшому числу общих, больше ни к чему не сводимых причин. При этом закон причинности имеет силу только внутри сферы опыта, и заключение от эмпирических данных к трансцендентному недопустимо. В каком же виде понятие причинности может быть положено в основу научного познания? В науках о природе убеждение в существовании причинности основано на внетеоретической вере. Поэтому основой каузального познания является не разум, а только повторяющийся опыт того же рода, что и ставшая самостоятельной привычка мышления, которая в конечном счете существует как закон причинности.
Вызов, брошенный Юмом, принимает Кант. Его задача – спасти научную истину от сомнений со стороны скептицизма. Философ ставит вопрос: как возможна опытная наука, если принять во внимание аналитическую работу Юма (так сказать, его опыт «деконструкции» индуктивных оснований науки)? Идея Канта сводится к тому, что в самом трансцендентальном субъекте есть некие конститутивные структуры, которые являются общезначимыми и универсальными предпосылками человеческого познания (например, та же категория причинности).
Любой человек может, конечно, в своей обыденной жизни мыслить как ему вздумается, впадая в противоречия, совершая логические ошибки и т.п., но если он желает, чтобы его мысль была результативной, устремленной к истине, он должен следовать определенным регулятивным правилам
224
илогическим нормам, которые предписываются разумом. Откуда разум берет эти правила и нормы? Объективны они (т.е. почерпнуты из внешнего мира) или субъективны (т.е. являются порождением мыслящего субъекта)? Эпистемологическое открытие Канта заключалось в том, что ему удалось обойти эту дилемму. Он фокусирует внимание на существовании таких когнитивных феноменов, которые, с одной стороны, носят объективный, общезначимый характер, а с другой – существуют только внутри субъекта.
Трансцендентальный дискурс Канта принимает и по-своему развивает дальше Гегель, еще настойчивее утверждая незыблемость категории истины как для поступательного движения философской мысли, так и для научного мышления. Впрочем, колоссальные успехи естественных наук в ХІХ в. так укрепили общественное мнение в бесспорной правоте науки, что всякий скепсис в отношении ее возможностей постигать объективную истину отвергался самым решительным образом даже без обращения к философским аргументам. Однако аналитическая работа, предпринятая Кантом
идругими философами того времени, не пропала даром. Она оказалась весьма кстати, когда разразился новый эпистемический кризис в свете научной революции первой трети ХХ столетия.
4.Проблема истины в контексте нового эпистемического кризиса
Ссередины ХХ в. категория истины становится объектом острых дискуссий между представителями различных когнитивных стратегий как внутри философии, так и в сфере современного научного сознания. Что же определило на новом витке цивилизационного развития все возрастающий интерес к проблеме истины вообще, научной истины в особенности? Первоначально ключевую роль здесь сыграл тот факт, что крупнейший в истории естествознания научный переворот первой трети ХХ в. имел одну примечательную особенность: он был по существу концептуальной революцией. Речь шла о коренной трансформации прежних понятий и принципов и о создании совершенно новых, радикально расходящихся со старыми представлениями физических теорий. Революция с предельной ясностью обнажила фундаментальное с гносеологической точки зрения обстоятельство: относительность любых естественнонаучных абстракций, теорий, парадигм. Впервые относительность истины стала неопровержимым фак-
225
том эволюции самого научного знания. Это шаг за шагом вело к возникновению качественно новой ситуации в методологическом сознании.
Две доминирующие тенденции в формировании современного стиля мышления – релятивизация и плюрализация – породили потребность заново осмыслить вопрос о целях и предельных основаниях научного познания, о соотношении абсолютного и относительного в нем, о диалектике единого и многого, о природе научных революций и т.п. Мы стали свидетелями небывалого по своей глубине эпистемического кризиса, затронувшего сердцевину этоса науки – идею истины как смыслообразующего принципа самообоснования самой познавательной деятельности. В рамках герменевтической традиции проблема истинности знания постепенно трансформируется в проблему интерпретации. Позднее постмодернизм теряет вообще интерес к концепту истины, фокусируя свое внимание на понятии «текста» как исходной реальности вне всякого соотнесения его с внеязыковой реальностью «означаемого». Постмодернисты позиционируют себя «по ту сторону истинного и ложного».
В кризисно-критический период наблюдается интенсивный процесс преобразований всего предпосылочного слоя знания. Возникает творческипроблемная, т.е. энигматическая ситуация, когда ставятся под вопрос все научные принципы, все принятые парадигмы, когда «совершается переплавка даже самых твердых, устоявшихся начал познавательной, а может быть, и не только познавательной культуры»1.
Эпистемический кризис в естествознании быстро перекинулся далеко за пределы точных наук, в сферу философии, искусства, морального сознания, найдя там питательную почву. Причины такого тотального релятивизма, разумеется, имели не только познавательный источник, они были укоренены в особенностях социокультурной сферы цивилизации ХХ в. В этой энигматической ситуации в рамках философской рефлексии второй половины ХХ в. формируются две основные тенденции. Одна сосредотачивает свое внимание на таких характерных для ХХ в. особенностях познавательной деятельности, как релятивизм, плюрализм, возрастающая роль языковых и коммуникативных практик и др., и пытается вывести отсюда все когнитивные, методологические и социокультурные следствия, выхо-
1 Батищев Г.С. Познание и творчество// Теория познания. В 4-х томах. – М.: «Мысль». 1991. –
Т. 2,, гл. 7. С. 152.
226
дя в межпарадигмальное пространство понятийно-концептуализирующего
иистолковывающего мышления. Другая тенденция связана с радикально иной стратегией философствования – с попыткой сохранить дух научной традиции и ядро научного этоса. Для реализации этой программы нужно было отстоять идею истины прежде всего в ее конститутивном измерении. Ведь истина – не только конечная цель всяких познавательный усилий человека, но и вместе с тем – их первейшее условие, ибо делает осмысленным, артикулируемым и само начало познания благодаря тому, что полагает свое существование.
Под натиском лавины фундаментальных открытий в физике, математике и логике этос классической науки попросту распался, превратившись в фантом, в который ряд ученых продолжал по старинке верить, другие научились без него обходиться. Некоторые философы с радостью подхватили новую весть о «смерти истины» (вкупе со «смертью субъекта») и с возбужденными голосами понесли ее дальше, во все пределы. (В те далекие 60-70- е годы я был и зрителем и участником этой захватывающей «драмы идей»).
Чтобы провести сборку этоса науки в единую систему, нужны были новые конститутивные скрепы. Поиск таких скреп шел в разных направлениях и дискурсах, включая и интервальный. Интервально-конститутивный проект «спасения истины» основывался на идеях, которые не упали с неба, а были естественным продолжением и философским обобщением тех основополагающих научных принципов, которые веками вызревали в глубинах научного сознания, выдержав проверку временем.
Кроме того, следует отметить, что ни один проект «спасения истины» не сводился лишь к гносеологической или логико-методологической стороне дела, а мыслился как общекультурное, ценностно-ориентированное задание. Ибо если нет света истины, то нет и справедливости, нет добра
икрасоты. Все сумрачно, все леденит душу. Все условно и все позволено. Единственная отрада – унылая «игра в бисер», то бишь постмодернистские «игры истины», нескончаемое кружение «текстов», «контекстов» и «подтекстов». И тогда иди, ищи эту истину, «пока не зарябит тебе в очи».
Вчем заключалась трудность в преодолении абсолютного релятивизма в энигматической ситуации? Здесь можно указать на несколько моментов. Во-первых, впервые релятивизм проник в самую науку, в научное сознание,
227
а не только был объектом рефлексии в философии, как это наблюдалось в прошлые эпохи; во-вторых, дух релятивизма охватил культурное самосознание общества в целом; в-третьих, он касался самой сердцевины рациональности – понятийно-теоретического каркаса знания. Если Аристотель, спасая истину, отсек от понятийного уровня мир чувственного опыта, если Кант, решая аналогичную задачу, реабилитировал чувственное познание, найдя в нем с помощью трансцендентального подхода общезначимые основания, то в ХХ в. речь шла о релятивности всей рациональной сферы знания. Необходимо было искать новые пути решения проблемы, однако с учетом того опыта, который накопила научная и философская мысль в течение столетий. Первый шаг в этом направлении заключался в том, чтобы переосмыслить само понятие относительности как в естествознании, так и в философии, выявив в относительном абсолютный момент. Второй шаг – это разработка новой философской парадигмы как когнитивной системы, предполагающей специфическую стратегию интервального дискурса, т.е. развертывание анализа с привлечением всего многообразия категориальных пространств – актуального и потенциального, внутреннего и внешнего, прерывного и непрерывного и т.д. Третий шаг – это обоснование идеи многомерности как объекта, так и познающего его разума (в соответствие с этой идеей, каждая конкретная сущность имеет свой горизонт возможного, т.е. совокупность возможных актуализаций в многоинтервальном пространстве своего бытия). Четвертый шаг – это разработка ключевой для интервального подхода идеи интервала абстракции. Наконец, пятый шаг был связан с новой трактовкой конститутивизма как методологической программы.
Следует отметить, что ни одна из альтернативных концепций мышления и методологий второй половины ХХ в. не смогла (да зачастую даже и не ставила перед собой такую задачу) дать ответ на острейшую философскую проблему современного этапа цивилизационного развития: каким образом, принимая в расчет непреложный факт релятивизма и плюрализма любых научных истин, ценностей и универсалий культуры, выявившийся в ходе истории, тем не менее избежать абсолютного релятивизма, конвенционализма и постмодернистского нигилизма в реальных практиках мышления.
228
5.От абсолютного к относительному
Вфизике Аристотеля Земля рассматривалась как естественное, абсолютно неподвижное место, относительно которого наблюдатель может точно определить, движется данное тело или нет. Движение и покой – абсолютные характеристики тел.
Порвав с геоцентризмом, классическая физика радикально пересматривает само понятие «движение» и «покой». Отныне вопрос: «движется данное тело или нет?» является некорректным, лишенным конкретного смысла, не имеющим ответа. Вопрос приобретает точный смысл и поэтому может быть решен лишь при условии, что мы задали соответствующую (инерциальную) «систему отсчёта». Это значит, что такие физические характеристики, как покой, движение, траектория являются относительными. Классическая физика, таким образом, радикально меняет способ вопрошания природы. Вопрос не в том, движется ли данное тело или покоится в неком абсолютном смысле, а в другом: в каком состоянии находится тело относительно данной системы отсчёта. Только фиксировав эту последнюю, учёный может пользоваться физически осмысленными понятиями и получать четкий, экспериментально проверяемый ответ. Таким образом, система отсчета выполняет в познавательном процессе особую функцию – быть конститутивным основанием мыслимости тех или иных понятийных таксонов. Кроме того, она выражает идею относительности в физике. В контексте нашей темы эта идея представляет столь значительный философский интерес, что мы поговорим о ней более подробно.
Начнем с того, что в механике Ньютона предполагалось два типа систем отсчета – абсолютная и относительная. С точки зрения Ньютона, в абсолютном пространстве и времени существует привилегированная система отсчета, имеющая абсолютное значение. Перемещение тела из одного абсолютного места в другое – это и есть абсолютное движение. Последнее проявляется в опыте тогда, когда мы сталкиваемся, например, с эффектами ускоренного или вращательного движения. Абсолютная система отсчета обладает двумя важными свойствами: во-первых, она имеет онтологический статус, ибо отражает структуру самого физического мира, во-вторых, она обеспечивает для «абсолютного наблюдателя» видение физических явлений самих по себе, т.е. получение им абсолютной истины. Что касает-
229
ся относительной системы отсчета, то она, скорее, есть лишь инструмент познающего субъекта, искусственный способ, придуманный учеными для удобства описания физического мира.
Ситуация существенно меняется в связи с созданием релятивистской механики. А. Эйнштейн приходит к выводу, что не существует в принципе какой-либо абсолютной системы отсчета. Все системы относительны
иравноправны. Кроме того, некоторые свойства, которые в классической механике рассматривались как абсолютные (масса, пространство, время и др.), обнаружили свою относительную природу. Таким образом, момент относительного в новой физике ощутимо возрос. В этом смысле теория Эйнштейна, бесспорно, пронизана духом релятивизма более последовательно
иглубоко. И все же момент абсолютного в ней, конечно, сохраняется, ибо помимо относительных величин в ней вводятся и свои инварианты, например, пространственно-временной интервал.
Но, пожалуй, самое важное с философской точки зрения то, что радикально изменился сам смысл разбиения на абсолютное и относительное. Лежит ли в его основе разделение на объективное и субъективное? Должны ли мы связывать момент относительного непременно с субъективным аспектом познания? Очевидно, что в связи с отказом от абсолютной системы отсчета остро встает вопрос об онтологическом статусе относительной системы отсчета. В научной литературе ХХ в. сформировались два разных взгляда на эту проблему. Первый (представленный, например, К. Ланцошем) можно определить как формально-математический. Согласно этому подходу, «система отсчета» не должна составлять единого целого с физическим миром1, мы воздвигаем оси координат, как строительные леса вокруг здания. Поэтому эти леса не должны напрочь срастаться со структурой мира2. Второй взгляд (В. А. Фок, А. Бриллюэн и др.) основан на том, что следует строго различать понятие системы координат (математическая конструкция) и системы отсчета (физическая лаборатория, имеющая массу, значительно превышающую массы описываемых тел). Во втором случае речь идет об экспериментальных ситуациях, свойства которых обусловлены устройством мира. В связи с этим В. А. Фок различает, с одной стороны, принцип относительности Птолемея-Коперника, который
1 Ланцош К. Альберт Эйнштейн и строение космоса. – М.: «Наука», 1967. С.38 2 Там же. С.36
230