Дом на моховой

За год до царицынской трагедии к Баженову явился в богатом экипаже дородный господин лет пятидесяти. Назвался Пашковым, Петром Егоровым,

предложил построить дворец для него в таком же, как кремлевский, стиле.

Василий Баженов не впервые соглашался на частный заказ. Но заботясь о «пользе хозяйской», Баженов никогда капризам заказчиков не угождал. Уж сколько работал он для обидчика своего Демидова—«немалые прожекты и планы», все же тот не мог подчи­нить себе архитектора, заставить его делать что-то против воли, в чем сам и признавался: «Баженов амбициозен; хорош, да черта в нем; целуй, лижи, улаживай».

При первом визите Пашкова в Царицыно Василий Баженов принял его предложе­ние о строительстве дома без энтузиазма, рассчитывая более на гонорар, чем на славу. Как ни хороши были иные его постройки для частных лиц, Баженов понимал: крупные, по-на­стоящему масштабные вещи можно сделать только по правительственным заказам. Ему нужен был размах, простор для фантазии, пространство для осуществления грандиозных проектов.

Усмотрев участки, приобретенные Пашковым на Ваганьковском холме, Баженов сразу оценил их значение для будущей архитектурной композиций. Будь место попро­сторнее, здесь можно было бы такой дворец построить! Но и того, что есть, достаточно. Баженов почувствовал то счастливое состояние, когда все отходит на второй план, усту­пая жажде творчества, лихорадке воображения, потоку пластических образов, которые немедленно надо зафиксировать на бумаге. Такого подъема у него не было со времен на­чала работы над Кремлевским дворцом.

Через несколько недель проект в основных чертах был готов Баженов работал над ним по ночам, так как день проводил на царицынской стройке. Пашкову проект понра­вился, но, когда он увидел смету, восторг его поубавился, но Пашков согласился.

Дело пошло быстро. Будущий хозяин торопился, поскорее хотел переехать в новый дом, поэтому сам хлопотал о строительных материалах, подряжал каменщиков, следил за сломом старой усадьбы и богаделен. В два сезона дом был построен. Архитектор впервые за долгие годы почувствовал себя свободным от тяжкой опеки императрицы. Не нужно было писать бесконечные реляции в Петербург, испрашивать высочайшего указания по любому вопросу, не ведая, будет ли завтра продолжено начатое сегодня или очередной поворот в политике приведет к прекращению строительства.

Творение Баженова становится одной из главных достопримечательностей Мо­сквы. Его показывают иностранным гостям и путешественникам.

Волшебный замок на Моховой влечет публику. Летними вечерами он парит над городом, освещенный десятками газовых фонарей и лампионов. Днем он празднично сверкает на солнце, голубые тени скользят между колонн, прохладой дышат его пор тики. На закате, как венец, пламенеет на нем бельведер. Белый камень мгновенно откликается на свет, на состояния природы; в сумраке — синеет, на рассвете — золотится, в полдень — ослепительно звонок, белоснежно чист, почти прозрачен. Он каждый час — новый.

Художники по достоинству оценили архитектуру дома Пашкова: одни спешат за­рисовать его, другие по рисункам делают гравюры. Дворянская чета остановилась перед оградой, у подножия холма, и внимательно разглядывает владения Пашкова.

Василий Баженов поставил дом, чуть отступя от края холма. Вот чутье гения. Этим он добился не только того, что здание оказалось словно на пьедестале, его слиянность с холмом стала естественнее, мягче. Высокое, видное отовсюду место давало зодчему не одни лишь преимущества, но и усугубляло трудности: силуэт дворца со всех точек дол­жен быть безупречен, а главное — здание должно связать пространство вокруг, иначе оно окажется пусть прекрасной, но неуместной вставкой. Баженов с присущим ему градо­строительным тактом сумел соотнести дом Пашкова с масштабом окружающего города, с высотой соседних кремлевских башен, с высотой Ваганьковского холма: будь дом ниже, врос бы в холм, провалился в него, будь выше — подавил бы, расплющил своей громадой. Колонны его не могут быть ни больше, ни меньше, окна ни шире, ни уже, а только та­кими. В этом редкостном умении ощущать архитектуру в гармонии, в соразмерности с миром — истинное величие Василия Баженова. В конце концов, красивую капитель мо­жет нарисовать любой грамотный зодчий. Созданная архитектором форма должна вхо­дить в пространство без усилий, без напряжения, с естеством живой природы. Недаром современники, свидетели рождения Пашкова дома, называли его «волшебным замком»: легко и светло он возник на Ваганьковском холме, как возникает на голубом небе облако.

Архитектура дворца наполнена движением: стремлением вверх, если смотреть на него с улицы, и навстречу зрителю, если увидеть его с противоположной стороны. При этом зодчий не использует никаких композиционных трюков.

Ясное соотношение частей, простота плана — никогда прежде так близко не под­ходил Василий Иванович Баженов к идеалу классицизма. Впрочем, человек такого темпе­рамента, такой богатой фантазии, как Баженов, легко соединял в себе античность и со­временность, готику и классицизм, русское и французское понимание архитектурной формы. Это не было выражением не устоявшихся вкусов, неизбежной эклектичностью переходной — от барокко к классицизму — эпохи, а выражало суть творческого сознания Баженова, постоянно ищущего обновления формы, далекого от школьной приверженно­сти истинам своего века.

У стен Кремля Баженов построил дом богатому откупщику, а не императорский дворец, но у него получились истинно царские чертоги. Конечно, Пашков дом интимнее, не так монументален и величав, в нем легко угадать черты городской дворянской усадьбы, но все же он воспринимается как общественный ансамбль, а не частное строе­ние. И здесь ясно выразилось кредо Баженова, считавшего архитектуру величайшим ис­кусством, способным говорить с потомками от имени времени.

Это была большая удача: наконец-то ему удалось к пятидесяти годам довести до конца хоть один свой замысел. Но в дни, когда завершалось строительство Пашкова дома, в Царицыне заканчивалась разборка императорских дворцов. Казаков, встреч с которым Баженов невольно избегал, на прежних фундаментах закладывал новый дворец, это омра­чало радость — успех Пашкова дома у публики.

Впрочем, публика да и сам капитан-поручик Пашков недолго были склонны вос­торгаться Баженовым: все очевиднее становилось, что императрица круто переменилась к «своему архитектору», и связано это было не столько с делами строительными, сколько с близостью Баженова к масонам, к Новикову и его кружку. Вчерашние почитатели, узнав о полной отставке Баженова, стали его сторониться: царская опала — не шутка.

Отставка сулила нищету и полное разорение, так как здоровье Баженова было крайне расстроено: очень плохо стало со зрением, подкрадывалась слепота. Архитектор почти не мог чертить, едва читал. Сказалась нервная перегрузка и годы работы без вся­кого отдыха.

Архитектор начал одно из великих дел своей жизни: он хотел издать грандиозный увраж русского зодчества разных эпох, составить единственную в своем роде историю национальной архитектуры. Работа эта началась под его «смотрением». Пошли в Петер­бург пакеты и рулоны с кальками, рисунками, чертежами — бесценное богатство. В Мо­скве Матвей Казаков горячо откликнулся на это начинание и отправил материалы самого Баженова по Кремлевскому дворцу. Но времени не хватило. Жизни — не хватило. Не ус­пел Василий Баженов завершить и это начинание, увеличив тем самым горький список своих фатальных неудач. На сей раз причина была и в самом деле неотвратимо-фатальная: в конце июля его сразил паралич. Он проболел всего пять дней. Старинный и самый вер­ный друг архитектора Федор Каржавин, сознавая себя первым его биографом, записал: «Василий Иванович Баженов скончался 2-го дня августа 1799 года в 9 часов и 10 минут поутру».

Похоронили зодчего в Петербурге, у Смоленской, а потом по зимнему пути пере­везли в Глазово, в согласии с его завещанием: «Погребение сделайте мне простое, то есть без всякой лишней церемонии с трезвым священником одним в простом виде и где бог приведет, и весьма желаю быть положенным в Глазове».

Все так и было сделано — «в простом виде», без мрамора, без бронзы, лишь один деревянный крест. Со временем могила потерялась, и теперь никто уже не знает, где ле­жит великий сын России.