Глава 3. Физики-плюралисты: анаксагор, эмпедокл, демокрит и левкипп.

Пятый век до нашей эры ознаменовался новым этапом в истории древнегреческой философской мысли. Именно тогда совершился поворот философии к проблемам человека и общества. Радикально изменился сам характер философского мышления. Главными действующими лицами этого «переворота» являются софисты и Сократ. В результате их усилий натурфилософы оказались оттеснены на второй план. Но, тем не менее, натурфилософия не только не исчезла, но и обогатилась новыми блестящими именами. V век до н. э. – это век попыток синтеза предшествовавших натурфилософских учений. Отправной точкой для этих попыток является учение элейской школы. Философы этой школы навыдумывали множество невероятных вещей, и большинство других философов отнеслись к этим невероятным вещам с интересом, но без понимания. Но в одном пункте элеаты убедили своих собратьев: из небытия бытие возникнуть не может, ничто не может породить нечто. Теперь натурфилософам предстояло объяснить, как может возникнуть и существовать космос, наполненный множеством качественно разнообразных предметов.

Наиболее блистательные имена натурфилософии V века до н. э. – Эмпедокл, Анаксагор, Левкипп и Демокрит. Иногда их объединяют под условным названием «физиков (натурфилософов)-плюралистов». Иногда же называют «младшими физиками» в противоположность натурфилософам VI века до н. э.

Они оставили попытки объяснить многообразие мира из одного первоначала и пришли к выводу, что многообразие проистекает из многих первоначалах. Именно поэтому их и называют «плюралистами» (лат. pluralis – множественный).

§. 1. Эмпедокл.

Биография

Эмпедокл (490 - 430 или предположительно 487/482 – 424/423 гг. до н. э.) родился в Агригенте (или Акрагант - о. Сицилия). Говорят, что он был сторонником демократии и равенства и даже отказался от предложенной ему царской власти. Сделал он это по принципиальным соображениям, а не по врожденной или благоприобретенной скромности. Скромностью Эмпедокл не страдал, был весьма тщеславен, любил изображать из себя пророка, а, затем, и самого Бога.

«Друзья! Вы, что живете в большом городе

на берегах золотистого Акраганта,

На самом акрополе, радеющие о добрых делах,

Вы – почтенные гавани для чужестранцев, не ведающие худа,

Привет вам! А я – уже не человек, но бессмертный бог для вас –

Шествую, почитаемый всеми как положено,

Перевитый лентами и зеленеющими венками:

Ими – едва лишь прихожу в цветущие города –

Почитают меня мужчины и женщины. Они следуют за мной

- Тьмы и тьмы – чтобы выспросить, где тропа к пользе:

Одним нужны предсказания, другие по поводу болезней

Всевозможных спрашивают, чтобы услышать целительное слово,

Давно уже терзаемые тяжкими муками.

Да, что я напираю на это? Будто я делаю что-то важное,

Если превосхожу смертных, гибнущих от множества напастей людей». (26, с. 404)

Справедливости ради надо признать, что высокое мнение Эмпедокла о самом себе было небезосновательным. Он обладал несомненными талантами в самых различных областях. Будучи весьма оригинальным и интересным философом, Эмпедокл успешно реализовал себя также и на поэтическом поприще, а, кроме того, был блестящим политиком, общественным деятелем, изощренным «инженером», весьма ловким целителем, жрецом и даже чудотворцем. Рассказывают, что однажды он возвратил к жизни женщину, которая целый месяц была бездыханна. В городе Селинунте Эмпедокл пресек эпидемию из-за испорченной воды в реке посредством подвода к этой реке двух соседних речек.

Жизнь его была легендарна, легендарной стала и его смерть. Благодарные жители Селинунта оказали ему божественные почести, и он с тем, чтобы укрепить их мнение о своей божественности, якобы бросился в жерло вулкана Этна. Сделал Эмпедокл это тайно, чтобы окружающие решили, что он вознесся на небо. Но замысел раскрылся, поскольку вулкан выбросил одну из сандалий философа. Ошибиться в том, кому эта сандалия принадлежала было трудно, поскольку Эмпедокл носил медные сандалии. Правда, это одна из версий о его смерти. Другие более прозаичны.

Известны два основных поэтических философских произведения Эмпедокла – «О природе» и «Очищения». Но, к сожалению, до нас дошли лишь фрагменты этих сочинений.

Философия

Как уже видно из биографии Эмпедокла, он принадлежал к италийской философской традиции. Ко времени его жизни Иония уже была окончательно разгромлена персами, и, как следствие этого, ионическая философия пришла в упадок. Но достижения этой философии к этому моменту уже стали фундаментом для последующих интеллектуальных изысканий.

Эмпедокл осуществляет синтез ионической и италийской традиций. Он, как и ионийцы, исследует вопрос о первоначале и, так же как и они, обращается в поисках такового к природным стихиям. Но, вместе с тем, Эмпедокл находится также и под влиянием элейской школы. Говорят, что он был даже учеником Парменида. И, как ученик Парменида, Эмпедокл полагает, что из небытия не может возникнуть бытие. В итоге он создает достаточно оригинальную, но, вместе с тем, простую философскую конструкцию: «Основ существует четыре – огонь, вода, земля, воздух; а также Дружба, которою они соединяются, и Вражда, которою они разъединяются» (11, с. 327)

Таким образом, мы видим, что Эмпедокл синтезирует учения различных ионийских философов и в качестве первоначал указывает все стихии, принимаемые ими. Новизна здесь состоит в том, что Эмпедокл, благодаря этой плюралистической концепции, избавляется от необходимости объяснять, как из одной стихии произошли все остальные. Кроме того, учтено и отрицание небытия Парменидом, поскольку у Эмпедокла ни что не возникает и ни что не исчезает. Вещи образуются и прекращают свое существование за счет смешения и разъединения четырех стихий. Сами стихии, Эмпедокл называет их «корнями вещей», неизменны. Их бытие столь же фундаментально как бытие Парменида. Но смешиваясь или разъединяясь, они создают чувственно многообразный мир. И здесь мы также видим влияние элейской философии: подлинное бытие весьма отлично от вторичного уровня существования преходящих вещей.

Корни вещей взаимодействуют, благодаря двум божественным силам: Любви (Дружбе) и Ненависти (Вражде). Эти две космические силы действуют одновременно, но в разные моменты одна из них преобладает. Есть эпохи, когда доминирует Любовь и стихии пронизывает согласие, и в итоге они соединяются. Высший момент слияния стихий – достижение сферообразного гармоничного состояния, когда бытие оказывается в покое и единообразии. Это сферическое бытие Эмпедокл называет Сфайросом. Сфайрос подобен Богу:

«Ибо не имеет оно человеческой головы, украшающей тело,

И из спины не выходят две руки,

У него нет ни ног, ни быстрых колен, ни волосатого члена,

Он только ум, священный и беспредельный,

Обегающий быстрой мыслью весь мир»³⁰ (Цит по 5, с 97)

Затем в это сферическое единое и благое бытие вторгается Ненависть (Вражда) и движение свершается по направлению к множеству и злу, пока не достигает окончательного распада и хаоса. Затем цикл повторяется вновь – движение свершается от хаоса, зла и множественности через Любовь к единству и благу.

В числе других любопытных философских идей Эмпедокла можно указать теорию метемпсихоза (переселения душ). Ее Эмпедокл позаимствовал у пифагорейцев. Одно время он состоял у них в обучении, но был изгнан из-за того, что в стихотворной форме разгласил их тайное знание. Душа человека после смерти претерпевает различные рождения и лишь наиболее достойные с каждым новым рождением повышают свой статус, и в конце даже могут стать подобными богам:

«А под конец они становятся прорицателями, песнопевцами, врачами,

И вождями у живущих на земле человеков,

Откуда вырастают в богов, всех превосходящих почестями.

Живущие у одного очага и сотрапезники других бессмертных,

Свободные от человеческих страданий, несокрушимые».³¹

(26, с. 412)

Чувственное познание мира, согласно Эмпедоклу, осуществляется через контакт подобного с подобным. Каждая вещь есть смешение четырех стихий. Ее природные качества, в итоге, определяются тем, какая стихия в ней преобладает. Мы также состоим из четырех корней. Соответственно, познавая вещи, та или иная стихия, присутствующая в нас, реагирует на стихию, преобладающую в вещи. Подобное узнает подобное. Правда, Эмпедокл признает, что страсти и многое другое действуют на нас и искажают наше познание. В силу этого, чувственное познание не точно. Доверять следует лишь мышлению и разуму.

Любопытны взгляды Эмпедокла относительно происхождения живых организмов. Первыми возникают не организмы, а лишь отдельные органы и части тела: «Выросло много голов, затылка лишенных и шеи, голые руки блуждали, не знавшие плеч, одиноко очи скитались по свету без лбов». Далее под воздействием Любви они стали соединяться между собой. В большинстве своем эти сочетания были крайне неудачны и породили различных монстров и чудовищ. Но эти чудища были нежизнеспособными и погибли. Выжили лишь те, кто оказался наиболее приспособленным к существованию в нашем мире. При всей фантастичности и чудовищности этой картины примечательна, тем не менее, попытка Эмпедокла объяснить целесообразное устройство организма естественными причинами.

Оригинален также взгляд Эмпедокла на космос в целом. Он полагал, что космос – упорядоченная материя – лишь часть сущего. Большая часть вещества не упорядочена, хаотична. Порядок господствует лишь в нашей части мироздания.

В заключение воспроизведу любопытную мысль Эмпедокла о восприятии божественного:

«Нельзя к божеству подойти и грубо глазами измерить,

Нельзя и руками потрогать; хотя и в обычае многих

Именно этим путем в вере душой обретаться» (Цит. по 23, с. 152).

Суждение весьма точное, и уместное здесь еще и потому, что, несмотря на всю свою оригинальность, Эмпедокл достаточно неинтересен для среднестатистического читателя. Впрочем, как и следующие за ним, Анаксагор, Левкипп и Демокрит. Эти философы интересны как вехи в истории развития человеческой мысли и знания, но они вряд ли могут вызвать интерес у широкой публики. В них нет «изюминки», «интриги», которая могла бы пробудить и увлечь читателя. А это необходимо, поскольку моя задача не просто изложить историю философии – это уже сделали другие и сделали значительно лучше, чем я, - моя задача изложить историю философии так, чтобы она стала интересной, увлекательной, а, значит, и понятной для большинства образованных читателей.

Философию изучают люди взрослые, которые в состоянии принять решение - изучать ли этот предмет с усердием или для видимости. Конечно, им можно внушить мысль, что они должны и обязаны как умные и образованные люди отнестись к философии со всеми тщанием и усердием. Именно этим занимаются академическая наука и академическое образование. Иногда такую мысль внушить удается, иногда – нет. Но вне зависимости от успеха внушения эта установка приносит мало пользы.

Однажды мне довелось преподавать студентам историю России. Проводя анонимные опросы, я с изумлением обнаружил, что все студенты поголовно заявляют, что историю своей страны надо знать. Изумление мое было вызвано тем, что это отношение резко контрастировало с их отношением к философии – анонимные опросы студентов выявили их пренебрежение к этому предмету. Философия рассматривается ими как предмет излишний и докучливый. Напрашивался вывод, что студенты пренебрегают не всеми гуманитарными дисциплинами, а лишь философией. Ободренный заявлениями студентов я приступил к чтению лекций по истории и с еще большим изумлением обнаружил, что их реальное отношение к изучению истории такое же, как и к философии. Их убежденность в том, что историю надо знать, никак не реализовывалось в их практических усилиях по изучению этого предмета.

Именно поэтому преподаватель должен предпринять некоторые усилия, которые позволили бы ему пробудить ум и сердце учащегося. К сожалению, физики-плюралисты дают мало оснований для этого. Или просто я не смог найти нужных слов или тем. Надеюсь, что следующие физики-плюралисты не погубят окончательно читательский интерес.

§. 2. Анаксагор

Биография

Анаксагор (500 – 428 гг. до н. э.) был родом из полиса Клазомены (Иония). Переселился в Афины, где положил начало афинской философии. Был учителем и другом Перикла – выдающегося афинского политического деятеля, инициировавшего своей деятельностью политический, экономический и культурный расцвет Афин. Блестящие пятьдесят лет этого расцвета - между греко-персидскими войнами и погубившей все пелопонесской войной - часто называют «веком Перикла». К сожалению, Анаксагор увидел и закат этого века.

К началу войны между Афинами и Спартой, получившей название «пелопонесская война», афинская демократия пошла вразнос. Она стала пожирать саму себя. Против Перикла были предприняты многочисленные политические атаки, в том числе и судебные процессы против его друзей – выдающихся творцов культуры, создавших славу Афинам как культурному центру Греции. В частности, к суду был привлечен скульптор Фидий. Анаксагор также подвергся судебному преследованию, поскольку был принят закон, запрещающий под страхом смерти не почитать богов и объяснять явления естественным образом. Периклу удалось спасти учителя. Якобы Анаксагора в ожидании казни бросили в тюрьму, «…но выступил Перикл и спросил народ: дает ли его, Перикла, жизнь какой-нибудь повод к нареканиям? И услышав, что нет, сказал: «А между тем, я ученик этого человека. Так не поддавайтесь клевете и не казните его, а послушайтесь меня и отпустите»». (11, с. 97)

Анаксагор избежал смерти, но подвергся изгнанию. «Наконец, он удалился в Лампсак (город в Ионии – С. Ч.) и там умер. Когда правители города спросили, что они могут для него сделать, он ответил: «Пусть на тот месяц, когда я умру, школьников каждый год освобождают от занятий». (Этот обычай соблюдается и по сей день. (Имеется ввиду время жизни Диогена Лаэртского, III век н. э. – С. Ч.))». (11, с. 97)

Анаксагор стоически отнесся к собственному изгнанию. «Ему сказали: «Ты лишился общества афинян». Он ответил: «Нет, это они лишились моего общества»». (11, с. 96)

Анаксагор был классическим натурфилософом. Он сам говорил, что родился на свет для того, чтобы наблюдать солнце, луну и небо.

«Он отличался не только знатностью и богатством, но и великодушием. Так, свое наследство он уступил родственникам; они попрекали его, что он не заботиться о своем добре, а он ответил: «Почему бы тогда вам о нем не позаботиться?» И в конце концов, отказавшись от всего, он занялся умозрением природы, не тревожась ни о каких делах государственных. Его спросили: «И тебе дела нет до отечества?» Он ответил: «Отнюдь нет; мне очень даже есть дело до отечества!» - и указал на небо». (11, с. 95)

Как и все древнегреческие философы, Анаксагор отличался остроумием. «Кто-то сокрушался, что умирает на чужбине; Анаксагор сказал ему: «Спуск в Аид отовсюду одинаков»». (11, с. 96)

Между прочим, он был первым, кто издал книгу с чертежами. Если вы вспомните главу о теоретической и симпрактической культурах, то заметите, что ко времени Анаксагора теоретическая культура Древней Греции достигла очень высокого уровня.

Главное произведение Анаксагора называется «О природе», но целиком оно до нас не дошло.

Философия

В своей сути философия Анаксагора весьма схожа с учением Эмпедокла. Так же как и Эмпедокл, он полагает, что ничто не возникает из небытия. Нет ни возникновения, ни уничтожения, но лишь смешение и разъединение. Все вещи в мире возникают и исчезают посредством трансформации.

Но в отличие от Эмпедокла Анаксагор создал еще более плюралистическую концепцию. Первоначал, лежащих в основе всех вещей неизмеримое множество. Это невидимые частицы различной природы. Анаксагор задается вопросом: каким образом «из не-волоса мог возникнуть волос и из не-мяса – мясо?». Корректным ответом на этот вопрос, с учетом учения элеатов, может быть умозаключение, что волос возникает из волоса, а мясо из мяса. Иными словами, мир состоит из множества мельчайших частиц различного природного качества. Их Анаксагор называет «семенами вещей». А Аристотель впоследствии дал им название «гомеомерии» (подобночастные). Золото составляется из частиц золота, вода – из семян воды, огонь – огня, кости – из гомеомерий кости, то есть маленьких костей, а мясо – из гомеомерий мяса.

Более того, Анаксагор исходит из принципа «все во всем». Каждая гомеомерия содержит в себе частицы другого вещества. В гомеомерии золота присутствуют частицы и воды, и камня, и мяса, и дерева, и железа, и т. д. Но гомеомерия золота является таковой лишь потому, что золото в ней количественно преобладает.

Принцип «все во всем» предполагает и другой момент. Семена вещей Анаксагор придумал для того, чтобы избежать непреодолимой трудности в объяснении, как из ничего может возникнуть нечто и как из одного элемента может образоваться другой элемент. Или, иначе говоря, как из воздуха может возникнуть огонь, а из огня – вода. Идея, что в каждой гомеомерии содержатся более мелкие частицы, семена других вещей позволяет ему объяснить видимые в природе трансформации.

Но если в каждой гомеомерии есть «элементы» других вещей, то не предполагает ли это, что, раздробив гомеомерию, мы сможем разложить вещество на составные части, и золото отделить от дерева, а огонь – от воды? И если это так, то почему это разложение не происходит в природе? А если это происходит, то тогда мир вновь оказывается набором различных стихий, сочетание которых вновь необходимо объяснять. В итоге, чтобы избежать этой «ловушки», Анаксагор вынужден утверждать, что при раздроблении гомеомерии выделяются более мелкие гомеомерии, которые по своему составу подобны гомеомерии расщепленной. Это та же гомеомерия, но лишь более маленькая. Если мы будем расщеплять ее, то эффект будет тот же. И так до бесконечности.

Идея оригинальная, но, подозреваю, что она является всего лишь интеллектуальным фокусом. Если перевести ее на более простой язык, то мы обнаружим иллюзорность ответов Анаксагора на поставленные вопросы. Почему все существует, и как оно возникло? А оно вовсе и не возникало, поскольку существовало всегда – отвечает Анаксагор. Золото существовало всегда в виде гомеомерий золота, и кость существовала всегда в виде гомеомерий кости. Такой ответ, безусловно, возможен, но неудовлетворителен.

Объяснив существование различных вещей, Анаксагор должен объяснить и удивительную упорядоченность и согласованность этих вещей. Как и большинство древнегреческих философов, он мыслит возникновение космоса «эволюционно». Космос не всегда был таким, каков он есть, он стал таким лишь со временем. В качестве созидающей силы Анаксагор указывает Ум (Нус), то есть некий мировой разум, приведший в движение и взаимное сочетание все гомеомерии.

Нус – «прост, несмешен и чист. Он обладает совершенным знанием обо всем и беспредельным могуществом». В его власти прошлое, настоящее и будущее. Именно Нус обращает хаос в космос.

В последующем Аристотель весьма хвалил Анаксагора за его мировой Ум: «После этих философов с их началами (речь идет о «старших физиках» - С. Ч.), так как эти начала были недостаточны, чтобы вывести из них природу существующего, сама истина, как мы сказали, побудила искать дальнейшее начало. Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что-либо другое в этом роде, да так они и не думали; но столь же неверно было бы предоставлять такое дело случаю и простому стечению обстоятельств. Поэтому тот, кто сказал, что ум находится, так же как в живых существах, и в природе и что он причина миропорядка и всего мироустройства, казался рассудительным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предшественников. Мы знаем, что Анаксагор высказал такие мысли…» (3, с.73)

Но Аристотель находился в рамках платоновской традиции, которая предполагала помимо материальной, вещественной реальности еще и реальность сверхматериальную. И важнейшей частью такой сверхматериальной реальности оказывался Бог. Эта платоновская идея была усилена Аристотелем, и в его системе Бог, как сверхматериальная сущность, оказывался центром мироздания и центральным перводвигателем. Естественно, что Аристотелю взгляды Анаксагора представлялись достойными похвалы. И так же естественно то, что Аристотель во многом выдавал желаемое за действительное и чрезмерно проецировал свои идеи на Анаксагора.

Нус Анаксагора ближе к Логосу Гераклита, чем к Богу Аристотеля. Это, безусловно, разумное начало, упорядочивающее космос. Но это материальное начало. Его отличие от гомеомерий лишь в том, что его вещественная природа наиболее совершенна, чиста и однородна. Нус присутствует в гомеомериях и побуждает их к движению. Таким образом, Анаксагор, скорее всего - а гипотетичность здесь определяется тем, что произведение его целиком не сохранилось, - так и остался в рамках натурфилософской парадигмы.

Кроме того, к понятию «Ума» Анаксагор прибегает эпизодически и чаще всего там, где затрудняется дать «естественное» объяснение. Ум есть начало движения, но само движение и образование космоса Анаксагор склонен объяснять механически. Ум создает вращение и уже в результате этого вращения начинают взаимодействовать гомеомерии и возникают вещи.

Оригинальны суждения Анаксагора и об устройстве мира. Так он полагал, что солнце и луна по своему размеру достаточно велики. На луне, по его мнению, существуют горы и долины, и даже есть живые существа. Феномен падения метеоритов он объяснял тем, что небо состоит из камней и удерживается в своем положении, лишь благодаря вращению. Если бы оно перестало вращаться, то рухнуло бы на землю. Кометы – скопище планет, испускающих пламя. Гром – это столкновение туч, а молнии – трение туч. Землетрясение есть обратное проникновение воздуха в недра земли. Солнце, по Анаксагору, - кусок раскаленного железа или горящий камень, который по своим размерам больше Пелопоннеса (Пелопоннеский полуостров в Греции).

В области теории познания Анаксагор традиционно поддерживал мнение древнегреческих философов, что истинное знание достигается лишь посредством ума. Знание же на основе чувственного восприятия полезно, но неточно и часто далеко от истины. Такая поддержка традиционной теории познания неудивительна, поскольку слишком многие идеи Анаксагора выглядят сомнительно с точки зрения его среднестатистического современника. Этот современник мог недоумевать, как Анаксагор смог додуматься до такой нелепицы - солнце больше Пелопоннеса - и даже негодовать на эту идею, поскольку всем хорошо известно, что солнце – бог, а не горящий камень.

§. 3. Атомисты: Левкипп и Демокрит.

Биографии

«Левкипп из Элеи (а по другим сведениям – из Абдеры, по третьим – из Милета). Он был слушателем Зенона». (11, с. 342) – Это все, что Диоген Лаэртский сообщает о Левкиппе. Другие античные авторы столь же лаконичны. К тому же философ Эпикур называл Левкиппа «несуществующим Левкиппом». В итоге, скудость упоминаний об этом мыслителе V века до н. э. и высказывание Эпикура дали повод некоторым современным историкам философии сомневаться в существовании философа Левкиппа. Но, впрочем, большинство историков с ними не согласно. Значительно больше нам известно о его ученике Демокрите.

«Демокрит, сын Гегесистрата (а другие говорят Афинокрита, а третьи – Дамасиппа), из Абдеры (а иные говорят – из Милета). Он был учеником каких-то магов и халдеев, которых царь Ксеркс оставил наставниками у его отца, когда у него гостил, как о том сообщает и Геродот; у них-то он еще в детстве перенял науку о богах и о звездах. Потом он перешел к Левкиппу…» (11, с. 343)

Здесь речь идет о времени вторжения персидского царя Ксеркса в Грецию. Именно в это время Ксеркс мог воспользоваться гостеприимством отца Демокрита.

«Деметрий в «Соименниках» и Антисфен в «Преемствах» сообщают, что он совершил путешествие и в Египет к жрецам, чтобы научиться геометрии, и в Персию к халдеям, и на Красное море; а некоторые добавляют, что он и в Индии встречался с гимнософистами, и в Эфиопии побывал. Из трех братьев он был младшим при разделе наследства и взял себе меньшую долю имущества, состоявшую в деньгах, так как они были ему нужны для путешествия, и братья это хитро сообразили. Деметрий говорит, что его доля превышала сто талантов, и все это он истратил». (11, с. 343)

«Кажется, говорит Деметрий, Демокрит побывал и в Афинах, но не заботился, чтобы его узнали, потому что презирал славу; и он знал Сократа, а Сократ его не знал». (11, с. 344)

«Сократ говорит, что философ подобен пятиборцу: он ведь и в самом деле был пятиборцем в философии, так как занимался и физикой, и этикой, и математикой, и всем кругом знаний, и даже в искусствах был всесторонне опытен. Это ему принадлежат слова: «Слово – тень дела»». (11, с. 344)

«По словам Антисфена, упражнялся он и в том, чтобы разными способами испытывать свои представления; для этого он по временам уединялся и даже сидел на кладбищах. По возвращении из странствий жил он в крайней бедности, так как все свое добро он истратил; на пропитание в бедности давал ему брат его Дамас. Но однажды он прославился каким-то предсказанием будущего и потом всю жизнь пользовался в народе славою человека боговдохновенного. А так как был закон, запрещавший хоронить в отечестве человека, расточившего отцовское имущество, то Демокрит, чтобы избежать нареканий завистников и доносчика, – так сообщает Антисфен, прочитал народу свой «Большой Мирострой», лучшее из всех его сочинений, и получил за него в награду пятьсот талантов; мало того, в честь его воздвигли медные статуи и когда он умер, то погребли его на государственный счет, – а жил он более ста лет». (11, с. 344 – 345)

Сам Демокрит утверждал: «Я объездил больше земли, чем кто-либо из современных мне людей, подробнейшим образом исследуя ее; я видел больше, чем все другие, мужей и земель и беседовал с наибольшим числом ученых людей». Ему приписывают более семидесяти сочинений на моральные, естественнонаучные, математические, мусические, филологические, технические и прочие темы. Важнейшие из этих произведений – «Большой Мирострой» и «Малый Мирострой». Впрочем, ряд древних авторов приписывает авторство некоторых из этих произведений Левкиппу. К сожалению, отделить взгляды и сочинения этих философов друг от друга не представляется возможным. Сохранились лишь отрывки их произведений, и при этом все сообщения древних объединяют Левкиппа и Демокрита, не различая их мнений.

Философия

Атомистов, безусловно, следует отнести к натурфилософам. Правда, при всей простоте суждений, философия их поражает своей близостью к некоторым современным научным воззрениям. Можно лишь изумляться тому, что подобные идеи возникли в V веке до н.э. и явились результатом нехитрых наблюдений и изощренного умозрения.

По свидетельствам древних, Левкипп обучался у Зенона Элейского. В результате, в учении атомистов явственно проглядывает влияние элейской школы. Оказали влияние на них также пифагорейцы и Гераклит.

Элеаты полагали, что бытие существует, а небытия нет. И им трудно было помыслить, как может из небытия возникнуть бытие, а бытие обратиться в небытие. Но философия элеатов шокировала своей радикальностью и вряд ли могла быть принята многими. Очевидно, что Демокрит и Левкипп учли трудности и парадоксы элейской философии, впрочем, как и ее достижения.

Атомисты полагают, что существует и бытие, и небытие. Но небытие они мыслят не как чистое ничто, а как пустоту. Бытие же представлено в их учении понятием «атом» (неделимое). Атом есть малая частица, лишенная вкуса цвета, запаха. Эта частица неделима, поскольку не содержит в себе частей, а, значит, и пустоты, которая эти части отделяла бы друг от друга. Атомов бесконечное множество. Они движутся в пустоте, сталкиваются и образуют вещи и миры.

Каждый атом тождественен и равен самому себе, неизменен и неуничтожим. Очевидно, что атомы Левкиппа и Демокрита – это все то же единое бытие, открытое Парменидом, но лишь размноженное до бесконечности. Все характеристики этого бытия совпадают с характеристиками атома за исключением движения.

Постулируя существование пустоты, атомисты элегантно решают ряд парадоксов элейской философии и, при этом, поддерживают элейский тезис о невозможности возникновения бытия из небытия и обращения бытия в небытие. Вещи возникают и гибнут, но это не означает, что бытие и небытие взаимно перетекают друг в друга. Основа мироздания – атомы. Они есть подлинное бытие. Рождение или гибель вещи есть лишь соединение или распад атомов. На первичном уровне бытия – на уровне существования атомов ничего не меняется. Атомы вечны и неуничтожимы. Вся динамика осуществляется лишь на уровне вещей. Таким образом, в учении атомистов сохранено и элеатское противопоставление подлинной реальности реальности воспринимаемой, вторичной.

Судя по всему, атомисты пришли к выводу о существовании атомов, размышляя о причинах постепенного и незаметного истирания монет или ступеней лестниц, распространения запахов, причинах высыхания влажного и т.д. Сами они любили сравнивать атомы – мельчайшие элементы мироздания - с вихрем пылинок, кружащихся в солнечном свете.

Атомы изначально движутся в пространстве, и их движение образует вихрь. Благодаря вихрю более тяжелые атомы сцепляются и оседают в центре, легкие же – снаружи. Таким образом, в центре вихря образуется земля, вокруг же земли – небо со светилами. Сначала земля продолжает свое вращение, затем она останавливается.

Пустота не имеет границ, а атомов существует бесконечное множество. Следовательно, и миров существует также бесконечное множество. Множество вихрей атомов во Вселенной образует множество миров. Одни только возникают, другие же в этот момент уже гибнут, состарившись. Миры, как и вещи, различны, поскольку атомы сцепляются различным образом. Кроме того, существует бесконечное множество различных атомов, отличающихся друг от друга формой, весом, положением. Подобное соединяется с подобным, но может смешиваться и с иным. Соответственно, бесконечное множество комбинаций порождает бесконечное множество миров и вещей. Одни миры подобны нашему, другие же – совсем иные.

Не стоит обольщаться относительно эмпирической (опытной) обоснованности теорий атомистов. Бертран Рассел совершенно справедливо замечает:

«Не следует думать, что атомисты исходили в своих теориях исключительно из эмпирических оснований. Атомистическая теория возродилась в Новое время, чтобы объяснить факты химии; но эти факты не были известны грекам. В древности не проводилось четкого различия между эмпирическим наблюдением и логическим доказательством. Верно, что Парменид с презрением относился к наблюдаемым фактам, но Эмпедокл и Анаксагор многое из своей метафизики связывали с наблюдениями над водяными часами и вращающимися ведрами. До софистов, по-видимому, ни один философ не сомневался, что законченная метафизика и космология могли быть созданы благодаря сочетанию большого количества рассуждений с некоторым количеством наблюдений. По счастливой случайности атомисты напали на гипотезу, для которой более чем через две тысячи лет были найдены некоторые основания, но в то время их учение было тем не менее лишено всякого твердого основания» (19, с. 107).

Живое возникает из неживого. Когда земля образуется, она смешана с влагой и подвергается воздействию солнечного тепла. В результате появляются животные и люди. На вопрос оппонентов – отчего это не происходит теперь, – Демокрит отвечал: «ведь и земля уже теперь не смешана с водой в такой степени, как тогда, и светила образуют совсем другие созвездия».

Теплота и огонь являются носителями живого и разумного. Жизнь основывается на тепле, разумность же имеет в своей основе огонь. Согласно Демокриту, то, что мы называем душой и разумом, есть действие огненной природы, разлитой в человеческом теле (грудная клетка) и состоящей из особых маленьких, круглых, скользких и подвижных атомов, свойственных и огню. «…Душа и ум одно и то же, оно состоит из первичных и неделимых тел и подвижно в силу малости своих частиц и их формы... Из форм самая подвижная – шарообразная. Таковы же [по своей форме] ум и огонь». «[Душа] – огнеподобное сложное (соединение) умопостигаемых (телец), имеющих сферические формы и огненное свойство, она есть тело». Фактически, различие между одушевленностью и разумностью чисто количественное, которое выражается в степени теплоты. «Душа и ум одно и то же... не может быть ни одного животного, которое было бы совершенно неразумным».

Согласно Демокриту «человек – животное, от природы способное ко всякому учению и имеющее помощником во всем руки, рассудок и умственную гибкость». Первоначально люди жили в диком состоянии и не знали никаких ремесел и искусств. Они были подобны животным. Но постепенно люди обучились ремеслам и искусствам, подражая другим живым существам: «путем подражания мы научились от паука ткачеству и штопке, от ласточки – постройке домов, от певчих птиц – лебедя и соловья – пению». Обучаясь ремеслам и искусствам, люди учились жить совместно.

Поскольку душа состоит из атомов, она гибнет вместе с телом. «Душа смертна, она уничтожается вместе с телом». Никакого бессмертия души не существует. Не существует, похоже, и богов. Атомистов часто обвиняют в атеизме. И обвинения эти не беспочвенны, хотя их взгляды на сущность религии сегодня невозможно восстановить полностью. Судя по всему, Демокрит полагал, что страх и незнание являются источниками религии. Древний автор сообщает: «Демокрит говорит, что древние, наблюдая небесные явления, как то: гром, молнии, перуны, сближение звёзд, затмения солнца и луны, приходили в ужас и полагали, что виновники этого – боги». Но другие авторы сообщают, что Демокрит говорил о неких образах богов, которые иногда воспринимаются людьми. Судя по всему, речь идет также об особых механизмах иллюзии, хотя свидетельств древних для прояснения этого вопроса недостаточно. Скорее всего, это учение об образах богов связано с его теорией зрения, но об этом ниже.

К вопросу о богах тесно примыкает и их учение о случайности и необходимости. Древние авторы часто упрекают Левкиппа и Демокрита в том, что они в основании всего существующего усматривали случай. Вместе с тем, сам Левкипп утверждал: «Ни одна вещь не происходит попусту, но все в силу причинной связи и необходимости». Демокрит же говорил, «что он предпочел бы одно причинное объяснение сану персидского царя».

Это противоречие есть следствие недоразумения. Обвиняя атомистов в том, что в их философии все основано на понятии случая, древние, на самом деле, выражают свое недовольство их стремлением основываться лишь на «механической», естественной причинности.

В самом деле. Атомисты действительно полагают, что все имеет свою причину. Без таковой ничего не происходит. Более того, поскольку каждая причина в свою очередь имеет другую причину, а та – следующую, и так до бесконечности, постольку все оказывается необходимым, ибо обусловлено совокупностью множества причин. В этом отношении, Демокрит даже насмехается над ссылками людей на случай.

Но эта необходимость имеет «механический», естественный характер. В ее основе лежит движение атомов, их соединение и разъединение и, как результат, воздействие вещей друг на друга. Никакой разумной, божественной причинности не существует. Диоген Лаэртский утверждает, что Демокрит «высмеивал учение Анаксагора о мировом упорядочении и об Уме». (11, с. 343) Во Вселенной не существует разумного упорядочивающего начала и не существует сверхъестественных причин. Все происходит, согласно действию причин «механических». Такая позиция Демокрита для многих древних философов, впрочем, как и для многих последующих философов, была тождественна отрицанию вообще какой-либо необходимости, поскольку за подлинную необходимость они принимают лишь Божественное. В этом отношении, уместно процитировать Бертрана Расела:

«Аристотель и другие упрекали Левкиппа и Демокрита за то, что они не дают объяснения причины первоначального движения атомов, но в этом отношении атомисты были более научны, чем их критики. Причинность должна с чего-то начинаться, и, где бы она ни начиналась, нельзя указать причины первоначального данного. Причину существования мира можно приписать Творцу, но тогда Творец сам окажется необусловленным. Теория атомистов фактически ближе к современной науке, чем любая другая теория, выдвинутая в древности. …Когда мы спрашиваем, «почему» происходит то или иное событие, мы можем иметь в виду одно из двух. Мы можем подразумевать, «какой цели служит это событие?», или мы можем иметь в виду, «какие более ранние обстоятельства послужили причиной этого события?». Ответ на первый вопрос – это телеологическое объяснение, или объяснение через посредство конечной причины; ответ на последний вопрос – механистическое объяснение. Я не знаю, как могло быть заранее известно, какой из этих двух вопросов должна ставить наука или она должна ставить сразу же оба вопроса. Но опыт показал, что механистический вопрос ведет к научному знанию, в то время как телеологический не ведет. Атомисты поставили механистический вопрос и дали механистический ответ. Их последователи вплоть до Возрождения больше интересовались телеологическим вопросом и, таким образом, завели науку в тупик». (19, с.106)

Теория познания Демокрита всецело основывается на его атомарной теории. Вместе с тем, она воспроизводит в общих чертах взгляды других натурфилософов на познание. Демокрит различает темное (незаконнорожденное) и истинное (законнорожденное) познание. Первое основывается на данных чувственного восприятия, открывающего нам вещи, второе же – на разуме, постигающем в качестве основы вещей взаимодействие атомов. «Есть два рода познания: один – истинный, другой – тёмный. К тёмному относятся все следующие [виды познания]: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Что касается истинного [познания], то оно совершенно отлично от первого... Когда тёмный [род познания] уже более не в состоянии ни видеть слишком малое, ни слышать, ни обонять, ни воспринимать вкусом, ни осязать, но исследование [должно проникнуть] до более тонкого (недоступного уже чувственному восприятия), <тогда на сцену выступает истинный [род познания], так как он в мышлении обладает более тонким познавательным органом>».

Оба рода познания не противостоят друг другу, но взаимно дополняют. Чувственное познание открывает нам мир явлений – мир окружающих нас вещей, разумное же познание открывает нам сущность явлений. Естественно, полноценно пользоваться обоими видами знания может лишь мудрец: «Мудрый человек есть мера всего, что существует. И действительно, через ощущение он есть мера чувственно воспринимаемых (вещей) и через разум есть мера (умопостигаемых) предметов».

Это различение двух видов познания, как мы видим, тесно связано с различением двух уровней бытия – бытия вещей и бытия составляющих их атомов. На этой основе Демокрит разрабатывает теорию, которая впоследствии была воспроизведена в XVII веке философом Локком и получила название «теория первичных и вторичных качеств».

Согласно Демокриту, большинство качеств вещей - например, вкус, цвет, запах и т.д. – по большому счету иллюзорны. Эти качества возникают лишь в нашем восприятии в результате соответствующего воздействия атомов, испускаемых вещами. Например, запах воспринимается нами лишь потому, что вещь испускает некоторое количество атомов, которые носятся вокруг нее и, попадая в наш нос, воздействуют на обоняние. «[Лишь] в общем мнении существует сладкое, в мнении – горькое, в мнении – тёплое, в мнении – холодное, в мнении – цвет, в действительности же [существуют только] атомы и пустота». «В действительности мы не воспринимаем ничего истинного, но [воспринимаем лишь] то, что изменяется в зависимости от состояния нашего тела и входящих в него и оказывающих ему противодействие [истечений от вещей]». «Много раз [мною] было показано, что мы не воспринимаем, какова в действительности каждая [вещь] есть и какие свойства в действительности ей не присущи».

То же и со зрением. От вещей отделяются неуловимые образы этих вещей, состоящие из тончайших сочетаний атомов. Эти образы являются как бы копиями соответствующих вещей. Наши глаза воспринимают их и, в итоге, мы получаем зрительные образы. Судя по всему, когда Демокрит говорит об образах богов, воспринимаемых некоторыми людьми, он имеет в виду как раз образы, порожденные конкретными вещами (в данном случае человеком). Но в силу различных обстоятельств эти образы воспринимаются другими людьми неправильно, порождая иллюзию контакта с божеством. Попадая в пространство и искажаясь, образ обретает признаки «сверхъестественного».

Учение о человеке и обществе атомистов не имеет системного характера. Оно состоит из отрывочных наблюдений и суждений. Эта черта характерна для всех натурфилософов. Именно поэтому далее я лишь процитирую некоторое количество этих суждений.

«Должно знать, что жизнь человеческая и ничтожна, и кратковременна, и что она сопряжена с многочисленными бедствиями и затруднениями, и поэтому нужно заботиться только об умеренном приобретении материальных средств и главные усилия направить на действительно необходимое».

«Счастье и несчастье – в душе».   

«Не телесные силы и не деньги делают людей счастливыми, но правота и многосторонняя мудрость».   

«Подобно тому, как бывает болезнь тела, бывает также болезнь дома и образа жизни человека».   

«Благоразумен тот, кто не печалится о том, чего не имеет, но радуется тому, что имеет».   

«Не говори и не делай ничего дурного, даже если ты наедине с собой. Учись гораздо более стыдиться самого себя, чем других».   

«Враг не тот, кто наносит обиду, но тот, кто делает это преднамеренно».   

«Прекрасна надлежащая мера во всём. Излишек и недостаток мне не нравится».   

«Глупцам лучше повиноваться, чем повелевать».   

«Сильно вредят дуракам те, кто их хвалит».   

«Глупцы желают жить, боясь смерти, вместо того, чтобы бояться старости».   

«...врачебное искусство исцеляет болезни тела, а философия освобождает душу от страстей».   

«От мудрости получаются следующие три [плода]: [дар] хорошо мыслить, говорить и хорошо поступать».   

«Лучше думать перед тем, как действовать, чем после».   

«Большой ум, а не многознание должно развивать».   

«Многие многознайки не имеют ума».   

«Многие, совершающие постыднейшие поступки, говорят прекраснейшие речи».   

«Должно приучать себя к добродетельным делам и поступкам, а не к речам о добродетели».

«Женщина не должна заниматься болтовней. Это ужасно».

«Находиться в повиновении у женщины было бы для мужчины величайшим бесчестием».

«Бывают женщины, которые, подобно идолам [образам], великолепны на вид своей одеждой и украшениями, но лишены сердца».

«Немногословие есть лучшее украшение для женщины. Украшает женщину также отсутствие у неё нарядов».

«По-моему мнению, не следует иметь детей. Ибо я вижу в обладании детьми много больших опасностей и много беспокойства, радостей же мало, и они притом незначительны и слабы».

«Кому попался хороший зять, тот приобрёл сына, а кому дурной, тот потерял и дочь».

«Интересы государства должно ставить выше всего прочего и должно заботиться, чтобы оно хорошо управлялось».

«Гражданская война есть бедствие для той и другой враждующей стороны. Ибо и для победителей и для побеждённых она одинаково гибельна».

«Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства».

«Закон хочет хорошо устроить жизнь людей. Сможет же он сделать это лишь в том случае, если сами люди хотят, чтобы им было хорошо. Ибо закон обнаруживает своё благотворное действие лишь тем, кто ему повинуется».

«Приобретать деньги – не бесполезно, но добывать их неправыми путями – самое худшее дело».

«Надежда на нечестную прибыль есть источник убытка».

«Жадность до денег, если она ненасытна, гораздо тягостнее крайней нужды, ибо чем больше растут желания, тем больше потребности они порождают».

«Ни искусство, ни мудрость не могут быть достигнуты, если им не учиться».

«Прекрасные вещи вырабатывает учение посредством трудов, скверные же вещи без трудов сами собой производятся».

«Могут быть умные юноши и глупые старики. Ибо научает мыслить не время, а раннее воспитание и природа».

«Воспитание есть украшение в счастье и прибежище в несчастье».

«Смелость есть начало дела, конец же его зависит от счастья».

«Здоровья просят у богов в своих молитвах люди, а того не знают, что они сами имеют в своём распоряжении средства к этому. Невоздержанностью своей противодействуя здоровью, они сами становятся предателями своего здоровья, благодаря своим страстям».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГРЕЧЕСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ. СОФИСТЫ И СОКРАТ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. СОФИСТЫ

В пятом веке до нашей эры натурфилософия вступает в период кризиса. Тому было несколько причин.

Во-первых. Натурфилософия, ширясь и развиваясь, в итоге дискредитировала саму себя.

Если бы моя книга была посвящена только натурфилософам, то вместо десятка имен и десятка философий, описанных выше, мне пришлось бы упомянуть о сотне имен и о сотне философий. Но уже и из описания вышеприведенных образцов видно, что каждая из этих систем оказывается по-своему убедительной, по-своему обоснованной (если исходить из стандарта доказательства, принятого в Античности), но при этом каждая из них противоречит другой.

Гераклит убедительно доказывает, что все движется, Парменид столь же убедительно демонстрирует невозможность движения. Тот же Парменид доказывает, что бытие едино, в то время как Демокрит подводит нас к выводу, что оно состоит из множества неделимых частиц, разделенных пустотой (небытием). Анаксимен указывает в качестве первоначала воздух, Гераклит – огонь.

Перед человеком V века до н. э., желающим приобщиться к мудрости философов, представало множество философских школ, каждая из которых убедительно доказывала свое и столь же убедительно опровергала чужое. Итогом этой натурфилософской разноголосицы явились интеллектуальные утомление и разочарование. Все чаще интеллектуалы приходили к выводу, что истина недостижима, а философия – это лишь совокупность ничего не значащих мнений. Именно это убеждение ярко проявилось в учении софистов.

Во-вторых. К пятому веку до нашей эры существенно изменился характер древнегреческого общества.

Свое развитие эта цивилизация начинала с аграрного состояния. Лишь постепенно ее жизнь все более и более подчинялась ритму торговли и ремесла. Но VII – VI вв. до н. э. эта тенденция все еще не была господствующей. В это время большинство древнегреческих городов оставалось аграрными поселениями с традиционной политической структурой и архаическими культурными формами. Именно в этой атмосфере царила и развивалась натурфилософия, и этой атмосферой определялась ее сущность.

Философы этого типа тяготели к эзотерическому знанию, часто впадая в религиозный раж и изображая из себя пророков и ближайших друзей бога. Для них философия – знание сокровенное и чрезвычайно драгоценное. Полностью этим знанием обладают лишь боги. Отдельные же люди могут лишь приближаться к нему и то, только в том случае, если оказываются достойными его. Такое знание не может быть передано любому – оно передается лишь достойному ученику, который избирается из множества претендентов.

Если бы Гераклит с Пифагором перенеслись на машине времени в наше время и посетили лекцию по философии в каком-либо ВУЗе, то они были бы крайне изумлены и удручены безнравственностью происходящего там. Глядя на ситуацию их глазами, нельзя не признать их правоту: собирают толпы достаточно незрелых интеллектуально и экзистенциально людей и насильно впихивают в них драгоценнейшее и сокровеннейшее знание – философию; а эти толпы крайне не довольны этим и помышляют только о том, как избежать столь тягостной повинности. Ситуация подобна тому, как если бы преподаватель насильно раздавал студентам пригоршни алмазов, а те с отвращением отпихивали бы их и восклицали: «Что за дрянь Вы нам все время подсовываете?!».

Образ мне представляется достаточно точным. Моя покойная бабушка – женщина по-своему мудрая – любила говаривать: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Я думаю – она была права, ибо если вы теряете с умным, то потери ваши минимизируются, и вы при этом обретаете опыт разумного поведения в ситуации потери. А может быть, как знать, ваш умный товарищ обернет вашу совместную потерю в большую прибыль. В то время как приобретение чего-либо в компании с дураком чревато тем, что по его глупости вы не только потеряете приобретенное, но и хлебнете немало бед.

В этом отношении, уместен вопрос - что лучше: обретение знания, а, значит, и ума или приобретение пригоршни алмазов? Подозреваю, что если вы обладаете умом, то те или иные сокровища, во всех смыслах этого слова, не минуют вас в вашей жизни, если, конечно, ваш ум – действительно Ум. Человек же, лишенный ума, не сможет воспользоваться во благо себе и целой кимберлитовой трубкой.

Философия у натурфилософов – это не только знание избранных, но это и «бесполезное» знание. Момент тонкий, поэтому требует пояснения. Философское знание, с точки зрения этих мыслителей, безусловно, полезно в том смысле, что оно облагораживает душу человека и приближает его к уделу богов. Но это знание не имеет никакого практического, утилитарного значения. И это обстоятельство не только не смущает их, но, наоборот, является предметом их гордости. Здесь мы сталкиваемся с примечательной особенностью архаических обществ.

Общества современные возникли на базе капиталистического хозяйства, где упорный труд и практическая выгода являются очевидными ценностями. Любое занятие, любая вещь, любая способность приобретают в глазах современного человека какую-либо ценность лишь в том случае, если они практически полезны. Эта практическая полезность почти всегда имеет достаточно точный эквивалент в определенной денежной сумме.

По традиции, в этом месте я должен разразиться моралистическими сетованиями о безнравственности повсеместно распространившегося прагматизма. Но я не буду этого делать, поскольку обладаю острым умом и не склонен с важностью озвучивать мифы ни массового, ни элитарного характера. Современный прагматизм, при всех его недостатках, очень полезен. Например, благодаря ему, его обличители имеют возможность существовать в качестве свободных мыслителей, засоряющих своим вздором информационное пространство. Но, впрочем, речь не об этом.

Для архаических обществ характерно жесткое сословное, классовое деление. Здесь труд и мысли о практической пользе – это удел классов низших, неблагородных. Классы же высшие, благородные чуждаются физического труда и практической пользы (по крайней мере, они так думают, хотя на деле, как мы видим, такая польза весьма интересует и их). Важнейший признак благородства – это самодостаточность. Раб не самодостаточен, ибо на вопрос, зачем раб существует, есть только один ответ – он существует ради блага господина. Благородный человек существует сам для себя, в то время как трудящийся всегда трудится для кого-то.

Практическая бесполезность натурфилософского знания есть верный признак для его адепта, что это знание наиболее возвышенно и благородно. Знание ради знания не омрачено корыстными мотивами.

Это древнее воззрение мы впоследствии вновь обнаружим у Платона и Аристотеля. Что, впрочем, неудивительно, поскольку системы, созданные этими философами, фактически, являются вторым изданием натурфилософии, исправленным и дополненным.

Как я уже сказал, такой характер натурфилософии был во многом обусловлен тем, что она существовала в контексте все еще традиционного, архаического общества, базирующегося на аграрной экономике. Но в V веке множество городов Древней Греции приобретает ярко выраженный торгово-промышленный характер. Эти изменения провоцируют разложение, а, затем, и разрушение архаической политической культуры. В этих городах происходят демократические революции и устанавливаются режимы непосредственной демократии.

В современных обществах господствует демократия опосредованная, непрямая. Народ избирает представителей в парламент, и уже эти представители осуществляют власть от имени народа и во благо народа. Древнегреческая демократия была демократией прямой, непосредственной. Властные решения принимались на общем собрании граждан города и осуществлялись посредством институтов, состоящих из тех же граждан. Например, афинские суды комплектовались согласно жеребьевке, и каждый гражданин Афин в какой-то момент выступал в роли судьи. Суд, который осудил Сократа, состоял из пятисот человек – простых афинских граждан.

Все эти перемены приводят к тому, что многие древнегреческие города наполняются шумом, гамом и суетой торговли, промышленности, судебных тяжб, политических споров. В этой ситуации возникает острая потребность в знании, которое учило бы хорошо «мыслить, говорить и делать».

Кроме того, эти процессы провоцируют резкий слом в мировосприятии древнего грека. Традиционные представления о мире и человеке теряют свой авторитет, поскольку они уже не могут помочь человеку ориентироваться в новой ситуации. Общество нуждается в новом мировоззрении.

В этой ситуации натурфилософия оказывается совершенно неуместной. Она интересуется космосом, но мало интересуется человеческими делами. Она презрительно смотрит на эти дела, и на человеков, погрязших в них. Она не желает учить профанов мудрости, ибо профаны «обжираются как скоты», «истины и справедливости они чуждаются, а прилежат в дурном неразумии своем к алчности и тщеславию».³²

Да и что мог бы поведать натурфилософ купцу, направляющемуся в суд, или политику, готовящему выступление в народном собрании? «Единое» Парменида или «Огонь-Логос» Гераклита не помогут в подобных ситуациях.

Таким образом, в V веке до н. э. натурфилософия вступает в полосу кризиса и в итоге изживает себя. Она оказывается совершенно неуместной и бесполезной в новой общественной ситуации. Ей на смену приходит новый тип философствования. Он представлен философами, называвшихся «софистами».

Безусловно, утверждение о кризисе и преодолении натурфилософии не стоит понимать буквально. Культурные процессы, как правило, не оформляются резкими контурами, и не знают разрывов. Когда я говорю, что натурфилософия изжила саму себя, и была вытеснена софистическим стилем мышления, это вовсе не означает, что все натурфилософы внезапно погибли от некоего таинственного интеллектуального удушья. Напротив, они продолжали создавать свои системы, имели учеников, писали книги. Но на фоне софистики натурфилософия стушевалась и ушла в тень. В последующем натурфилософский тип мышления неоднократно воспроизводился в системах Платона, Аристотеля, стоиков и эпикурейцев. Но даже эти последующие, обновленные и усовершенствованные, переиздания натурфилософии несли на себе отпечаток тех открытий и тех новшеств, которые породила софистика.

Прежде чем перейти к краткой характеристике отдельных софистов, я считаю необходимым дать общий обзор софистического учения. Безусловно, софистика не является единой философской школой. Софистика – это философское направление, состоящее из множества имен. Каждый софист имеет своеобразный набор взглядов, достаточно отличный от взглядов других софистов. Но всех их объединяет несколько общих принципов, лежащих в основе их восприятия характера философии и ее проблем.

Самый важный из этих принципов – релятивизм (от лат. relativus — относительный).

Софисты были разочарованы результатами натурфилософских изысканий. Эти результаты убедили их в том, что истина недостижима. Натурфилософы противопоставляли истину и мнение. Но если истина недостижима, то тогда все есть мнение – знание условное и относительное.

Лучше всего эту позицию сформулировал Протагор. Рассуждая о том, что есть истина, он приходит к выводу, что наше знание, а, значит, и истина основывается на чувственном восприятии, на ощущениях. Но каждый человек по-своему воспринимает мир. Чувственное восприятие относительно, поскольку оно всегда привязано к субъекту восприятия: «Когда дует ветер, одному холодно, а другому нет. Мы, следовательно, не можем сказать об этом ветре, что он на самом деле холоден или нет». «Думаю, что если бы кто-нибудь приказал всем людям снести в одно безобразное, что каждый считает [таковым] и опять из этой кучи взять прекрасное, что каждый признает, то ничего не осталось бы, но все люди все и разобрали бы, так как все думают по-разному».

Следовательно, любая истина относительна. И даже более – все есть истина, поскольку обязательно найдется человек, для которого истиной будет то, что другие признают ложным. Таким образом: «Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих» (11, с. 348). Здесь «человек» – это не некая абстрактная сущность, которой столь любят оперировать современные философы, а вполне конкретный человек: если Эпименид признает нечто истинным, то оно и есть истинное, а если Клитомах признает нечто истинным, даже если это нечто противоречит истине Эпименида, то и оно истинно.

Но с этим утверждением не соглашается другой известный софист Горгий. Он полагает, что, напротив, все есть ложное. Чтобы мы не изрекли, о чем бы ни судили, все будет ложно. Но в итоге, мы вновь приходим к релятивизму, поскольку суждения «все есть истина» и «все есть ложь» по результатам равноценны.

Релятивизм гносеологический предполагает и релятивизм этический. Если абсолютной истины нет, то не существует и абсолютных добра и зла. В самом деле, когда мы делаем суждение о том, что нечто является добрым или злым, то суждение это либо истинно, либо ложно. Но поскольку истина относительна, то относительным оказывается и добро, и зло. Если некто полагает, что нечто является добром, то это действительно так для него и относительно его. То же и со злом.

Но тогда неясно, как следует поступать человеку. Человек может воздержаться от суждений о мире, но он не может воздержаться от действий в этом мире. А действие всегда направлено на благо. В качестве практического ориентира софисты указывают уместность и пользу. Поступать следует всегда с пользой для себя и… для других, если это полезно вам, и поступать следует всегда уместно. Разумно в Коринфе жить по-коринфски, а в Афинах по-афински.

Позиция релятивизма заставляет софистов в корне изменить их представление о философии. Традиционный философ ищет либо истину, либо благо, добро. Но если абсолютной истины нет и если добро и зло условны, то чем тогда заниматься философу?

Очевидно, что исследовать устройство мира в подобной ситуации бессмысленно, ибо мы никогда не сможем познать этот мир. Следовательно, философу в качестве исследования остаются дела человеческие. Он может основательно исследовать мнения людей о благе и обществе и свои представления на этот счет. Подобное исследование позволит ему хорошо распорядиться собой и другими. Философ должен исследовать пути, которые приводят человека к счастливой, комфортной жизни, и он должен разработать средства достижения такой жизни.

Главнейшее из них – искусство мышления и речи. Софисты сосредотачивают интерес философии на исследовании мышления и выработке приемов убеждения других людей в истинности и правоте позиции убеждающего. При этом, поскольку истина их не интересует, они получают возможность свободно использовать различные интеллектуальные и словесные уловки. Многие из софистов специализируются именно в искусстве изощренной, «жульнической» речи. Софисты славятся искусством доказывать, что белое – это черное и что черное – это белое. Впоследствии подобного рода уловки получили название «софизмы».

Протагор говорил, что вокруг каждой вещи всегда есть два аргумента – «за», и «против». С равным успехом можно нечто доказать и тотчас опровергнуть. Соответственно, софист вспоминает и приводит тот аргумент, который ему в данный момент выгоден. Благодаря софистам в античной культуре утвердился необычный критерий философа, мастерски знающего свое дело: такой философ может с равным успехом обосновать какой-либо тезис и опровергнуть его.

Со скромностью замечу, что ваш покорный слуга однажды имел честь пройти подобный экзамен и выдержал его. Во время одного из семинаров, посвященного софистам, мои студенты потребовали от меня демонстрации софистического искусства с тем, чтобы иметь возможность убедиться, что их преподаватель - не дилетант. Признаться, я был несколько растерян, ибо никогда не разделял убежденности софистов в относительности любой истины и потому не был склонен упражняться в софистическом искусстве. Но в целях поддержания «чести мундира» и репутации хорошего философа я согласился на испытание. Мы договорились, что мне будет предложен тезис, который я должен обосновывать до тех пор, пока слушатели не признают, что тезис доказан. После чего я должен этот тезис опровергнуть. Мне предложили довольно таки простой тезис - «жена не должна зарабатывать больше мужа». Положение для софистического доказательства крайне простое, поскольку в голове современного человека (к сожалению, это касается и большинства современных философов) царит такая путаница, содержится такое количество противоречивых установок и ценностей, что нетрудно воззвать сначала к одним установкам и ценностям, а затем, к другим, прямо противоположным.

Слушатели-судьи единогласно признали, что я прошел испытание.

Кстати, эта способность что-либо доказать и так же успешно опровергнуть сослужила плохую службу родственнику Аристотеля Каллисфену. Этот человек отправился вместе с Александром Македонским в его азиатский поход в качестве придворного философа и летописца. Но он имел несчастье оказаться замешанным в заговор против царя. Улик против Каллисфена не было, но Александру необходимо было погубить этого человека. Он не мог просто казнить его, поскольку для такой казни требовалось одобрение македонского войска. Тогда Александр приготовил Каллисфену ловушку. Он знал об обычаях греческих философов и во время пира, когда Каллисфен произнес хвалебную речь в честь македонян, Александр предложил ему произнести речь в хулу македонянам. Каллисфен блестяще справился с задачей. Македонские воины были крайне раздражены, ибо греческих премудростей не разумели, были людьми простыми и необразованными и все воспринимали непосредственно. Речь действительно была блестящей, но она оказалась отправной точкой падения Каллисфена.

Узнав об этом, сам Аристотель сказал: «Великий оратор мой племянник, вот только умом не блещет…». Каллисфен был посажен в клетку и вскоре скончался якобы от болезни.

В качестве примера я приведу лишь несколько софизмов.

Первый софизм, как это ни странно, будет приведен мною из книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Такой пример вполне правомерен, поскольку сама Астрид Линдгрен, как дама образованная и просвещенная, позаимствовала эту схему из софистической философии. Но в ее изложении этот софизм приобретает большую психологическую убедительность.

Карлсон порывается присоединиться к обеду, приготовленному фрекен Бок. Фрекен Бок возмущенно вопрошает Малыша: говорила ли его мама перед отъездом, что этот несносный мальчишка (фрекен Бок упорно видит в Карлсоне мальчишку) будет у них каждый день обедать. Мама ничего об этом не говорила, но Малышу очень хочется, чтобы Карлсон обедал с ними. Он мнется и мямлит что-то невразумительное. Фрекен Бок наседает: «На каждый вопрос можно всегда ответить «да» или «нет». Отвечай!» Тут в дело вступает Карлсон и как опытный софист заявляет: «Вот и неправда, женщина. Не на каждый вопрос можно ответить «да» или «нет». Вопрос: ты перестала пить по утрам коньяк? Да или нет?» Фрекен Бок, задохнувшись от возмущения и побагровев, выпаливает: «Нет!» «Напрасно, женщина, - сокрушается Карлсон, - пьянство до добра не доводит!» В этот момент Малыш приходит на помощь фрекен Бок и поясняет: ««Нет» в том смысле, что и не начинала», На что Карлсон отвечает: «Я знаю, что она не начинала, но я хотел показать, что не на всякий вопрос можно ответить «да» или «нет»».

В этом эпизоде мы имеем дело с риторической ловушкой, из которой нет прямого положительного выхода. Если фрекен Бок отвечает «нет», то мы вместе с Карлсоном можем только огорчиться за нее и напомнить ей о том, что пьянство действительно до добра не доводит. Если же фрекен Бок отвечает «да», то в таком случае мы выражаем радость по случаю того, что она, наконец, вступила на путь добродетели, но неприятный осадок все равно остается – печально, раньше она предавалась пьянству. Если мне не изменяет память, в тот раз Карлсон принял участие в обеде. И если это так, то главная цель его софизма была достигнута – он смутил оппонента и направил течение его мыслей в нужное для себя русло. ( Античный аналог этого софизма – «Перестали ли вы бить своего отца?».)

Теперь же, если мы перенесемся во времена Античности и примерим этот софизм к иной ситуации, то обнаружим еще большие вероятностные последствия.

Представим, что некий разбогатевший ремесленник судится со своим коммерческим партнером по поводу злостного невыполнения последним своих обязательств, повлекшего изрядный ущерб для истца. Судятся они в афинском суде. А в этом суде заседают в качестве судей десятки простых граждан, которые выносят решение не по букве закона (этой буквы в то время фактически нет), а по справедливости и по совести. В этой ситуации психологическая убедительность обвинения и защиты приобретают неимоверное значение. Наш истец долго и хорошо говорит о попранной справедливости, о вероломстве ответчика, о его сомнительных моральных качествах. Судьи уже склонились на сторону истца. И в этот момент софист, представляющий интересы ответчика, загоняет истца в вышеприведенную словесную ловушку. Истец растерян или возмущен, но его эмоции мешают ему адекватно возразить. Судьи смеются, смеются и зрители, софист обращается к присутствующим с немым вопросом, означающим: можно ли верить человеку, который сам не ведает, что говорит? Конечно, все понимают, что это всего лишь словесная уловка. Но эта уловка оставила истца в накладе – весь пафос его длиной речи испарился в результате всеобщего смеха. Еще несколько таких софизмов со стороны представителя ответчика и судьи окончательно убеждаются (говоря словами гоголевского персонажа): то ли он украл, то ли у него украли, но дело здесь нечисто.

Проиграв процесс, наш разбогатевший ремесленник выходит расстроенным, озадаченным, но твердо уверенным в том, что он должен завладеть этим удивительным софистическим искусством. Он говорит себе: «Сам я стар, чтобы учиться, а вот сынка, пожалуй, отправлю в ученики к софисту. Выучится, и в делах коммерческих будет помощь и политическую карьеру, как знать, сделает».

Неудивительно, что софистика пользовалась большой популярностью. Софисты собирали толпы учеников и преподавали им свою науку за хорошую плату. Протагор первым среди философов стал брать деньги за обучение.

Продажа и покупка мудрости - скандал в философии, если смотреть на дело глазами традиционного философа. Мало того, что знание преподается любому, кто этого пожелает, так за это знание еще и взимаются деньги! Афина Паллада вышла на панель!³³

Вот пример другого софизма: «Есть рассказ, будто однажды он (Протагор – С. Ч.) требовал платы со своего ученика Еватла, а тот ответил: «Но ведь я еще не выиграл дела в суде!» Протагор сказал: «Если мы подадим в суд, и дело выиграю я, то ты заплатишь, потому что выиграл я; если выиграешь ты, то заплатишь, потому что выиграл ты»». (11, с. 350)

Этот софизм абсолютно симметричен. Условия контракта предполагают, что ученик вносит плату за обучение после первого выигранного судебного процесса. Но поскольку ученик не спешит принять участие в судебном процессе, постольку он не спешит и с оплатой. Если суд выигрывает Протагор, то он получает причитающуюся ему плату по решению суда. Если же Протагор проигрывает процесс, то он получает плату по условию контракта. Но эта ситуация может быть вывернута и наизнанку. Если ученик выигрывает процесс, то он не платит по решению суда. Если же проигрывает, то он не платит по условиям контракта. Этот софизм – обоюдоострый меч, или, как говорят в народе, палка о двух концах. Очевидно, что в этой гипотетической ситуации побеждает тот софист, кто интеллектуально сильнее. Неудивительно, что эту историю можно рассказывать, и ее рассказывают, в различных вариантах - кому как нравится. В одном варианте побеждает Протагор, в другом – ученик.

Приведу и третий софизм, правда, не столь блестящий как предыдущие два.

Первая посылка: у тебя есть то, что ты не терял. Вторая посылка: ты не терял рога. В случае утвердительного ответа на обе посылки делается вывод: у тебя есть рога.

Этот софизм построен по принципу «скифской тактики». Скифы предпочитали заманивать врага вглубь своей территории с тем, чтобы ослабить его. То же и здесь. Софист как бы заманивает простака очевидностью положительного принятия обеих посылок и обескураживает выводом. Но опытный полемист не прельстится мнимой очевидностью посылок. Я, например, часто жалею, что это всего лишь софизм, а не закон мироздания, поскольку твердо знаю, что никогда в жизни не терял миллион долларов.

Думаю, что вышеприведенных примеров вполне достаточно, чтобы вы составили себе представление о характере и назначении этих вербальных ловушек. Относительно других софизмов, их логики, структуры и назначения отсылаю вас к произведению Аристотеля, которое называется «О софистических опровержениях»³⁴

Эту ссылку я привел для любопытствующих, ибо таковые, вероятно, найдутся. По моим наблюдениям, лекция о софистах, как правило, пользуется популярностью, поскольку проделки софистов вызывают у студентов восхищение и энтузиазм. Обычный человек полагает, что другими людьми можно управлять посредством ловкой речи. Изощренная манипуляция окружающими – мечта многих.

Я не поклонник манипуляций, поскольку знаю, какой вред они приносят самому манипулятору. Что же касается ловких речей, то сами по себе они мало чего стоят. Они приобретают какую-либо ценность и эффективность лишь при развитии личностных способностей контакта с другими людьми. В этом случае софистическое искусство оказывается прекрасным оружием в достижении целей и придает дополнительный блеск совершенству личности. Человек «закомплексованный», с неразвитым умом вряд ли сможет воспользоваться этим искусством. Это понимали и сами софисты. В своем обучении они делали акцент именно на преобразовании личности обучающегося. А эта задача значительно более трудная, чем обучение паре-тройке фокуснических фраз.

Что же касается Аристотеля, то в его софистических опровержениях современный читатель-непрофессионал вряд ли обнаружит что-либо интересное, ибо Аристотеля интересует не столько внешняя форма софизма, сколько его структура и логика.

Софисты фактически обращают философию лицом к человеку. Их релятивизм делает тщетными попытки познать природу, но не мешает философствовать о человеке. И софисты активно предаются этому философствованию. Их интересует преимущественно человек и общество, и искусство жить в этом обществе. Многие софисты участвовали в политической деятельности и занимались законотворчеством. Так, например, Протагор по поручению Перикла разработал проект новой конституции Афин.

Важнейшее открытие софистов – обнаружение различия законов общества и законов природы. Законы природы и законы человеческие (законы общества) различны по своей сути.

Архаическое сознание не различает законов природы и человеческих законов – и те, и другие, полагает оно, исходят от богов. Софисты первыми заявили, что законы природы вечные и неизменные, то есть истинные, а законы человеческие есть следствие человеческой воли и произвола, то есть, они суть предрассудки. Обнаружив это, софисты приходят к выводу, что мудрый человек ориентируется на законы природы, а не общества.

В итоге, они создают идею «естественного человека» и идею «естественного права». Природные характеристики человека важнее и истиннее его общественных характеристик. Законы природы фундаментальнее законов общественных. Если законы общества противоречат законам природы, то их можно и нужно нарушать, если, конечно, это не грозит наказанием.

Так, например, софист Антифонт заявляет: «[В поступках, противоречащих природе], заключается [причина] того, что люди страдают больше, когда можно было бы меньше страдать, и испытывают меньше удовольствий, когда можно было бы больше наслаждаться, и чувствуют себя несчастными, когда можно не быть таковыми»; «многие [предписания, признаваемые] справедливыми по закону, враждебны природе [человека]»; «человек будет извлекать для себя наибольше пользы, если он в присутствии свидетелей станет соблюдать законы, высоко чтя их, оставаясь же наедине, без свидетелей, [будет следовать] законам природы. Ибо предписания законов произвольны (искусственны), [веления же] природы необходимы»; «предписания законов суть результат соглашения (договора людей), а не возникшие сами собой [порождения природы], веления же природы суть самовозникшие врожденные начала, а не продукт соглашения людей между собой». (17, с. 320 – 321)

Из этого противопоставления Антифонт делает неизбежный, хотя и крайне сомнительный, с точки зрения древних, вывод: по природе люди равны и рабство противоестественно («по природе мы все во всех отношениях равны, притом [одинаково] и варвары, и эллины»; ему вторит софист Алкидам : «Бог создал всех свободными, природа никого не создала рабом»).

Каких только бредовых идей не выдумают философы! Так полагают ныне многие. И так же думали в древности. Идея естественного равенства, высказанная софистами, была воспроизведена некоторыми другими древними философскими школами и, в частности, стоиками. Но, в целом, она не нашла понимания ни во времена Античности, ни во времена Средневековья. Лишь в Новое время эта идея возрождается вновь в трудах философов с тем, чтобы в итоге уже окончательно перекочевать в головы наших современников. Таким образом, несмотря на то, что идея естественного равенства насчитывает пару тысяч лет своего существования, всеобщим предрассудком она стала лишь в последние два столетия.

Продик : «…закон же – тиран над людьми – принуждает ко многому, что противно природе». (18, т. 1, с. 449)

Каликл: «Большею частью они противоречат друг другу, природа и обычай… Но по-моему, законы как раз и устанавливают слабосильные, а их большинство. Ради себя и собственной выгоды устанавливают они законы, расточая и похвалы, и порицания. Стараясь запугать более сильных, тех, кто способен над ними возвыситься, страшась этого возвышения, они утверждают, что быть выше других постыдно и несправедливо, что в этом как раз и состоит несправедливость – стремление подняться выше прочих. Сами же они по своей ничтожности охотно, я думаю, довольствовались бы долею, равною для всех. Вот почему обычай объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо – когда лучший выше худшего и сильный выше слабого. Что это так, видно во всем и повсюду и у животных, и у людей…: сильный повелевает слабым и стоит выше слабого… Подобные люди, думаю я, действуют в согласии с самою природою права и – клянусь Зевсом! – в согласии с законом самой природы, хотя он может и не совпадать с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных среди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и приручаем заклинаниями и ворожбою, внушая, что все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный природою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет в грязь наши писания, и волшебство, и чародейство, и все противные природе законы и, воспрянув, явится перед нами владыкою бывший наш раб – вот тогда-то и просияет справедливость природы!». (18, т. 1, с. 522 - 523)³⁵

Весьма любопытны взгляды софистов на религию. Религия занимает важное место в жизни человека и общества. Естественно, что софисты не могли обойти молчанием вопрос о ее сущности. В силу самой природы софистического философствования религия оказывается идеологическим противником софистов (хотя это не исключало для них возможности ситуативно пользоваться религией ради достижения выгоды). Суть софистики – скепсис, сомнение в любом общественном установлении и обычае, попытка исследовать их и принять лишь то, что выдержало огонь сокрушительной рациональной критики. Религия же аппелирует в большей степени к иррациональной вере и чувствам и постулирует принципы, не требующие каких-либо доказательств. Естественно, что софисты в большинстве своем сомневались в истинности религии.

Свою книгу «О богах» Протагор начинает словами: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, - и вопрос темен, и людская жизнь коротка». «За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». (11, с. 348 – 349)

Трасимах полагал, что боги мало интересуются делами человеческими, иначе они не пренебрегли бы справедливостью. Что же удивляться тому, что после этого и люди ею пренебрегают. Критий же, о котором говорили, что он «учился у философов и считался невеждой среди философов и философом среди невежд», считал религию и богов, в частности, изобретениями людей. «Еще Критий…принадлежал к числу безбожников, поскольку он говорил, что древние законодатели сочинили бога в качестве некоего надсмотрщика за хорошими поступками и за прегрешениями людей, чтобы никто тайно не обижал ближнего, остерегаясь наказания от богов». (18, т. 1, с. 449)

«Продик говорил, что богом считалось полезное для жизни, как, например, солнце, луна, реки, озера, луга, плоды и все в таком роде». (18, т. 1, с. 449)

Софисты очень много сделали для развития искусства мышления и полемики (диалектика). Свою диалектику они использовали для разрушения архаических преставлений и общественных мифов. Кроме того, обучая философии всех желающих, они способствовали распространению просвещения. В этот момент древнегреческое общество ощутило большую потребность в знании. И софисты эту потребность удовлетворили. Именно поэтому время софистики часто называют «греческим просвещением».

Софисты навсегда изменили облик античной философии. Безусловно, в последующем возникали школы, по своему облику близкие натурфилософским. Иной раз они сознательно ориентировались на этот вид философии. Но даже эти школы были не свободны от того стиля философствования, который с таким успехом и блеском развили софисты.

Репутация же софистов в истории до недавнего времени оставляла желать лучшего. Софисты были порождением «либерально-капиталистических» структур Античности. Они выражали дух этих структур и с успехом их обслуживали. Вполне естественно, что их деятельность вызывала стойкие неприязнь и отторжение у консервативных, традиционалистски настроенных слоев античного общества. Те философские школы, которые выражали настроения этих слоев, крайне негативно воспринимали софистику. Старая натурфилософия была им милее и ближе.

Среди этих школ, прежде всего, нужно выделить Платона и его последователей. Софисты воспринимались Платоном не просто как философские антагонисты. Он рассматривал их как порождение темной стороны мироздания, как слуг тьмы: философия, так божественно явившая себя в лице Пифагора и Парменида, ухищрениями софистов, пала в грязь и с наслаждением упивалась своим падением.

Очевидно, что такое отношение к софистам не располагает к признанию их заслуг. Но, к счастью, платоновская школа была лишь одной из многих школ Античности, и она не формировала общего мнения. Правда, в последние века Античности ситуация стала меняться. Кризис и разрушение Римской империи породили всеобщий пессимизм и тягу к религиозному мировоззрению. Неоплатонизм стал доминирующим стилем философствования. Затем он был сменен и поглощен христианством. Но в философском плане христианство ориентировалось на Платона, который по своему духу оказался чрезвычайно близок Отцам церкви. В силу этого обстоятельства, часто мнение Платона о тех или иных философах стало мнением и христианской церкви. К моменту возникновения в Новое время научной истории философии, идеи Платона стали непререкаемой традицией.³⁶ Вследствие этого еще «вчера» историки философии трактовали софистику как время помрачения философии, как время интеллектуального и нравственного упадка.

«До некоторой степени – хотя нельзя сказать, сколь велико значение этого обстоятельства, - ненависть, которую вызывали к себе софисты не только у широкой публики, но и у Платона и последующих философов, была обязана своим существованием их интеллектуальной честности. Преследование истины, когда оно ведется искренно, должно игнорировать моральные соображения. Мы не можем знать заранее, чем окажется истина по отношению к тому, что в данном обществе мыслится поучительным. Софисты были готовы следовать за доказательством, куда бы оно их ни вело. Часто это приводило их к скептицизму». (19, с. 119).

Но в последние десятилетия история философии все более развеивает «чары Платона» и пытается более непредвзято воспринять софистов. При таком взгляде обнаруживается, что их деятельность была весьма плодотворной и чрезвычайно полезной.

Софисты инициировали развитие социальной философии и философии человеческой жизни. Они освободили мысль от сковывающих ее архаических стандартов натурфилософии, что в итоге предопределило блестящий философский взлет последующих столетий. Своими исследованиями языка и мышления софисты подготовили почву для последующего появления логики и филологии. Они чрезвычайно стимулировали развитие теории познания.

Что же касается общей направленности софистического философствования, то и здесь в последние десятилетия наблюдается изменение оценок. Современное общество лишь вчера вырвалось из удушающих объятий аграрной цивилизации и сопутствующей ей культуры. Культура аграрной цивилизации предпочитает чопорность абсолютистских суждений и оценок. Она чрезвычайно любит «величественные памятники» духа и различные реликвии. Свою миссию она видит в назидании, наставлении, сдерживании и воспитании. Естественно, для такой культуры софисты с их неудержимым сомнением, свободным следованием рациональной истине и смелостью в суждениях – люди опасные и чрезвычайно вредные. Но эти качества все более ценятся обществом современным. Соответственно, последние десятилетия – это время реабилитации софистов.

ГЛАВА ВТОРАЯ. СОКРАТ.

§. 1. Жизнь Сократа

Сократ (469 – 399 гг. до н. э.) – первый афинянин, ставший знаменитым философом. Ко времени жизни Сократа Афины превратились в политический и культурный центр Древней Греции. В этот город съезжались со всех концов греческого мира лучшие умы и величайшие таланты. Неудивительно, что очень скоро, благодаря этому, Афины прославились и своими, «местными» талантами.

«В это время в Афинах жило необычайно большое количество гениальных людей. Три великих драматурга – Эсхил, Софокл и Еврипид – все принадлежали к V веку до н. э. Эсхил участвовал в битве при Марафоне и видел сражение при Саламине. Софокл был еще ортодоксален в религиозном отношении. Но Еврипид находился под влиянием Протагора и духа свободомыслия своего времени; его истолкование мифов было скептическим и разрушительным. Аристофан, писавший комедии поэт, высмеивал Сократа, софистов и философов вообще, но, несмотря на это, принадлежал к их кругу. В «Пире» Платон представляет его находящимся в весьма дружеских отношениях с Сократом. Скульптор Фидий… принадлежал к кругу Перикла. В этот период превосходство Афин было скорее художественным, чем интеллектуальным. За исключением Сократа, никто из великих математиков и философов V века до н. э. не был уроженцем Афин». (19, с. 121)

Поскольку общественная и духовная жизнь древних греков имела публичный характер³⁷, к высшим достижениям греческого духа оказывались приобщены и простые граждане. К их числу принадлежал и Сократ. Происхождение Сократа было весьма скромным. Его родители – скульптор Софрониск и повивальная бабка Фенарета. С юности Сократ промышлял ремеслом камнетеса, и некоторые в древности даже уверяли, что «одетые Хариты»³⁸ на Акрополе принадлежат его резцу. Но вскоре он увлекся философией и со временем стал знаменитейшим афинским философом.

Сократ первым наиболее полно реализовал идеалы своей философии в собственной жизни.

Это большое достижение, поскольку философы, как правило, грешат тем, что говорят одно, а делают совершенно другое. Наиболее прославился этим несоответствием, пожалуй, Артур Шопенгауэр. Он полагал, что человеческая жизнь полна страдания, отчаяния и лишена смысла. Но сам Шопенгауер, призывая к аскезе и любви к ближнему, вкушал различные удовольствия, имел любовницу и отличался злобным и мизантропическим нравом. Так, однажды, в припадке гнева он спустил с лестницы швею, которая в результате падения повредила руку и более не могла зарабатывать себе на жизнь. С величайшим неудовольствием Шопенгауэр принужден был выплачивать ей пожизненную пенсию. Когда бедная женщина скончалась, Шопенгауэр с облегчением написал в своем дневнике: «Старуха умерла, бремя спало». Сам философ не обошел молчанием столь разительный контраст между своим учением и своей жизнью. Он заявлял, что философу совершенно необязательно реализовывать в жизни ту философию, которую он проповедует. У философа все силы ушли на то, чтобы создать эту философию, и, потому, у него уже нет сил ей следовать. Следовать же его доктрине должны другие, те, кто не растратил свои силы на величайшие философские открытия.

В этом заочном споре двух жизней - Сократа и Шопенгауэра – я, безусловно, на стороне Сократа. Как профессиональный и, надеюсь, хороший философ, я совершенно не доверяю той болтовне, которой любят заниматься мои собратья по цеху. Я знаю цену хорошей философии – и эта цена велика. Но большинство философов – дешевый товар. Профессиональные болтуны, транслирующие весьма сомнительные идеи! Еще Декарт писал, что чем нелепее идеи, выдуманные философом, тем более тот гордится ими. В этом отношении, личное следование на практике собственной доктрине – главнейшее средство проверки истинности и верности философии. Если философ опровергает собственной жизнью самого себя, то не стоит и другим серьезно относиться к его идеям.

Многие современники Сократа отмечали благородство и мужество его поступков. «Он занимался телесными упражнениями и отличался добрым здоровьем. Во всяком случае он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, готовый отразить любое нападение. Воевал он и при Потидее (поход был морской, потому что пеший путь закрыла война); это там, говорят, он простоял, не шевельнувшись, целую ночь (погруженный в интеллектуальное созерцание – С. Ч.), и это там он получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду – с Алкивиадом он находился даже в любовных отношениях, говорит Аристипп в IV книге «О роскоши древних»». (11, с. 100)

«Он отличался твердостью убеждений и приверженностью к демократии. Это видно из того, что он ослушался Крития с товарищами, когда они велели привести к ним на казнь Леонта Саламинского, богатого человека; он один голосовал за оправдание десяти стратегов; а имея возможность бежать из тюрьмы, он этого не сделал и друзей своих, плакавших о нем, упрекал, обращая к ним в темнице лучшие свои речи. Он отличался также достоинством и независимостью. Однажды Алкивиад…предложил ему большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: «Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?». Часто он говаривал, глядя на множество рыночных товаров: «Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»… И он держался настолько здорового образа жизни, что, когда Афины охватила чума, он один остался невредим». (11, с. 100)

Комментарии: «Критий с товарищами» - тридцать тиранов, захвативших власть в Афинах после того, как город проиграл Пелопонесскую войну Спарте. Печально прославились кровавыми репрессиями.

«Десять стратегов». Во время Пелопонесской войны афиняне проиграли несколько морских сражений. Город был близок к гибели, но вдруг десять стратегов (военачальников), возглавлявших афинский флот, одерживают победу. Политические противники партии, к которой эти стратеги принадлежали, опасаясь резкого усиления ее влияния, предали их суду. Стратегов обвинили в том, что они после сражения не погребли погибших. Все знали, что они не смогли это сделать, поскольку тотчас после сражения разразилась сильная буря. Но это обстоятельство не было принято во внимание. Стратеги были казнены. Следующее морское сражение афинянами было проиграно. То, что Сократ один голосовал против казни, не только свидетельствует о его честности, но и о его мужестве, поскольку в ситуации политической истерии могли осудить на казнь и самого философа.

«Думали, что он помогает писать Еврипиду; поэтому Мнесилох говорит так:

«Фригийцы» - имя драме Еврипидовой,

Сократовыми фигами откормленной

И в другом месте:

Гвоздем Сократа Еврипид сколоченный

Каллий пишет в «Пленниках»:

- Скажи, с какой ты стати так заважничал?

- Причина есть; Сократ - ее название!

И Аристофан в «Облаках»:

- Для Еврипида пишет он трагедии,

В которых столько болтовни и мудрости».

(11, с. 98)

«В самом деле, он был силен и в риторике…, а Тридцать тираннов даже запретили ему обучать словесному искусству…; и Аристофан насмехается в комедии, будто он слабую речь делает сильной». (11, с. 98)

В молодости Сократ обучался натурфилософии (физике) у Анаксагора, но затем потерял интерес к природе и обратился к делам человеческим. Сам Сократ говорил, что деревья и облака ему ничего не говорят, а люди говорят о многом. Весь свой интерес он сосредоточил на проблемах человека и общества.

Поиск истины для Сократа был неизмеримо важнее ее обретения. Он любил говорить, что он знает лишь то, что он ничего не знает. И, похоже, Сократ не преследовал цель создать целостную философскую систему. Больше всего он любил разговаривать с различными людьми, помогая им в процессе этого разговора обнаружить собственное незнание и способствовать им в обретении знания подлинного. При этом для Сократа было неважно, что обретенное другим человеком знание отличается от его собственных взглядов. Лишь этим можно объяснить, что так много его учеников впоследствии создали свои философские школы, которые отсылали к идеям Сократа, но достаточно сильно отличались друг от друга, иногда вплоть до антагонизма.

Своих учеников и своих философских противников Сократ обретал на улицах и площадях Афин. В дискуссии его отличали сарказм и скрытое ехидство, а многочисленные интеллектуальные ловушки, расставляемые Сократом, часто делали его оппонентов всеобщим посмешищем. Неудивительно, что очень многие его ненавидели. Иной раз Сократа и били. Диоген Лаэртский по этому поводу пишет так: «Так как в спорах он был сильнее, то нередко его колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеивали и поносили; но он принимал все это, не противясь. Однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда кто-то подивился, он ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?»». (11, с. 99)

В конце жизни Сократ был обвинен «в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то – смерть». (11, с. 105)

«Потому Сократ и был осужден большинством в 281 голос. Судьи стали определять ему кару или пеню; Сократ предложил уплатить двадцать пять драхм… . Судьи зашумели, а он сказал: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Пританее». Его приговорили к смерти, и теперь за осуждение было подано еще на 80 голосов больше. И через несколько дней в тюрьме он выпил цикуту… Так расстался он с людьми. Но очень скоро афиняне раскаялись…»(11, с. 105 - 106)

Комментарии: Обвинения в развращении юношества следует понимать не в сексуальном смысле – вряд ли за это Сократа подвергли бы суду, а в том смысле, в каком обвиняли софистов – учит вещам, противным традиционной морали и обычаям.

Суд состоял из пятисот человек – обычных афинских граждан. Обед в Претанее – почесть, которой удостаивались заслуженные граждане и победители олимпийских игр. Они имели право пожизненно питаться в государственной столовой за государственный счет. Очевидно, что подобным предложением Сократ еще больше настроил судей против себя: ему угрожает смерть, а он требует в качестве наказания общественных почестей. Цикута – растительный яд.

Хорошо будет упомянуть и о жене Сократа – Ксантиппе. Она якобы славилась злобным и сварливым нравом. «Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, - промолвил он, - у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гнусный гогот?» - «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», - сказал Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», - отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: «Зачем? Чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: «Так ее, Сократ! так его, Ксантиппа!»?» Он говорил, что сварливая жена – то же, что норовистые кони для наездников: «Как они, одолев норовистых, легко справляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми»». (11, с. 104)

Неудивительно, что человеку, «который спросил, жениться ему или не жениться, он ответил: «Делай, что хочешь, - все равно раскаешься»». (11, с. 103)

Имя «Ксантиппа» стало нарицательным. Им обозначают злобных, сварливых жен, особенно если те не в состоянии оценить и понять духовное величие своего гениального мужа. Но, думаю, история отнеслась к Ксантиппе крайне несправедливо. Особенно отличаются различные биографы, восхищенные и обвороженные предметом своего биографического текста. Они крайне строго осуждают современников гения, которые не смогли понять и оценить его уникальность. И им вторят читатели, которые возмущенно думают о мелких злобных людях, не потрудившихся осознать величие находящегося рядом с ними гения. Самые экзальтированные из читателей восклицают: «Ах, если бы я мог(ла) оказаться рядом с этим человеком! Сама возможность прикоснуться к его плащу или услужить ему уникальна. Лишь оказавшись рядом с этим человеком, я смог(ла) бы остаться в истории!».

Не стоит творить кумира из людей, даже если они гениальны, и фетиши из идей и образов, даже если они сверхсовершенны. Желание преклонить колени перед фетишем свидетельствует о зомбированности сознания. Продавцы всегда расхваливают свой товар. Продавцам вещей и услуг не удается скооперироваться и полностью завладеть сознанием людей. Но продавцам «духовности» это удалось. При всем различии предлагаемых ими «духовностей», все они заинтересованы в поддержании высокого статуса их категории товара. Поскольку интеллектуалы и их «коммивояжеры» - интеллигенты – обладают монополией на идеологию, им удается внушить должное почтение и к своему товару и к себе самим. В итоге, они имеют неплохую прибыль – деньги, славу, власть над умами. Воспринимайте всех проповедников идей как продавцов товара, и вы не ошибетесь! К ним необходимо относиться с осторожностью, так же как и ко всем остальным торговцам, уж мне ли - профессиональному изготовителю и продавцу духовного продукта – этого не знать!

Если после покупки вещи вы обнаруживаете, что она вредна - вы ее выбрасываете. То же и с идеями. Если вы чувствуете, что ваши жизнь и счастье умаляются при следовании какой-либо идее, то, не задумываясь, избавляйтесь от нее! Особенно же бойтесь продавцов-проповедников, уверяющих, что жизнь и счастье не должны быть для вас главными критериями. Они подобны тем торговцам, которые заявили бы, что опасность ухудшения вашего физического и психического здоровья не должна быть главным критерием при пользовании вещью, которую они вам продают.

Что же касается Ксантиппы, то дело будет выглядеть совершенно иначе, если мы взглянем на ситуацию ее глазами. По греческим понятиям добродетельный муж должен содержать жену и заботиться о ней. Сократ же только тем и занимался, что таскался по площадям и улицам и вел философские беседы. Он нарожал детей, но не обеспечил их материально. И это при том, что Сократ мог бы жить весьма богато. Он - лучший среди софистов, и многие предлагают ему щедрую плату за то, чтобы он взял их в ученики. Сократ же от платы отказывается и даром обучает лишь тех, кто ему приятен и интересен. Да, при этом, еще и таскает домой друзей обедать, в то время как семья живет не очень сытно. Есть от чего взъяриться и стать сварливой!

По этому поводу не откажу себе в удовольствии привести мой любимый анекдот из Диогена Лаэртского. «Однажды он позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было стыдно за свой обед. «Не бойся, - сказал он, - если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет»». (11, с. 103).

Так и я, когда вижу, что домашние обеспокоены предстоящим визитом гостей и пытаются чрезмерно хлопотать по случаю этого визита, говорю им: «Расслабьтесь! Если они - люди порядочные, то придут не за тем, чтобы проверить порядок в квартире или качество моего стола. Если же нет, то это люди вздорные, и мне до них и дела нет!»

В заключение биографии Сократа приведу еще несколько сюжетов, почерпнутых мной из незабвенного Диогена Лаэртского.

«Он говорил, что это удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, - настолько они не в цене». (11, с.102).

«Уже стариком он учился играть на лире: разве неприлично, говорил он, узнавать то, чего не знал?» (11, с. 102).

«А молодым людям советовал он почаще смотреть в зеркало: красивым – чтобы не срамить своей красоты, безобразным – чтобы воспитанием скрасить безобразие». (11, с. 103).

«Он говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть. Нестоящую чернь он сравнивал с человеком, который одну поддельную монету отвергнет, а груду их примет за настоящие». (11, с. 103).

« «Ты умираешь безвинно», - говорила ему жена; он возразил: «А ты бы хотела, чтобы заслуженно?»» (11, с. 103).

«Он уже собирался пить цикуту, когда Аполлодор предложил ему прекрасный плащ, чтобы в нем умереть. «Неужели мой собственный плащ годился, чтобы в нем жить, и не годится, чтобы в нем умереть?» - сказал Сократ. Ему сообщили, что кто-то говорит о нем дурно. «Это потому, что его не научили говорить хорошо», - сказал он в ответ. Когда Антисфен³⁹ повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, он сказал Антисфену: «Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие»». (11, с. 104).

§. 2. Философия Сократа

Излагать философию Сократа чрезвычайно трудно. Эта трудность проистекает не из ее сложности. Напротив, философия Сократа представляется достаточно простой и понятной. Проблема лишь в том, что мы о его философии, в строгом смысле этого слова, почти ничего не знаем.

Дело в том, что сам Сократ не оставил письменных сочинений. Он сознательно отказался от фиксации своей философии в виде письменного текста. Тому есть три причины.

Во-первых, Сократ считал, что у него нет никакой особой философии, а есть лишь любознательность и хорошо разработанный метод поиска истины. В этом отношении, Сократ оказывается чрезвычайно близок софистам, которые также не особенно стремились к содержательным суждениям, а предпочитали развивать само искусство суждения и познания.

Кроме того, похоже, Сократ был слишком скромен для того, чтобы развивать собственную философию. Вместо этого он предпочитал помогать другим развить их философии. Может быть, именно этим обстоятельством объясняется такое разнообразие, и даже взаимное противоречие философских систем, созданных учениками Сократа.

Кажется, он был блестящим учителем. Сократ не подавлял развитие собственных учеников, не пытался скроить их по своему образу и подобию, но каждому предоставлял следовать своим путем. В итоге, многие из них создали свою оригинальную философию, которая, как им казалось, восходила к идеям и взглядам Сократа, но которая чрезвычайно отличалась от философий других его учеников. И это отличие постоянно порождало яростные споры между учениками Сократа, поскольку каждый из них полагал, что только он правильно понял учителя, остальные же лишь извратили учение.

Во-вторых, Сократ недолюбливал книги. Он считал, что истина рождается в дискуссии, в споре. Истина столь сложна, что нуждается в постоянном уточнении и прояснении. Диалог как раз и предоставляет такую возможность спросить, уточнить, прояснить и возразить. Книга же такой возможности не предоставляет. Сократ часто говорил, что с книгой невозможно спорить - сколько бы ты ей не возражал и сколько бы ты ее не вопрошал, она всегда отвечает тебе одно и то же. Было бы странно, если бы Сократ при таком скептическом отношении к письменному тексту сам создал некоторое количество книг.

Возможно, в своем отношении к книгам Сократ находился под влиянием Гераклита и его учеников. Согласно гераклитовскому учению мир находится в непрерывном движении. Следовательно, Сократ мог полагать, что и знание об этом мире также должно пребывать в движении. Письменный текст фиксирует, «останавливает» истину и превращает ее в заблуждение. Лишь живая полемика способна поспеть за ее вечно меняющимся предметом.

Я не столь категоричен в своем отношении к книгам. Но мой опыт показывает мне, что множество людей понимают письменные тексты превратно. Самое неприятное – то, что опровергающие их позицию аргументы они просто игнорируют. Отделавшись восклицанием: «Вздор!», - эти люди закрывают книгу, воображая, что по-прежнему обладают истиной.

В этом отношении, личная полемика куда более предпочтительна. В дискуссии человеку труднее увильнуть от аргумента или отделаться ничего не значащими словами. Желание участвовать в дискуссии почти безошибочно свидетельствует о том, с кем вы имеете дело. Если человек избегает дискуссий, это, скорее всего, означает, что его интересует не столько истина, сколько почетное место среди ищущих истину. Он желает не быть ученым, а казаться таковым.

В-третьих, философия Сократа являлась не столько совокупностью теоретических взглядов, сколько определенным образом жизни. Его философия – это искусство человеческой жизни. А такую философию более уместно запечатлеть в виде реальной человеческой жизни, чем в виде отвлеченных философских текстов.

Отсутствие текстов, принадлежащих перу Сократа, порождает почти неразрешимую проблему реконструкции его философии. О взглядах Сократа мы знаем благодаря сочинениям его учеников и отрывочным упоминаниям современников. С современниками дело обстоит особенно плохо. Эти упоминания столь поверхностны и незначительны, что их трудно использовать как надежный источник. Либо же они чрезвычайно искажают философию Сократа. Пример тому – «Облака» Аристофана. В этой комедии Сократ предстает в виде типичного софиста. Он сидит в каком-то помещение наверху, которое называет «мыслильней», и обучает юношей не почитать старших и законы старины. Комедия завершается тем, что отец развращенного Сократом юноши сжигает мыслильню вместе с негодным философом и тем воздает ему по заслугам. Здесь мы видим скорее реализацию фантазий и представлений толпы о философе, чем реального Сократа.

С текстами учеников Сократа также не все гладко. В большинстве своем эти тексты не дошли до нас. Прекрасно сохранились лишь книги Ксенофонта и Платона. Но Ксенофонт был профессиональным солдатом, и, кажется, не смог уловить оригинальности сократовой философии. У него Сократ предстает столь простым, что многие современные исследователи задаются вопросом: как у столь простого философа могло обнаружиться такое количество блестящих последователей и почему его философия будоражит умы до сих пор? Кроме того, желая оправдать казненного философа, Ксенофонт чрезмерно идеализирует его. Невольно возникает вопрос: до какого же озверения докатились афиняне, коль они расправились с таким безобидным и прекрасным человеком?!

С текстами Платона дело обстоит значительно лучше. Казалось бы…

Современное российское издание сочинений Платона составляет четыре внушительных тома. И в подавляющем большинстве произведений, включенных в эти тома, главным действующим лицом является Сократ, излагающий превосходнейшие, глубочайшие, изощреннейшие философские взгляды. Что может быть лучше? Бери эти тексты и восстанавливай подлинную философию Сократа. До недавнего времени большинство историков философии так и поступало. Хотя они знали, что в этих текстах надо оставить еще и некоторое количество мыслей, которые следует отнести к Платону. Обычно делали так – то, что посложнее, приписывали Платону, а то, что попроще, - Сократу. Но современные исследователи поступать столь наивно уже не могут. Платоновские диалоги – это произведения, где идеи Платона вложены в уста Сократа. Вычленить в них идеи самого Сократа крайне сложно, а, чаще всего, и невозможно.

Некоторые сторонники «старой» школы по-прежнему стремятся использовать тексты Платона как главный источник по философии Сократа. Они заявляют, что делают это потому, что Платон – лучший ученик Сократа, наиболее полно и последовательно развивший идеи учителя. В качестве доказательства этого тезиса они выставляют философию Сократа, сконструированную на основании все тех же текстов Платона.

С этой позицией трудно согласиться, поскольку, в противном случае, нам придется отказать остальным ученикам Сократа в том, что они поняли учителя, а это было бы слишком опрометчиво. И если Платон действительно правильно передал суть философии Сократа, то совершенно непонятно, как у такого философа, как Сократ, могли оказаться в учениках будущий основатель кинизма Антисфен и гедонизма - Аристипп.

Кроме того, уже древние отмечали - реальный Сократ отличается от Сократа, представленного Платоном: «Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал «Лисия», воскликнул: «Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!» - ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил». (11, с. 146)

Таким образом, любое изложение философии Сократа по определению оказывается реконструкцией. И в этой ситуации можно лишь дискутировать о том, насколько та или иная реконструкция наиболее близка к ее предмету. Соответственно, мое изложение Сократа есть так же реконструкция, которая представляется мне достаточно удачной, но не более того.

Софисты осуществили разворот философии к проблемам человека и общества. Сократ завершает эту революцию.

В своем классическом виде античная философия предполагала три составных элемента: диалектика (логика), физика, этика. Эта триада сложилась не сразу. Наутрфилософы привнесли в нее физику. С Зенона Элейского и софистов начинает свое существование диалектика. Сократ же, фактически, создает этику. В Античности этика в широком значении этого слова означает учение об искусстве человеческой жизни. В узком же значении – учение о добродетели. Впрочем, одно не противоречит другому, поскольку искусная, хорошая человеческая жизнь с необходимостью предполагает жизнь добродетельную.

Понятие «добродетель» в Древней Греции имело несколько иной смысл, чем сейчас. В наше время это понятие неразрывно связано с моралью и даже с моралистичностью. В Античности же добродетель понималась скорее в значении доброго качества, прекрасной способности. В этом отношении, грек вполне мог рассуждать о добродетельном инструменте или добродетельной собаке. Добродетельный инструмент – это инструмент, который превосходно служит тому предназначению, для которого создан. Сократ, размышляющий о добродетели, ищет не столько моральную истину, сколько способы достижения прекрасной, хорошей человеческой жизни.

Это замечание справедливо для большинства античных «этиков». Исключением здесь будет, прежде всего, Платон, который усиленно задает именно моралистический характер понимания добродетели. Это хорошо видно на примере проблемы воздаяния. Для большинства античных философов добродетель хороша тем, что она делает жизнь человека прекрасной, гармоничной, счастливой. В этой ситуации вопрос о награде за добродетельную жизнь оказывается в сущности бессмысленным. Если ты прожил прекрасную, гармоничную, счастливую жизнь, то нелепо за это рассчитывать на награду. Платон же усиленно настаивает на том, что добродетельный человек будет награжден после смерти, а порочный – наказан. Естественно, что наличие награды и наказания автоматически указывает на малую привлекательность добродетели самой по себе.

Сократ первым попытался последовательно развить учение об искусстве человеческой жизни.

В течение своей жизни люди обучаются различным искусствам: кузнечному искусству, искусству игры на музыкальном инструменте, искусству владения иностранным языком, искусству плавания и т. д. Но странно, что никому не приходит в голову обучиться искусству самой жизни. Обучаясь чему-либо, мы полагаем, что сознательное приложение усилий в этой области, укрепленное определенным теоретическим знанием, только поспособствует нашему обучению. Лишь искусству жизни мы учимся стихийно и неосознанно. Оттого и результат нашего обучения в этом деле часто оказывается весьма сомнительным.

Впервые на это обстоятельство обратили внимание софисты. Но Сократ развил эту идею последовательно и окончательно, и с блеском применил ее в своей жизни. Именно поэтому жизнь Сократа столь важна для его философии. Сократ не просто философствовал об искусстве человеческой жизни, но демонстрировал это искусство на собственном примере. Философия и жизнь у Сократа слились в неразрывное целое и, благодаря этому, его философия была услышана, а его жизнь воспринята как пример для подражания.

Размышляя о том, как следует человеку хорошо и правильно устроить свою жизнь, Сократ полагает, что сначала необходимо ответить на вопрос: а что есть человек? И отвечая на этот вопрос, он говорит: человек есть душа. При всей простоте этого ответа он достаточно оригинален и нов. Конечно, и до Сократа философы, да и обычные люди, выделяли в человеке душу и тело. Но о первенстве души перед телом, пожалуй, никто не заявил так явно и последовательно как Сократ.

Для Сократа человеческая душа есть главное в человеке. Именно благодаря душе, мы являемся тем, что мы есть. Думаю, с Сократом можно согласиться. Каждый из нас за свою жизнь имеет несколько тел. Но мы не теряем себя в этих телах, поскольку всякий раз помним о том единстве, которое задает наша душа. Мы можем в старости, разглядывая свои детские фотографии или фотографии времен нашей молодости, видеть, что наше нынешнее тело почти во всем отлично от того, которое мы видим на фотографиях. Но мы знаем, что это мы, благодаря тому, что, эти телесные состояния объединяет одна душа.

Но если душа - это то главное, что есть в нас, тогда, полагает Сократ, большинство людей подобны безумцам – они тратят время и силы на второстепенное и совсем не заботятся о главном.

Поясняя эту мысль Сократа, во время лекции я обычно привожу такой пример. Представьте, что у меня есть алмаз величайшей ценности. И этот алмаз хранится в прекрасном футляре. Все свои усилия я направляю на украшение и заботу о футляре, оставляя сам алмаз в небрежении. Более того, желая похвастаться, я приношу свое сокровище на лекцию, достаю алмаз, бросаю его на стол, он скатывается на пол и теряется где-то в углу, я же с энтузиазмом демонстрирую вам футляр и предлагаю восхититься его бесподобной красотой и ценностью. Пожалуй, окружающие сочли бы меня безумным или, на худой конец, крайне невежественным человеком, который не понимает истинных ценностей. В подобном же положении, по мнению Сократа, оказывается большинство людей. Все свои силы, все свои труды они тратят на ублажение и украшение тела и совершенно не задумываются о совершенствовании своей души.

Безусловно, не стоит воспринимать учение Сократа в духе христианского аскетизма. Сократ, как античный философ, не склонен отрицать значение телесности и призывать к пренебрежению телом. О теле разумно заботится с тем, чтобы оно верно и надежно служило нам в нашей жизни. Но все же, человек – это, прежде всего, душа, а не тело. И именно о душе мы должны заботиться в первую очередь.

Но в чем должна состоять эта забота? Или, иными словами, что способствует расцвету и совершенствованию души, и что ее губит? Наилучшим режимом для души Сократ полагает добродетель, наихудшим же – порок. Прежде всего, добродетель предполагает победу человека над собственными страстями. Добродетельная душа – это душа уравновешенная и гармоничная. Важнейшей характеристикой здесь является мера. Еще мудрецы до Сократа говорили: «ничего сверх меры»; и «меру во всем соблюдай». Сократ поддерживает эту традицию. Умеренность во всем – надежнейший путь к добродетели.

Другой важнейшей характеристикой добродетельного человека является ориентация на ценности души (мы бы сейчас сказали: на духовные ценности. Но это уже модернизация). Добродетельный человек стремится стать скорее умным, чем сильным, скорее знающим, чем властным и знаменитым, скорее щедрым, чем богатым, скорее мужественным, чем защищенным и т. д. Ценности, на которые он ориентируется, обогащают скорее его душу, нежели его тело.

В итоге, такой человек становится во многом самодостаточным по отношению к обществу. Его невозможно обездолить, лишив имущества, поскольку он предпочитает знание и ум богатству. Его невозможно купить, поскольку он справедливость ценит больше, чем деньги. Его невозможно запугать, ибо он больше боится ущерба своей душе, чем своему телу и имуществу. Его невозможно соблазнить, ибо он довольствуется необходимым и малым. Порочный мир не имеет средств к управлению таким человеком. Хозяином такого человека является не общество, не окружающие люди, но он сам. Этот человек самодостаточен. Иными словами, добродетельный человек стремится уподобиться богу, поскольку одна из главных характеристик бога – самодостаточность (автаркия).

Добродетельная жизнь и вытекающая из нее самодостаточность мудреца являются основой для разрешения проблемы смерти.

Я глубоко убежден, что проблема жизни заключена в проблеме смерти. Человек, который разрешил проблему смерти, получает шанс разрешить и проблему жизни. Если мы сможем внимательно отрефлексировать собственную жизнь, то обнаружим, что очень многое делается нами под бичом страха. Например.

Поскольку эта книга задумана как учебное пособие, то вероятность того, что Вы, уважаемый читатель, читаете этот текст с тем, чтобы подготовиться к экзамену, весьма велика. Если это так, то подозреваю, что Вам почти не удалось насладиться глубиной и достоинствами этого текста. Я задумывал эту книгу как книгу, которая должна пробудить в человеке интерес к философии. Допустим, мне это удалось. Так отчего же читающий ее накануне экзамена студент не замечает ее достоинств? Это проистекает из страха и необходимости - они отравляют и убивают любое удовольствие.

Студенты часто говорят мне, что тот или иной предмет вызывает у них большой интерес, и они с удовольствием почитали бы некоторое количество книг относительно его. Но странное дело! Как только им приходится читать эти книги для того, чтобы подготовиться к экзамену, интерес и удовольствие от чтения пропадают. Эта ситуация знакома и мне.

Интерес и удовольствие проявляются лучше всего в ситуации свободы. Под прессом же страха и необходимости они увядают. Необходимость здесь – это необходимость сдать экзамен. Страх же проистекает из предвидения тех печальных последствий, которые возникнут в случае неудачи. Но чего стоит один несданный экзамен? Действительно, это не такое уж большое бедствие. Но возведенное в принцип оно означает отчисление из учебного заведения. Это отчисление в свою очередь порождает еще некоторое количество печальных последствий и т. д. В итоге, мы предвидим неудавшуюся жизнь. В конце же ее маячит смерть, поскольку смерть – это великий уравнитель и поглотитель всех человеческих бед и страданий. Это хорошо видно, если вы попытаетесь разрешить следующую дилемму: с одной стороны уравнения - ваше небытие, то есть смерть, с другой - переменная, в которую Вы можете подставлять любые несчастья и беды, которые с Вами могут случиться. Решая эту дилемму, Вы обнаружите, что в большинстве случаев все эти беды и несчастья куда более предпочтительны для Вас, нежели Ваше небытие, Ваша смерть.

Таким образом, решение вопроса о смерти есть ключ к решению загадки жизни. Если вы перестаете бояться смерти, то вы уже наполовину победили все остальные свои страхи. И эта победа означает, что у вас появляется шанс вернуть свою жизнь в собственное распоряжение. Ваши страхи уже не будут отравлять ваше существование, и вы сможете отказаться от очень многого, что вам ненужно и неприятно и приобрести очень многое, что сделает жизнь интереснее, богаче и ярче.

Добродетельная жизнь и вытекающая из нее самодостаточность мудрого человека являются основой для разрешения проблемы смерти. Эта жизнь наполняется таким качеством и такой гармонией, что человеку уже не страшно умирать. Добродетельный человек, согласно Сократу, столь совершенен, что способен принять смерть как нечто должное и необходимое.

Платон в своей «Апологии Сократа» рассказывает о том, как Сократ на суде заявил, что уже стар, и не боится смерти, которая есть или переход в небытие, или жизнь в Аиде, где он встретится с Гомером и другими выдающимися людьми. Более того, «правильная» смерть есть необходимая заключительная точка правильной жизни. Вот почему Сократ не мог и не хотел воспользоваться предложением своих учеников, организовавших ему побег из тюрьмы. Ученикам он сказал, что законы, хороши они или нет, следует соблюдать. На момент казни Сократу было семьдесят лет, и его бегство на чужбину под давлением страха смерти означало бы полный провал и его философии, и его жизни. Своей смертью Сократ подвел окончательную черту под своей жизнью как философией, реализованной в действии.

Таков путь добродетели.

Порок же делает человека слабым, изнеженным, уязвимым извне и, в конечном итоге, ведет к гибели. Порочный человек не может быть самодостаточным. Он не является хозяином самого себя. Преследуя различные блага и сокровища, он постоянно вынужден играть не в свои игры, и иметь дело с теми людьми, с которыми он по своей воле общаться не стал бы.⁴⁰ Такой человек подобен марионетке, нити от которой находятся в руках других людей. И даже если он достиг такого положения, когда другие люди оказываются зависимыми от его воли, даже в этом случае он несчастен, поскольку обречен на одиночество и снедаем постоянным страхом лишиться своего господствующего положения.

В воспоминаниях Джиласа (югославский коммунист, порвавший впоследствии с коммунистическим режимом Б.Тито) о Сталине я прочел о том, что в последние годы своей жизни Сталин на досуге вырезал портреты маленьких детей из журналов и обклеивал им стены своей комнаты. Это тем более странно, что у него не было теплых отношений ни со своими детьми, ни с внуками. Я долго недоумевал, чтобы это могло значить, пока одна моя знакомая не предложила следующее объяснение. Маленький ребенок является символом чистоты намерений и искренней любви. Маленькие дети еще не умеют по-настоящему лукавить, и им трудно изобразить любовь и привязанность там, где ее нет. Всесильный деспот, убивший всех, кого он любил, и отдалившийся от всех, кто любил его, из страха довериться им, оказался в таком эмоциональном вакууме, в котором портреты маленьких детей, наклеенные на стену, оказывались единственным мостиком к тому человеку, что умер в глубине его.

Но если добродетель столь хороша, а порок столь ужасен, и если добродетель столь выгодна, а порок столь убыточен, то почему большинство людей сторонятся добродетели и влекутся к пороку?

Здесь мы подходим к весьма оригинальной сократовской идее, которая впоследствии получила название «этический интеллектуализм Сократа». Сократ полагает, что люди избегают добродетели и охотно практикуют порок вследствие своего незнания. Они не знают, сколь прекрасна добродетель, и они не знают, сколь опасен и пагубен порок. И самое главное, они не знают о той пользе, которую им принесла бы добродетель и о том вреде, который причиняет им порок. Люди порочны по незнанию.

Для иллюстрации этой мысли я обычно прибегаю к следующему примеру.

Представьте, что я являюсь владельцем роскошного и дорогого автомобиля. Собираясь уехать куда-нибудь на пару лет, я задумываюсь о том, как лучше сохранить свой автомобиль. Оставить в гараже – его могут похитить. Доверить друзьям или родственникам – они могут прельститься им, ездить на нем и повредить его. И вот я понимаю, что если погрузить автомобиль на дно моря, то там он будет пребывать в полной безопасности. Я начинаю приводить свой план в исполнение, как вдруг товарищ объясняет мне, что мой план безумен – морская вода и соль уничтожат автомобиль столь быстро, что по возвращении мне не стоит даже трудиться с извлечением его на поверхность. Я желаю себе не зла, но блага. Но я чуть не причинил себе зло в силу своего незнания. Обнаружив же, что причиняю себе зло, я тотчас отказываюсь от опасных намерений.

Так и с пороком. Если человек поймет, какой вред он причиняет себе пороком, то не будет следовать этим путем, поскольку ни один человек не является себе врагом и каждый желает себе блага, но не зла. Таким образом, знание оказывается для Сократа необходимым условием правильной, хорошей жизни. Причем, под знанием здесь, похоже, следует понимать две вещи. Это и знание о том, что есть добродетель, и знание вообще, поскольку интеллектуальные занятия, поиск истины оказываются наилучшим способом развития и укрепления «мускулов» души. Именно с Сократа в античной философской традиции окончательно закрепляется отождествление знания и добродетели. И именно на этой основе впоследствии Платон сформулирует свое знаменитое триединство Истина-Добро-Красота.

Сегодня концепция Сократа представляется большинству философов достаточно наивной. Говоря о Сократе, они тотчас вспоминают Аристотеля – ученика его ученика, - который говорил, что одного знания добродетели недостаточно, ибо мы видим, что часто люди знают, сколь полезна добродетель и сколь опасен порок, но при этом все же следуют путем порока. Аристотель полагает, что знание добродетели должно подкрепляться воспитанием и привычкой, порождаемой этим воспитанием.

Но критикам Сократа можно возразить: скорее всего, Сократ под знанием добродетели подразумевал не внешнее механическое знание, но знание глубинное, экзистенциальное, преобразующее всю душу.

Спор этот может длиться бесконечно, так что выбирайте ту точку зрения, которая вам кажется более правильной. От себя же замечу, что рассуждения Сократа об опасности порока справедливы лишь отчасти. Образно говоря, я разделил бы всех людей на две неравные по количеству группы. Есть люди, которые по своей душевной организации подобны «швейцарским часам». Для таких людей порок (в сократовском смысле слова) действительно подобен все разъедающей ржавчине. Если такой человек займется продажей самого себя, то он не сможет насладиться теми благами, которые он получит от продажи. Ничто не будет радовать его, и он начнет деградировать и разрушаться. Есть же люди, которые своей душевной организацией подобны металлической болванке или кувалде. Их примитивная душевная организация делает их нечувствительными к пороку. Такой человек продаст себя и будет наслаждаться тем, что он важно едет с роскошной виллы в дорогой ресторан на великолепной машине. Этого ему вполне достаточно. Я не собираюсь судить кого-либо. Люди разные, различны и их пути.

Но есть и доля истины в сократовском увязывании знания и добродетели. Такая взаимосвязь существует, но она не жесткая и непрямолинейная. Продвижение в знании, как правило, способствует развитию души и располагает к добродетели, а то и делает последнюю необходимой. Пример тому – проект Просвещения. По прошествии пары сотен лет, минувших с того момента, когда просветители возвестили этот проект, мы видим, что в целом он оказался весьма успешным. Просвещение значительно улучшило нравы человечества.

Соответственно выглядит и философская деятельность Сократа. После того, как Сократ обрел себя на пути добродетели, он считает своим долгом объяснить окружающим, как опасны пути порока, по которым они следуют, и как прекрасна, и полезна добродетель. Этой «просветительской» деятельности была посвящена вся его жизнь.

Большую часть своего времени Сократ посвящал тому, что бродил по площадям и улицам Афин и вступал в дискуссии с различными людьми. Условно этих людей можно подразделить на две группы. Первые – это люди, которые, по мнению Сократа, были достойны его усилий, поскольку они чреваты прекрасной, добродетельной душой. Этим людям стоило помочь. Их следовало освободить от груза невежества и заблуждений и направить на путь познания, который с неизбежностью приведет к обретению добродетели.

Общение с этими людьми у Сократа осуществлялось не хаотически, но методически. В арсенале Сократа имелся метод, именуемый им «майевтика» (дословно, повивальное искусство). Сократ неоднократно говорил, что его мать была повивальной бабкой (в современных терминах – акушерка). Он наследовал ее искусство. С той лишь разницей, что его мать помогала рождению детей, а он способствует рождению прекрасной, добродетельной души. Искусство майевтики предполагало несколько инструментов.

Первый из них – диалектика. Это искусство Сократ позаимствовал у софистов, но несколько преобразовал его сообразно ситуации. По отношению к людям, недостойным подлинного знания, Сократ использовал агрессивную сторону диалектики. И здесь он действовал как настоящий софист. В отношении же к людям достойным диалектика реализовывалась, прежде всего, в виде наводящих вопросов, долженствующих помочь человеку самому обрести знание. Напомню, Сократ полагал, что сам он не обладает знанием, но владеет искусством помощи другим людям в их стремлении к знанию.

Важнейший метод в этом искусстве – индукция (восхождение от частного к общему). Сократ в беседе с человеком рассматривал частные случаи проявления добродетели, мужества, справедливости, красоты, истины и т. д. и пытался вместе с ним взойти к пониманию того, что есть добродетель вообще, мужество вообще, справедливость вообще, красота, истина и т. д.

Например, когда ему говорили, что красота – это красивый юноша, то Сократ спрашивал: нельзя ли, говоря о красоте, вспомнить о красивом коне, или прекрасной статуе. В итоге, собеседники приходили к общему понятию красоты – лишь приобщаясь к этому понятию, отдельные предметы и феномены становились прекрасными.

Так же и с мужеством. Если ему говорили, что мужество проявляется воином в битве, то Сократ вспоминал моряков во время бури или граждан, противостоящих несправедливостям тирана. В итоге, собеседники приходили к общему понятию того, что есть мужество. Знание этих вещей является, согласно Сократу, необходимым условием добродетели.

Другим методом, составляющим суть сократовой майевтики, являлась ирония. «Иро́ния (от др.-греч. εἰρωνεία — «притворство») — троп (оборот – С. Ч.), в котором истинный смысл скрыт или противоречит (противопоставляется) смыслу явному. Ирония создаёт ощущение, что предмет обсуждения не таков, каким он кажется.

По определению Аристотеля, ирония есть «высказывание, содержащее насмешку над тем, кто так действительно думает»» (Википедия)

Ироничность помогала Сократу разрушать бастионы невежества его собеседников.

Была и другая группа людей, с которыми он беседовал. Эта группа состояла из людей, как полагал Сократ, крайне зловредных. Эти зловредные люди своим напыщенным невежеством и пороком, облаченным в одеяния добродетели, смущали и уводили в никуда людей, достойных лучшей доли. Имея дело с такими персонажами, Сократ использовал свою диалектику и свою иронию в качестве грозного оружия, разоблачающего их пустоту и невежество. В этом случае ирония Сократа становилась чрезвычайно злой и жалящей.

Ирония сама по себе предполагает либо некий контекст, либо некий подтекст, а иногда и то, и другое. Если ирония добрая, то ее исходная посылка подразумевает, что собеседник в курсе этого контекста и этого подтекста. Если это так, то собеседнику как бы предлагается разделить выражаемую иронию. Если же ирония злая, то исходная посылка предполагает, что собеседник не в курсе контекста и подтекста. И если это так, то тогда ирония оказывается направленной на собеседника. Особенно злой она становится тогда, когда есть третьи лица, которые в курсе контекста и подтекста. Правда, есть и еще один вариант. Собеседник знает о контексте и подтексте, но не хочет о нем говорить. В этом случае ирония, отсылающая к этому контексту и подтексту, оказывается тождественной насмешке. Только эта насмешка оказывается скрытой, неявной.

Чем более продвинутым, более совершенным оказывается человек, тем искуснее он пользуется иронией и тем более устойчив по отношению к иронии, направленной на него. Такой человек с легкостью принимает удар, поскольку сам готов в любой момент иронизировать над собой.

Чтобы проиллюстрировать сущность иронии, я рискну рассказать анекдот из моей жизни.

В молодости я был серьезным и занудным персонажем. Но в определенный момент течение жизни подвело меня к необходимости экзистенциальных перемен. Я не буду вдаваться в детали, лишь отошлю вас к книге Белхова С.Н. «До различения добра и зла. Теория выживания неприспособленных форм» (М.: Пробел 2006 г.) Эти перемены коснулись в том числе и моего отношения к сексу. От пуританских взглядов я эволюционировал к взглядам достаточно широким и свободным. Но эволюция эта свершилась не в один день.

И вот где-то посередине этой эволюции мне довелось принять участие в большой интеллектуальной тусовке, собравшейся на одной туристической базе. В момент представления группа из трех девушек и одного молодого человека назвала себя «шведской семьей». Собравшиеся не поняли - шутка это или нет, но с этого момента за этой группой закрепилось наименование «шведская семья». Однажды меня пригласили к ним в гости. Я шел полный пафоса, ибо в тот момент эволюционировал от пуританского неприятия девушки в мини-юбке (и моего неосознанного вожделения к ней), к полному одобрению и энтузиазму. Более свободный взгляд на сексуальность я исповедовал с абсолютистским пафосом.

Естественно, в гостях у «шведской семьи» я привел разговор к их сексуальному эксперименту и с интересом стал расспрашивать о нем. Мне охотно рассказали об обычаях этой семьи, чем довели мой пафос до предела. В частности, на мой вопрос о том, как три девушки делят одного мужчину, мне ответили: «Эта проблема легко решается. В свое время турецкий султан бросал яблоко в бассейн и отдавал ночь той наложнице, которая в борьбе с другими это яблоко добывала. У нас нет бассейна, да и бороться мы не хотим, поэтому ночь достается той, кто лучше выполняет свои обязанности. Например, кто лучше помоет посуду или приготовит вкусный обед». Я бурно выразил свою поддержку их экзистенциальным смелости и мужеству, с которыми они противостоят косной и агрессивной среде. В порыве энтузиазма я чуть было не принялся читать им лекцию о сексуальных культурах мира или как-нибудь еще не выразил свою безмерное одобрение.

По дороге я размышлял о смелости и решительности этих людей и ставил их себе в пример. Придя к себе, я поделился впечатлениями со своим товарищем, который знал этих людей очень давно. После первых же моих восторженных слов его сразил гомерический хохот. Он хохотал долго и неистово, и постепенно до меня доходило, что это - всего лишь шутка. Как только я это понял, меня охватил жуткий гнев, ибо я представил, сколь глупо выглядел, общаясь с этими людьми. После чего я сделал самое худшее, что можно было сделать в этой ситуации. Я ринулся назад, ворвался в их домик и высказал им все, что о них думал. Основная мысль этой филиппики была в том, что издеваться над серьезными людьми - крайне бессовестно и некрасиво.

По мере развертывания моей гневной речи лица их вытягивались от удивления и грустнели. В конце же окончательно загрустившая девушка горько посетовала: «Сергей, как неудачно ты зашел! После твоего ухода мы пили чай и говорили друг другу о том, какой умный, проницательный человек нас посетил. Как тонко он понял наш стеб (жаргонное обозначение иронии) и как искусно он подыграл нам на более глубоком уровне. И в этот момент вбегаешь ты и кричишь об издевательствах и глумлении».

Этот эпизод окончательно уяснил мне сущность иронии. В самом деле, ирония здесь осуществлялась с добрыми намерениями, поскольку иронизирующие полагали, что я в курсе подтекста – никакой шведской семьей они не являются. Но в той мере, в какой я оказался не в курсе подтекста, ирония невольно стала злой. Если бы у этой ситуации были посторонние свидетели, то положение мое оказалось бы еще хуже, поскольку знание свидетелей о подтексте и аппеляция иронизирующих к этому знанию были бы контекстом к данной иронии.

Но, впрочем, вернемся к Сократу.

Беседа с человеком зловредным начиналась с того, что Сократ заявлял о собственном невежестве и выражал восхищение умом и знаниями собеседника. После чего он смиренно просил собеседника разрешить его сомнения относительного того или иного предмета. Собеседник с важностью соглашался и начинал свою «лекцию». Ирония Сократа состояла здесь в том, что он изначально знал, что его собеседник глупее и невежественнее его. И собравшиеся вокруг люди – ученики Сократа и просто прохожие – заранее знали, что Сократ вовсе не местный дурачок, а весьма опасный диалектик, который уже «съел» не одного «мудреца». И эти собравшиеся заранее предвкушали забавное зрелище интеллектуального банкротства напыщенного псевдомудреца, но виду не подавали.

Наш «мудрец» важно отвечал на вопросы Сократа, тот восхищался, говорил, что он в жизни никогда не слышал ничего более глубокого и умного, но просил разъяснить ему некоторые детали. Ободренный похвалой, «мудрец» разъяснял, после чего обнаруживал, что он противоречит сам себе. Стремясь выскользнуть из этих противоречий, он, ободряемый похвалами Сократа, впадал в еще худшие противоречия. Барахтаясь же в них, он доходил до нелепиц и абсурда. Все вокруг уже хохотали над ним, но Сократ оставался серьезным и преисполненным почтительного уважения к собеседнику. В какой-то момент тот начинал подозревать, что Сократ просто издевается над ним. Но обвинить в этом Сократа ему было трудно. Правда, иной раз, поверженный «мудрец» уже не мог сдержать своего гнева и кидался на Сократа с кулаками. Иной же раз он просто удалялся посрамленный и озлобленный под всеобщий хохот толпы и напутствуемый восхищенными эпитетами Сократа. Неудивительно, что у Сократа было так много врагов.

В одном из диалогов Платона собеседник Сократа восклицает: «Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница… Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое». (18, т. 1, с. 382 – 383.)

Сократ – это, безусловно, один из наиболее блестящих «героев» философии. Он вызывает искреннее восхищение у подавляющего большинства историков философии. Они солидаризируются с этой блестящей личностью и выдают ему всевозможные индульгенции: люди, посрамленные и опровергнутые Сократом, посрамлены и опровергнуты самой философией. О них не стоит жалеть. Так же как не стоит жалеть о прибитой назойливой мухе.

Восхищен Сократом и я. Но справедливости ради, должно взглянуть на ситуацию и глазами оппонентов Сократа. Афины – блестящий город, куда стекаются лучшие умы и самые выдающиеся таланты. Любой греческий мудрец знает об этом и мечтает занять достойное место среди них. Годами он шлифует свои способности и знания, оттачивает свое искусство риторики и диалектики, прозябает в малозначительных греческих городах и вот, наконец, он в Афинах. Публика в восторге, ученики стекаются со всех сторон, и самое время насладиться достигнутым. Но на свою беду наш заезжий мудрец встречает на улице местного уродца⁴¹… Час беседы с ним, и ему ничего не остается, как опозоренным и осмеянным вновь удалиться в провинциальную глушь. Возможно, наш мудрец не был близок к добродетели и истине, как был близок к ним Сократ. Но от этого его жизненный крах не перестает быть человеческой трагедией.

По своей сути Сократ, безусловно, - просветитель, и мне не за что упрекнуть его. Просветительский дух раззадоривает и меня. И мне трудно противостоять ему. Я убежден, что область истины – это не богадельня, в которой могут найти пристанище и покой инвалиды от интеллекта. Область истины – это ристалище, где сражаются блестящие и могущественные рыцари познания, и горе тем, кто проиграл схватку. Они должны удалиться, ибо истина не нуждается в них - она умрет в их расслабляющих объятьях. Все это так.

Но иногда меня охватывает сомнение в человеческой правоте просветительства. И хотя я убежден, что истина однозначно лучше заблуждения, время от времени я спрашиваю себя – имею ли я право по собственному разумению отнимать любимые заблуждения у других людей. Ведь люди в большинстве своем могут жить, лишь пребывая в заблуждении, в то время как истина, скорее всего, окажется для них невыносимым бременем. Обнаружение истины дает этим людям шанс стать сильнее, совершеннее и счастливее, но этим шансом смогут воспользоваться лишь немногие. Так был ли прав Сократ, который столь безжалостно сокрушал тех, кто противостоял, по его мнению, добродетели и истине?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СОКРАТИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ

Казнь Сократа стала величайшим несчастьем для его учеников. Но она же подтолкнула их к тому, чтобы проложить свои пути в философии. Многие из учеников Сократа открыли собственные школы и положили начало целому ряду оригинальнейших философских направлений. Эти школы получили название «сократических». Это название указывает на их определенную философскую преемственность с идеями Сократа, хотя на его учеников повлияли и другие философы. К числу наиболее блистательных основателей сократических школ можно отнести Антисфена, Аристиппа и Платона.

Справедливости ради, платоновскую «Академию» следует отнести к сократическим школам. Но философия Платона носит столь фундаментальный, радикальный и масштабный характер, что традиционно ее рассматривают совершенно отдельно от сократических школ. Считается и считается справедливо, что, несмотря на свое обучение у Сократа, Платон является самостоятельной и исключительной фигурой в философии.

Соответственно, в этой главе мы рассмотрим две сократические школы – киников и киренаиков. Несмотря на то, что их учения по своей сути прямо противоположны, их многое роднит. Как и Сократ, основатели этих школ сосредоточились преимущественно на философии человеческой жизни. Кроме того, в их учениях отчетливо заметно влияние софистики.

Для большинства историков философии последнее обстоятельство является скорее недостатком, чем достоинством. Я же полагаю, что это - драгоценная примесь.

Можно создать достаточно много различных классификаций типов философского характера. Одна из них – противоположность философов софистического (возможно даже софистическо-сократического) и платоновского типов. Для многих софистов характерно непредвзятое, критическое мышление.

Я думаю, их гносеологический релятивизм был определен культурной ситуацией того времени и являлся вынужденной уловкой, позволяющей создать интеллектуальное поле свободного поиска. По своей сути софисты очень близки просветителям XVIII века – те же социальные истоки, тот же критический настрой, та же свобода в поиске истины. Но исторически сложилось так, что просветители противостояли религии и в этом противостоянии утверждали незыблемость научного познания. Софисты же исходили из факта банкротства прежней, натурфилософской науки. Именно этот факт толкнул их в сторону гносеологического релятивизма. Но то обстоятельство, что они остановились именно на релятивизме, а не на скептицизме – полном отрицании возможности познания – свидетельствует об их инстинктивном желании не только отрицать, но и создавать.

Ни один предрассудок, ни одна милая сердцу иллюзия не останавливали их. Интеллектуальная свобода софистов шла рука об руку с их экзистенциальной, человеческой свободой. Подобный тип философов часто встречается в Античности, но затем надолго исчезает с торжеством христианства и ислама.

Это торжество религии востребовало другой тип философа – философа платоновского типа. Платон является классическим образцом философа, чрезвычайно озабоченного абсолютными ценностями и строгостью человеческих нравов. Поиски истины для такого философа есть лишь спектакль, разыгрываемый им перед самим собой и другими людьми. Когда он выстраивает систему, то начинает с оснований и терпеливо продвигается к выводам с мнимой последовательностью в суждениях. Эта последовательность должна доказать ему и окружающим, что выводы с неизбежностью вытекают из очевидности аксиом. И автор, и читатель заинтригованы и с нетерпением ждут: какова же та истина, что откроется им за поворотом? Но в действительности такой философ заранее знает итог своих изысканий. Более того, этот итог им почерпнут с детства из традиции, освященной веками, и усвоен им от строгих (и, как правило, весьма ограниченных) учителей, преследовавших любую безнравственность и вольность.

Задача такого философа - не столько обнаружение истины, сколько поиск наилучшего обоснования определенных абсолютных ценностей. Философ платоновского типа почти всегда находит отклик у большинства, поскольку большинство по своей природе чрезвычайно консервативно. Такова природа человека. Он боится нового и хотел бы предаться покою неизменного.

По натуре я прогрессист и, в силу этого, достаточно презрительно отношусь к консервативному большинству. Но как разумный человек, я признаю ценность этого консерватизма. Консерватор редко бывает умен. Консерватизм проистекает не столько из ума, сколько из глубин экзистенции, впрочем, как и прогрессизм. Консерваторы меня раздражают, потешают и чрезвычайно удручают. Но они весьма полезны, как полезны чугунные «чушки», покоящиеся в трюме корабля в качестве балласта. Что стало бы с кораблем-обществом, если бы его команда состояла сплошь из новаторов?! Ведь пять из десяти новаторов – опасные радикалы, способные довести общество до крушения⁴². Правда, в нашу эпоху чрезмерный консерватизм столь же опасен, поскольку он не позволяет обществу приспособиться к быстро меняющемуся миру. А это смерти подобно. Если вы не хотите эволюционировать, то вас подстерегают ужасы революции или социальной катастрофы.

Большинство современных философов принадлежит к платоно-христианской традиции, и потому они достаточно негативно воспринимают софистический тип философствования – он пугает и раздражает их.

§. 1. Киники

Основатель кинизма - ученик Сократа Антисфен (444 – 368 гг. до н. э.). Антисфен – афинянин, хотя и не совсем чистокровный. Его мать была фракиянкой.

Это достаточно важное обстоятельство. Нечистокровность Антисфена бросала на него тень. Когда Сократу сказали, что Антисфен родился от фракиянки, он ответил: «А ты думал, что такой благородный человек мог родиться только от полноправных граждан?» (11, с. 102.)

Нам трудно понять это, но ответ Сократа звучал для его соотечественников как речь опасного безумца и революционера. Этот ответ разрывал очевидную для любого грека связь: эллин-гражданин благородного города-благородный человек.

Первоначально Антисфен учился у софиста Горгия, затем стал учеником Сократа. Более того, он даже своих собственных учеников стал убеждать учиться вместе с ним у Сократа. Рассказывают - чтобы послушать учителя, Антисфен ежедневно преодолевал путь из Пирея в Афины (Пирей – афинский порт; расстояние до Афин - около 8 км.). Будущий основатель кинизма старался вообще не отходить от Сократа и присутствовал при его смерти.

Свою школу Антисфен открыл в гимнасии «Киносарг» (буквально «Зоркий пес» - название гимнасия при храме Геракла). По мнению некоторых, его школа получила свое название именно по этой причине. Есть и другая версия, но о ней чуть ниже.

Его ученик – Диоген Синопский (год рождения неизвестен – умер ок. 323 г. до н. э.) своим образом жизни затмил славу учителя. В числе других киников можно упомянуть Кратета из Фив и его жену Гиппархию.

Гиппархия – одна из немногих женщин-философов античности. Она полюбила Кратета, стала его женой и сопровождала его повсюду. Однажды «она сокрушила самого Феодора по прозвищу Безбожник (один из последователей Аристиппа – С. Ч.) с помощью вот какого софизма: если в чем-то нет дурного, когда это делает Феодор, то в этом нет дурного и когда это делает Гиппархия; когда Феодор колотит Феодора, в этом нет дурного, стало быть, когда Гиппархия колотит Феодора, в этом тоже нет дурного. Феодор не нашелся ничего возразить на это и только разодрал на ней плащ…» (11, с.244 – 245).

Во II – I вв. до н. э. кинизм был постепенно поглощен родственным ему стоицизмом, но в I – III вв. н. э. пережил настоящее возрождение.

Кинизм сочетает причудливым образом идеи Сократа и идеи софистов. Сократ учил, что главное в человеке душа и что добродетель - наилучший режим для души. Кроме того, важен также тезис Сократа о совпадении истины и добродетели. Именно эти идеи киники положили в основу своего учения.

Но размышляя о том, в чем заключается истинная добродетель, они исходили из идеи софистов о противостоянии законов общества и законов природы. Как вы, надеюсь, помните, Гиппий и Антифонт учили, что законы общества созданы людьми и посему есть предрассудки. В одних обществах приняты одни законы, в других – иные. Лишь законы природы вечны и неизменны, то есть истинны. Но если это так, то, следовательно, полагали киники, истинная добродетельная жизнь есть жизнь, согласно законам природы. Но в чем заключается жизнь согласно законам природы? Чтобы определить это, не нужно вдаваться в чрезмерное мудрствование. Достаточно взглянуть вокруг себя и посмотреть на то, как живут природные твари. Они есть образец для истинного философа и истинно добродетельного человека, что, впрочем, одно и то же.

Через несколько столетий после Антисфена и Диогена другой мудрец сказал: «…не заботьтесь для души вашей: что вам есть и что пить; ни для тела вашего: во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Евангелие от Матфея.7:25 – 26.)

Думаю, что киники с удовольствием подписались бы под этими словами, ибо эти слова хорошо выражают суть их мировоззрения. С той лишь разницей, что их любимым образцом были не столько птицы, сколько собаки. В их писаниях это животное упоминается часто. Так же как и киникам, собакам приходилось жить в городе среди людей и приноравливаться к обстоятельствам этой жизни. Стремясь к добродетели, киник старался во всем уподобиться животным и, в частности, собаке. Собака не собирает сокровищ земных, не строит домов, не участвует в государстве, не стремится к почестям и славе, чужда роскоши. Она спит, где придется, ест, что найдется, не моется, не причесывается и справляет нужду там, где ей удобно.

Так и киник. Он не имеет постоянного жилища. В одежде он обходится минимумом. Питается он тем, что Бог пошлет. Он не причесывается, не моется, справляет нужду, где угодно и предается сексуальным утехам публично. Древние упоминают о «собачьих», то есть, кинических «свадьбах» на площадях. Киник чуждается каких-либо общественных почестей и каких-либо общественных и государственных должностей. Он не имеет ни родных, ни родины. Для него отечество – весь мир (космополитизм). И он смеется над другими людьми (и одновременно жалеет их), которые отягощены подобными предрассудками.

Естественно, что образ жизни киника вызывал возмущение, отвращение и ужас у приличных людей. Киник являлся для них образцом нравственного и социального падения. «Киник» в устах этих людей – человек, ведущий собачий образ жизни. Этим названием они хотели унизить и упрекнуть последователей Антисфена. Но те с удовольствием принимали это наименование и с гордостью носили его. Так, Антисфен сам называл себя «Истинным Псом».

Налицо трагическое взаимонепонимание киников и общества. Общество рассматривало жизнь киников как образец порочной жизни. Неслучайно, слово «киник» стало нарицательным.⁴³ Киники же полагали, что общество целиком объято пороком и существует мало надежды его исправить. Исправить можно лишь отдельных его членов. Но, поскольку «вес» общества оказался неизмеримо большим, нежели «вес» киников, то победила, естественно, точка зрения общества. И наименование «киник», то есть «циник», приобрело отрицательное значение.

Образ жизни киников ужасает и многих моих студентов. И это неудивительно, поскольку с детства учителя и родители «хлестали» их этой перспективой и одновременно пугали ею. Они восклицали: «Почему ты не умываешься?! Неужели ты хочешь быть грязным как бомж!»,⁴⁴ или «Ты должен хорошо учиться, иначе станешь дворником (дворник здесь образец предельного социального падения; человек, который фактически копается в мусоре)!» Понукаемый этими угрозами и наставлениями, социально адаптированный человек всю жизнь участвует в гонке к материальным и социальным вершинам. Естественно, что люди, которые сознательно вышли из этой бешено мчащейся толпы - из толпы, где бегущие непрерывно толкают друг друга и ставят друг другу подножки, - и добровольно двинулись в противоположном направлении, вызывают глубокую неприязнь и непонимание.

Я давно заметил, что приличный человек осуществляет постоянную цензуру того, что он видит и того, о чем он думает. Приличный человек старается не думать о том, о чем приличному человеку думать нельзя, и не видит того, что видеть ему не следует. Эта цензура играет с ним злую шутку. Отказываясь вступить в контакт с демонами внутри себя и снаружи, не замечая и отрицая их, такой человек в итоге оказывается в их власти, ибо, не зная их, он не в состоянии с ними сражаться. Вот и «приличные люди» среди моих студентов мысленно стараются отвернуться от киников, недоумевая почему, им предлагают эти отвратительные образцы в рамках такой почтенной вещи, как «курс истории философии».

Но думаю, что ставить крест на киниках нельзя. Это очень ценная философская школа. Именно благодаря таким школам, курс истории философии приобретает ту ценность, которую он действительно имеет. Знание философии дает человеку, пусть и небольшой, шанс на спасение. А человек нуждается в спасении, ибо все люди намерены удачно прожить жизнь, но не у всех это получается.

В самом деле. Мы есть продукт общественного воспитания, поскольку образцы, которым следуют наши учителя и родители, и мы сами есть образцы, создаваемые обществом. Но общество мало заинтересовано в том, чтобы мы были счастливы. Для него это вопрос второстепенный и интересный лишь в той степени, в какой он связан с проблемой стимуляции деятельности членов общества – человек так паршиво устроен, что он всегда желает получить хоть каплю удовольствия за свой труд. Поистине преступное желание! Как было бы хорошо, если бы человек не нуждался ни в чем, кроме служения обществу.⁴⁵ В итоге, большинство людей оказывается приковано множеством цепей к «общественной колеснице» и всю свою жизнь влачит целый ворох обязанностей и долженствований.

Почти каждый человек вовлечен в этот социальный «конвейер» и не может оставить эту изматывающую каторгу, понукаемый, с одной стороны, обещанной наградой, а, с другой стороны, множеством страхов и угроз. Большинство людей так никогда и не покидает этой колеи. Но некоторые из них в какой-то момент ломаются или оказываются сломленными. Сломать человека может ощущение краха его жизненной программы. Или он может сломаться в результате внутреннего экзистенциального дефекта, который не позволил ему до бесконечности быть марионеткой общества. Такие «сломанные люди» обычно плохо заканчивают свою жизнь. Типичный выход для такого человека – самоубийство или алкоголизм.

Этот «выход» обусловлен тем, что сломавшийся человек не имеет альтернатив. С детства в его голове существует набор программ, долженствующих сделать его полезным и (или) успешным членом общества. И если ему не удается стать таковым, то он просто не знает, что ему делать дальше. В итоге включается программа саморазрушения.

Ценность кинической философии состоит в том, что она разрабатывает проект человеческой жизни, не находящийся под пятой общественной необходимости. Киник рассматривает общество как безусловного врага человека. Задача человека – жить хорошо. Хорошая жизнь есть жизнь добродетельная, поскольку лишь добродетель ведет к счастью и гармонии. Общество не позволяет человеку быть добродетельным, и оно препятствует ему быть счастливым. Общество навязывает ему идеалы ложной добродетели и требует от него служения. Более того, общество оказывается настолько коварным, что очень часто топчет даже послушных ему людей.

Например, человек может всю жизнь тяжким трудом зарабатывать себе достаток и лишиться его в результате экономического кризиса или действий радикального правительства. Или общество может поощрять человека к созданию семьи, и, в итоге, лишить человека этой семьи посредством войны или разгула преступности. На справедливые же сетования пострадавшего оно в лице правительства ответит: «Да, это прискорбно, мы соболезнуем вам. Уверяем вас, что мы работаем над этой проблемой, и если вы проживете еще сто лет, то увидите, как успешно мы разрешим эту проблему».

Киник – это человек, который отказался иметь какие-либо дела с обществом, поскольку он понимает, что не стоит связываться с неисправимым лжецом и насильником. Киник желает сбросить с себя любые социальные цепи. Он осознает, что эти цепи держатся за счет человеческих страхов и человеческих желаний. Следовательно, для того чтобы стать свободным и самодостаточным, человек должен отказаться от желаний и победить свои страхи.

Но путь киника – это не путь буддиста. Киник полагает, что не стоит уничтожать все желания, ибо в этом случае человеческая жизнь потеряет какую-либо ценность. Необходимо лишь свести желания до необходимого, определенного природой минимума. Минимум желаний оборачивается минимумом страхов, ибо, чем меньше желаешь, чем меньшим владеешь, тем труднее тебя лишить этого. Если у тебя нет дома, и ты не стремишься его обрести, то тебя невозможно купить обещанием этого дома, и тебя невозможно держать в страхе угрозой его потери. И так со всем остальным. «Без общины, без дома, без отечества».

Таким образом, кинизм оказывается очень полезным в качестве альтернативы для «сломавшихся» людей. Человек кончает с собой от безысходности. Такой человек воспринимает свою трагическую ситуацию однозначно, и эта однозначность не дает ему альтернатив. Философия же такие альтернативы человеку предоставляет. Если человек, лишившийся дома, богатства или семьи, собирается прыгнуть с небоскреба, то у него есть шанс, если он изучал философию, вспомнить, что были люди, которые спокойно и счастливо жили без всего этого. И они даже прославились настолько, что по прошествии двух тысяч лет об этих людях рассказывают студентам на лекциях по философии. Так может быть, не стоит спешить со смертью? Может быть, стоит попробовать еще раз? Для этого надо лишь совершить «переоценку ценностей» и принять новый экзистенциальный проект.

Подобная «жизнь согласно природе» воспринимается большинством людей как жизнь, полная лишений. Но это - дело привычки. Лозунг киников: «Равнодушен к удовольствию, не чувствителен к страданию». Эту идею Антисфен выразил даже еще более радикально: «Лучше сойти с ума, чем испытать наслаждение!» Таким образом, в основании этого учения лежит киническая «аскеза». Но этот аскетический образ жизни и является фундаментом для кинической свободы и самодостаточности (автаркии).

Другой важный навык киника – бесстыдство. Общество столь изощренно в средствах манипуляции нами, что оно не удовлетворяется ловушками наслаждения и угроз. Оно внушает нам чувство стыда, которое должно удержать нас в общественном рабстве даже в том случае, если человек отказался от социальных наград и социальных наказаний. Следовательно, киник должен подавить в себе чувство стыда и стать бесстыдным.

Бесстыдство – необходимейшее условие для свободы и самодостаточности. Здесь уместно будет вспомнить один из анекдотов про Диогена Синопского. «Кто-то хотел заниматься у него философией; Диоген дал ему рыбу и велел в таком виде ходить за ним; но тот застыдился, бросил рыбу и ушел. Спустя некоторое время Диоген вновь повстречал его и со смехом сказал: «Нашу с тобой дружбу разрушила рыба!»» (11, с. 225) Эта история является курьезом лишь по видимости. В действительности же Диоген принял этого человека в ученики и подверг его решающему испытанию. Но ученик продемонстрировал Диогену, что не сможет преодолеть чувство стыда перед окружающими, а, значит, не сможет стать настоящим киником.

Киники одними из первых сформулировали идею космополитизма. Отвергая возможность быть включенными в структуру общины и государства, они отвергали и требования верности этой общине и этому государству. Отечество для них – весь мир.

Кинизм, как философское направление, возник и распространялся в эпоху эллинизма. И это неслучайно. Эпоха эллинизма начинается с возникновения империи Александра Македонского. Эта империя просуществовала несколько десятилетий. Она рухнула и распалась на множество воюющих друг с другом частей. Именно социальный хаос, порожденный сначала деградацией полиса и созданием, а, затем, и распадом империи, провоцировал многих к обращению в кинизм. Человеческая жизнь перестала быть стабильной и оказалась под ударом множества опасностей. Это прекрасно видно на примере жизни одного из самых блестящих киников IV столетия до н. э. Диогена Синопского.

В молодости Диоген промышлял тем, что со своим отцом, заведовавшим казенным меняльным столом, портил монету.⁴⁶ Он был изгнан из Синопа и, отправившись в Дельфийский храм, получил от оракула повеление «сделать переоценку ценностей». Тогда Диоген примкнул к Антисфену.

Став киником, Диоген прославился своим аскетическим образом жизни. Собираясь в Афины, он просил знакомого позаботиться о его жилище. Но тот промешкал, и Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке (пифосе) при храме Матери богов, расположенном на афинской агоре.⁴⁷ С течением времени Диоген стал афинской достопримечательностью. «…афиняне его любили: так, например, когда мальчишка разбил его бочку, они его высекли, а Диогену дали новую бочку». (11, с. 227)

Плывя на корабле, Диоген был захвачен пиратами и продан в рабство. «…когда Диоген попал в плен и был выведен на продажу, то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: «Властвовать людьми» - и попросил глашатая: - «Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?» Когда ему не позволили присесть, он сказал: «Неважно: ведь как бы рыба ни лежала, она найдет покупателя». Удивительно, говорил он, что, покупая горшок или блюдо, мы пробуем, как они звенят, а покупая человека, довольствуемся беглым взглядом. Ксениаду, который купил его, он заявил, что хотя он и раб, но хозяин обязан его слушаться, как слушался бы врача или кормчего, если бы врач или кормчий были бы рабами». (11, с. 223)

Диоген стал воспитателем сыновей Ксениада. Его воспитательная программа предполагала как интеллектуальные, так и физические упражнения, а также получение навыков, которые могли бы понадобиться его воспитанникам в личной и общественной жизни. Сыновья Ксениада отвечали ему любовью. «Они в свою очередь тоже заботились о Диогене и заступались за него перед родителями. Тот же автор сообщает, что у Ксениада он жил до глубокой старости и когда умер, то был похоронен его сыновьями». (11, с. 223)

«… Диоген понял, как надо жить в его положении (киника – С. Ч.), когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений» (11, с. 221)

«Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву, но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. Он удивлялся, что грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире и не могут сладить с собственным нравом; математики следят за солнцем и луной, а не видят того, что у них под ногами; риторы учат правильно говорить и не учат правильно поступать…». (11, с. 222 - 223)

«Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотою жизни». Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба.

Рассуждал он следующим образом. Все находится во власти богов; мудрецы – друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам». (11, с. 225)

«Он говорил, что есть два рода упражнения: одно – для души, другое – для тела; благодаря этому последнему, привычка, достигаемая частым упражнением, облегчает нам добродетельное поведение. Одно без другого несовершенно: те, кто стремится к добродетели, должны быть здоровыми и сильными как душой, так и телом. Он приводил примеры того, что упражнение облегчает достижение добродетели: так, мы видим, что в ремеслах и других занятиях мастера не случайно добиваются ловкости рук долгим опытом; среди певцов и борцов один превосходит другого именно благодаря своему непрестанному труду; а если бы они перенесли свою заботу также и на собственную душу, такой труд был бы и полезным и ценным… Если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, мы должны достичь блаженной жизни; и только неразумие заставляет нас страдать. Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением… Этому он и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было «переоценкой ценностей», ибо природа была для него ценнее, чем обычай… А о законах он говорил, что «город может держаться только на законе; где нет города, там не нужны городские прихоти; а город держится на городских прихотях; но где нет города, там не нужны и законы; следовательно, закон – это городская прихоть»». (11, с. 236)

«Знатное происхождение, славу и прочее подобное он высмеивал, обзывая все это прикрасами порока. Единственным истинным государством он считал весь мир. Он говорил, что жены должны быть общими, и отрицал законный брак: кто какую склонит, тот с тою и сожительствует; поэтому же и сыновья должны быть общими». (11, с. 236 - 237)

В вопросах религии, судя по всему, Диоген придерживался позиции пантеизма (все есть Бог, и Бог есть во всем). Соответственно, религиозные взгляды современников не вызывали в нем почтения и уважения. Это хорошо видно на примере следующих анекдотов.

«Увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, и желая избавить ее от суеверия, он (по словам Зоила из Перги) подошел и сказал: «А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?»». (11, с. 225)

«Афиняне просили его принять посвящение в мистерии, уверяя, что посвященные ведут в Аиде лучшую жизнь. «Смешно, - сказал Диоген, - если Агесилай и Эпаминонд (знаменитый спартанский царь и выдающийся древнегреческий полководец – С. Ч.) будут томиться в грязи, а всякие ничтожные люди из тех, кто посвящен, - обитать на островах блаженных!»» (11, с. 226)

«Видя, как кто-то совершал обряд очищения, он сказал: «Несчастный! Ты не понимаешь, что очищение не исправляет жизненные грехи, как и грамматические ошибки». Он порицал людей за их молитвы, утверждая, что они молят не об истинном благе, а о том, что им кажется благом». (11, с. 227)

«Однажды, увидев, как храмоохранители вели в тюрьму человека, укравшего из храмовой казны какую-то чашу, он сказал: «Вот большие воры ведут мелкого»». (11, с. 227)

Современные историки философии в большинстве своем относятся к киникам не очень положительно. И это неудивительно. Профессору, ведущему почтенный и солидный образ жизни и наливающемуся бронзой при общении со студентами, трудно одобрительно отнестись к столь вопиющему нарушению всех общественных норм и приличий. Некоторые даже подводят под свое неодобрение психологический фундамент, рассуждая о невротической реакции киников на пороки общества. Предполагается, что такая реакция неадекватна и нездорова. Возможно, они правы, хотя в этих психотерапевтических выкладках я, в свою очередь, вижу невротическую защиту от феномена кинизма – рассуждая о неврозе киников, эти люди защищают свой «невроз приличного человека».

Но определенная доля правоты в этих оценках есть. Если мы попытаемся заглянуть в бессознательное основателей кинизма, то, возможно, обнаружим, что один из их мощнейших бессознательных мотивов – невротический эпатаж. Это заметил еще Сократ, который заявил своему ученику Антисфену, выставлявшему напоказ дыры в плаще: «Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие».

То же тщеславие заметно и у Диогена. «Когда Пердикка грозился казнить Диогена, если он не явится к нему, Диоген ответил: «Невелика важность: то же самое могли бы сделать жук или фаланга» и «Хуже было бы, если бы он объявил, что ему и без меня хорошо живется»». (11, с. 227)⁴⁸

Существует и другая история. Однажды Александр Македонский посетил Диогена. В этот момент Диоген принимал солнечные ванны. На предложение Александра просить у него любой милости Диоген ответил: «Отойди, не загораживай мне солнце».

Эта история – прекрасный пример того, как два человека в коммуникации получили все, что хотели. Александр Македонский продемонстрировал грекам, что он просвещенный и великодушный монарх. Диоген же неплохо себя «пропиарил». Он не только публично утвердил свободу и самодостаточность киника, которые не меркнут даже в присутствии всесильного повелителя Вселенной, но и потешил свое тщеславие, возвысившись в своем ответе над Александром Великим.

Это тщеславие, эту склонность к эпатажу очень хорошо почувствовал другой ученик Сократа - Платон. «Однажды, когда Платон позвал к себе своих друзей, приехавших от Дионисия (сиракузский тиран – С. Ч.), Диоген стал топтать его ковер со словами: «Попираю Платонову суетность!» - на что Платон заметил: «Какую же ты обнаруживаешь спесь Диоген, притворяясь таким смиренным!» Другие передают, будто Диоген сказал: «Попираю Платонову спесь» - а Платон ответил: «Попираешь собственной спесью, Диоген»». (11, с. 222)

В другой раз, когда Диоген «голый стоял под дождем, и окружающие жалели его; случившийся при этом Платон сказал им: «Если хотите пожалеть его, отойдите в сторону», имея в виду его тщеславие». (11, с. 227)

Вообще, надо сказать, между учениками Сократа были весьма своеобразные отношения. И гармоничными эти отношения назвать трудно. С одной стороны, при случае они помогали друг другу. Когда Платон был продан тираном Дионисием в рабство, то его выкупил один из учеников Аристиппа.⁴⁹ Сам Платон неоднократно помогал Диогену, поставляя ему еду и деньги. Но, при этом, все они постоянно сорились, выясняя, кто из них был ближе к учителю, и попрекали друг друга поведением в дни суда и казни Сократа.

Кроме того, каждый из них претендовал на то, что именно он является единственным истинным продолжателем дела Сократа и обвинял других в извращении идей учителя. Отсюда многочисленные колкости и резкости, допускаемые ими в адрес друг друга. Так, например, можно вспомнить следующий анекдот: «Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: «Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев», Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: «Вот платоновский человек!» После этого к определению было добавлено: «И с широкими ногтями»». (11, с. 226)

В дальнейшем вы увидите, что Платон отказывал киникам не только в том, что они правильно поняли идеи Сократа, но и в том, что они вообще являются философами. Для Платона киники принадлежали к числу софистов, а последних он считал одной из худших разновидностей людей. Но вместе с тем, Платон не мог не чувствовать, как бы ему это ни было неприятно, что Диоген в чем-то подобен Сократу. Диогена он называл «безумствующим Сократом». Если учесть, сколь дорог был Платону образ учителя, то следует признать, что в этом порицании скрыта и невольная похвала.

Сократ был удивительным учителем. Это можно понять, бросив воображаемый взгляд на улицы Афин. Вот шествует Платон, окруженный почтительными учениками, – важный моралист и блюститель строгости нравов, консерватор и несостоявшийся «великий инквизитор». Мимо них проплывает в носилках Аристипп, умащенный и надушенный, в окружении флейтисток и хмельных гуляк, направляющийся с одного пира на другой. В стороне же стоит язвительный Диоген, который взирает и на Платона, и на Аристиппа, как на учителей порока, и размышляет о том, какую бы каверзу выкинуть, чтобы сильнее их уязвить. И все это ученики и последователи Сократа! Сколь разнообразные люди и сколь разнообразные философии взросли под этой сенью.

«Сократа рисуют иногда невинным и простоватым старичком, который-де только и знал, что почитал богов. Но позвольте! Откуда же такое чудовище, как, например знаменитый Диоген, бочка которого, да и вся жизнь которого превратилась еще в античности в наводящую ужас поговорку? А ведь это ученик Сократа! Откуда эти проповедники наслаждения, киренаики, из которых большинство ставило свободный половой акт – высшей формой добра и красоты? А это все непосредственные ученики Сократа. Разве могли бы эти люди чувствовать себя его учениками и вообще ощущать хоть какую-нибудь близость к нему, если бы у них не было никакой с ними органической связи?» (33, с. 83).

В заключение параграфа о кинизме приведу еще некоторое количество анекдотов о Диогене Синопском, почерпнутых из замечательной книги Диогена Лаэртского, являющейся, по истине, путеводной звездой для любого изучающего античную философию. Для киника философия есть не учение, а жизнь. Следовательно, на примере его жизни и следует изучать эту философию.

«…он говорил, что когда он видит правителей, врачей или философов, то ему кажется, будто человек – самое разумное из живых существ, но когда он встречает снотолкователей, прорицателей или людей, которые им верят, а также тех, кто чванится славой или богатством, то ему кажется, будто ничего не может быть глупее человека. Он постоянно говорил: «Для того, чтобы жить как следует, надо иметь разум, или петлю»».(11, с. 221 - 222)

«Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто его не слушал; тогда он принялся верещать по-птичьему; собрались люди, и он пристыдил их за то, что ради пустяков они сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся». (11, с. 222)⁵⁰

«Он говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим». (11, с. 224)

«Заметив мышей, подбиравшихся к его еде, он воскликнул: «Смотрите, и при Диогене кормятся нахлебники!»» (11, с.226)

«Рукоблудствуя на глазах у всех, он приговаривал: «Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!»» (11, с. 228)

«Он один хвалил рослого кифареда (кифара – древнегреческий музыкальный инструмент – С. Ч.), которого все ругали; на вопрос, почему он это делает, он ответил: «Потому что, несмотря на свои возможности, он занимается кифарой, а не разбоем»». (11, с. 228-229)

«Один человек, известный крайним суеверием, сказал ему: «Вот я разобью тебе голову с одного удара!» - «А вот я чихну налево, и ты у меня задрожишь!» - возразил Диоген». (11, с. 229)

«Он просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: «Чтобы приучить себя к отказам»». (11, с. 229)

«Человеку, утверждавшему, что жизнь – зло, он возразил: «Не всякая жизнь, а лишь дурная жизнь». Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. «Смешно, - сказал Диоген, - если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета»».(11, с. 231)

«На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: «Потому что они знают: хромыми и слепыми они, быть может, и станут, а вот мудрецами никогда»». (11, с. 231)

«Однажды его упрекали за то, что он ел на площади; он ответил: «Голодал ведь я тоже на площади»». (11, с. 232)

«Ему сказали: «Многие смеются над тобою». Он ответил: «А над ними, быть может, смеются ослы; но как им нет дела до ослов, так и мне – до них»». (11, с. 232)

«Когда он завтракал на площади, зеваки столпились вокруг него, крича: «Собака!» - «Это вы собаки, - сказал Диоген, - потому что толпитесь вокруг моего завтрака»». (11, с. 233)

«На вопрос, что дала ему философия, он ответил: «По крайней мере готовность ко всякому повороту судьбы.» На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я – гражданин мира»». (11, с. 233)

«Гетер он называл царицами царей, ибо те делают все, что угодно любовницам.» (11, с. 234)

«Тому, кто стыдил его за то, что он бывает в нечистых местах, он сказал: «Солнце тоже заглядывает в навозные ямы, но от этого не оскверняется»». (11, с. 234)

«Человека, который привел к нему своего сына и расхваливал его великие дарования и отличное поведение, он спросил: «Зачем же тогда я ему нужен?» Человека, который говорил разумно, а поступал неразумно, он сравнивал с кифарой, которая не слышит и не чувствует собственных звуков». (11, с. 234)

«Человеку, сказавшему «Мне дела нет до философии!», он возразил: «Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы хорошо жить?»». (11, с. 234)

«Он говорил, что как слуги в рабстве у господ, так дурные люди в рабстве у своих желаний». (11, с. 235)

«На вопрос, является ли смерть злом, он ответил: «Как же может она быть злом, если мы не ощущаем ее присутствия?»⁵¹ Однажды Александр (Македонский – С. Ч.) подошел к нему и спросил: «Ты не боишься меня?» - «А что ты такое, - спросил Диоген, - зло или добро?» - «Добро», - сказал тот. «Кто же боится добра?»» (11, с. 235)

«На вопрос, что в людях самое хорошее, он ответил: «Свобода речи»». (11, с. 235)

§. 2. Киренаики

Основателем школы киренаиков является Аристипп (435 – ок. 360 гг. до н. э.). Родился Аристипп в городе Кирена, расположенном на побережье северной Африки. Первоначально он учился у Протагора, затем примкнул к Сократу. После смерти Сократа он основал в Кирене свою философскую школу. Эта школа просуществовала вплоть до конца III в. до н. э. Наиболее заметные ее представители – Арета (дочь Аристиппа), ее сын Аристип Младший, Феодор, прозванный Безбожником, Анникерид и т. д.

Учение Аристиппа отличается простотой и незамысловатостью. Он полагает: суть человеческой жизни заключается в том, что человек избегает страдания и стремится к удовольствию. Именно это стремление Аристипп и благословил своей философией.

Эта философия покоится на двух положениях. Первое. Если можно получить удовольствие, то его следует получить, неважно из какого источника оно проистекает. Второе. Превыше удовольствия - свобода. Свобода и самодостаточность – удел мудреца.

Эту философию прекрасно иллюстрирует следующий анекдот: «Однажды, когда он входил с мальчиками в дом к гетере и один из мальчиков покраснел, он сказал: «Не позорно входить, позорно не найти сил, чтобы выйти»». (11, с. 113) То есть, не страшно, если ты получаешь удовольствие с продажной женщиной, страшно, если ты становишься рабом этого удовольствия. В этом случае, удовольствие очень скоро обратиться страданием.

Таким образом, Аристипп является основателем гедонизма, то есть учения о том, что человек живет ради удовольствий. При всей противоположности философии киников и киренаиков у них есть и общие черты. И киренаики, и киники стремились, согласно заветам Сократа, к свободе и самодостаточности. Но избрали они при этом прямо противоположные пути. Необходимо признать, что путь киников более понятен. Из тех сведений, которые сообщает нам древность об Аристиппе, остается неясным - каков же был его путь достижения свободы и самодостаточности, ибо эти состояния не столь легко достижимы. В противном случае, любой мог бы обрести их, и не существовало бы никакой нужды в философах.

У киренаиков и киников имеется еще одна общая черта. Как вы увидите в последующем, Аристипп практиковал то же бесстыдство, что и киники. И так же как у них это бесстыдство проистекало от широты взглядов, пренебрежения к предрассудкам и свободы от мнения окружающих.

Проповедуемая Аристиппом свобода и широта взглядов являются необходимым условием для достижения удовольствий и счастливой человеческой жизни в целом. Свобода и широта взглядов позволяют не пренебрегать под давлением общественных предрассудков удовольствиями, доступными нам.

Все люди жаждут наслаждений, но большинство из них не признается себе в этом и осуждает это в других. В итоге, люди эти подобны закупоренным кипящим котлам, в которых бурлит подавляемая жажда жизни. Их жизнь стиснута, сдавлена общественными предрассудками и чрезмерно тягостна.

Свобода и широта взглядов позволяют с легкостью находить источники удовольствий. Важнейший из них – деньги. Деньги обладают тем замечательным свойством, что они достаточно легко конвертируются в различные удовольствия. Но философ, посвятивший свою жизнь воспитанию души, как правило, не имеет возможности и времени озаботиться созданием богатства. Не беда, ибо он обладает более лучшей вещью – изощренным разумом. Именно этот разум и должен быть им использован для того, чтобы деньги перетекали от менее достойных к более достойным, то есть к тем, кто может ими правильно распорядиться - распорядиться в пользу наслаждений. «Кто-то сказал, что всегда видит философов перед дверьми богачей. «Но ведь и врачи, - сказал Аристипп, - ходят к дверям больных, и тем не менее всякий предпочел бы быть не больным, а врачом»». (11, с. 114) Врач исцеляет тело, философ – душу.

Кстати, относительно душ самих философов есть и другой анекдот: «Однажды он (Аристипп – С. Ч.) плыл на корабле в Коринф, был застигнут бурей и страшно перепугался. Кто-то сказал: «Нам, простым людям, не страшно, а вы, философы, трусите?» Аристипп ему ответил: «Мы оба беспокоимся о своих душах, но души-то у нас не одинаковой ценности»». (11, с. 114)

Аристипп ценен тем, что он личным примером демонстрировал эффективность собственной философии.

Это отличительная черта античных философов. И этим они выгодно отличаются от философов последующих. Победившее христианство задало столь высокий идеал нравственного совершенства, что большинство людей не в состоянии ему соответствовать. В итоге, лицемерие и жизнь, сообразно двойным стандартам, стали всеобщим явлением.

Аристипп обитал там, где вращались богачи и сильные мира сего. Часто он гостил у сиракузского тирана Дионисия.

Слово «тиран» в Древней Греции соответствует скорее современному термину «автократ». Автократия – это ситуация, когда один человек занимает ключевые властные позиции. Таким образом, слово «тиран» было нейтральным обозначением определенного социального феномена. Но постепенно этот термин стал приобретать и негативный моралистический характер. Связано это было с тем, что большинство тиранов того времени поддерживало свою власть посредством репрессий. Дионисий (а их было двое – Старший и Младший) был весьма любим философами. Правда, каждый ездил к нему за своим: Аристипп – за богатством, а, например, Платон – за помощью в создании идеального государства.

Дионисий был для Аристиппа неисчерпаемым источником материальных благ. «Однажды он просил у Дионисия денег, тот заметил: «Ты ведь говоришь, что мудрец не ведает нужды». – «Дай мне денег, - перебил Аристипп, - а потом мы разберем этот вопрос» - и, получив деньги: - «Вот видишь, я и вправду не ведаю нужды»» (11, с. 117). «На вопрос Дионисия, зачем он пожаловал, он ответил: «Чтобы поделиться тем, что у меня есть, и поживиться тем, чего у меня нет». Другие передают его ответ так: «Когда я нуждался в мудрости, я пришел к Сократу; сейчас я нуждаюсь в деньгах и вот пришел к тебе»». (11, с. 116) «Когда Дионисий плюнул в него, он стерпел, а когда кто-то начал его за это бранить, он сказал: «Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу?»». (11, с. 113).

Многие упрекали Аристиппа за роскошь и склонность к царедворству. «Однажды, когда он проходил мимо Диогена, который чистил себе овощи, тот, насмехаясь, сказал: «Если бы ты умел кормиться вот этим, тебе не пришлось бы прислуживать при дворах тираннов». – «А если бы ты умел обращаться с людьми, - ответил Аристипп, - тебе не пришлось бы чистить себе овощи»». (11, с. 113)

На редкость удачная полемика! Оба остались победителями. Я же, надеюсь, могу «одолеть» обоих. Это нетрудно, когда тебя от оппонентов отделяет опыт двух последующих тысячелетий. Я полагаю, что истинно мудрый человек – это не тот, кто избрал путь Диогена или путь Аристиппа. Истинно мудрый человек – тот, кто является хозяином самого себя и обладает свободой выбора. Тогда он в одном случае поступит как Диоген, в другом же – как Аристипп. Все зависит от ситуации. Можно использовать и тот, и другой метод, если при этом сохраняется главное – внутренняя гармония и верность самому себе.

«Человека, который порицал роскошь его стола, он спросил: «А разве ты отказался бы купить все это за три обола (мелкая монета – С. Ч.)?» - «Конечно, нет», - ответил тот. «Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение»». (11, с. 115) В другой же раз: «Однажды к нему зашел софист Поликсен и, увидев у него женщин и роскошный стол, начал всячески бранить его. Аристипп, подождав немного, спросил: «А не можешь ли нынче и ты побыть с нами?» - и когда тот согласился, то сказал: «Что же ты ругаешься? Как видно, не роскошь тебе претит, а расходы!»». (11, с. 116)

Историки философии не жалуют Аристиппа. Гедонизм им еще противнее, чем кинизм. Я же Аристиппа люблю и чрезвычайно ценю. Он своей личностью и своим учением демонстрирует, что философия – это полезное, увлекательное и очень живое занятие.

Я согласен с Аристиппом в том, что человек живет для счастья, и рад, что прежние времена, глашатаями которых все еще является большинство современных философов, уходят. Ныне все большее количество людей живет не для совести, не для Бога, не для государства, не для барона и не для хозяина, а для радости и самой жизни. И это правильно! Всякий раз, когда я встречаю молодого человека, излишне отравленного культурой и духовностью, а признаки этого отравления – потеря вкуса жизни, подавление желаний и мудрствование лукавое, я рекомендую ему в качестве лекарства изрядную порцию гедонизма. Правда, при этом добавляю, что он вряд ли сможет воспользоваться этим лекарством, как бы ни пытался. Моралистам лишь кажется, что предаваться наслаждениям очень легко. Пусть попробуют! И они обнаружат, что осиновый кол, загнанный в их сердце архаической культурой не позволит им сделать это легко и непринужденно.

В заключении же не откажу себе в удовольствии привести еще несколько анекдотов из жизни Аристиппа.

«Однажды Дионисий предложил ему из трех гетер выбрать одну; Аристипп увел с собою всех троих, сказав: «Парису плохо пришлось за то, что он отдал предпочтение одной из трех». Впрочем, говорят, что он довел их только до дверей и отпустил. Так легко ему было и принять и пренебречь, потому и сказал ему Стратон (а по мнению других, Платон): «Тебе одному дано ходить одинаково как в мантии, так и в лохмотьях»». (11, с. 113)

«На вопрос, какую пользу принесла ему философия, он ответил: «Дала способность смело говорить с кем угодно»…На вопрос, чем философы превосходят остальных людей, он ответил: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему». На вопрос Дионисия, почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов, он ответил: «Потому, что одни знают, что им нужно, а другие не знают»». (11, с. 113)

«Он говорил, что лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого. Однажды кто-то бранил его; он пошел прочь. Бранивший направился следом и спросил: «Почему ты уходишь?» Аристипп ответил: «Потому, что твое право – ругаться, мое право – не слушать»». (11, с. 113 – 114)

Кажется, Аристипп в четвертом веке возвещает тот идеал, который современным просвещенным людям все еще не удалось внедрить в умы большинства. То и дело слышишь о том, как кто-то своей книгой, фильмом или картиной оскорбил чьи-то чувства. «Оскорбляющиеся» являют прекрасный пример невротического или «архаического» нарушения «границ». Границы их «Я» захватывают слишком много вещей, им не принадлежащих. Если вас что-то оскорбляет, то не смотрите на это и не ходите туда. Если же вы оскорбились, не видя и не слыша, но узнав об «оскорблении» от других, то идите не в суд, а к психотерапевту. (На этот счет много и хорошо пишет в своих прекрасных книгах Александр Никонов)

«Человеку, который хвастался обширными знаниями, он сказал: «Оттого, что человек очень много ест, он не становится здоровее, чем тот, который довольствуется только необходимым: точно так же и ученый – это не тот, кто много читает, а тот, кто читает с пользою». Оратор, который защищал Аристиппа на суде и выиграл процесс, спрашивал его: «Что хорошего сделал тебе Сократ?» - «Благодаря ему, - отвечал Аристипп, - все, что ты говорил в мою пользу, было правдой»». (11, с. 114)

«Кто-то привел к нему в обучение сына; Аристипп запросил пятьсот драхм. Отец сказал: «За эти деньги я могу купить раба!» - «Купи, - сказал Аристипп, - и у тебя будет целых два раба»» (11, с. 114)

«…Дионисий рассердился и велел Аристиппу занять самое дальнее место за столом. «Что за почет хочешь ты оказать этому месту!» - сказал Аристипп»… На вопрос, чем отличается мудрый человек от немудрого, он сказал: «Отправь обоих нагишом к незнакомым людям, и ты узнаешь». (11, с. 114 – 115)

«Его упрекали за то, что он, последователь Сократа, берет деньги с учеников. «Еще бы! – сказал он. – Правда, когда Сократу присылали хлеб и вино, он брал лишь самую малость, а остальное возвращал; но ведь о его пропитании заботились лучшие граждане Афин, а моем только раб Евтихид»». (11, с. 115)

Многие античные философы и, прежде всего, Платон осуждали практику обучения философии за деньги. По этому поводу очень хорошо высказался Б. Рассел: «Сам Платон обладал вполне достаточными средствами и поэтому был неспособен, по-видимому, понять нужды тех, кто не имел хорошего состояния. Странно, что современные профессора, которые не видят причины отказываться от жалованья, так часто повторяют платоновское обвинение против софистов». (19, с. 118)

«Кто-то осуждал его за то, что он живет с гетерой. «Но разве не все равно, - сказал Аристипп, - занять такой ли дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил?» - «Все равно», - отвечал тот. «И не все ли равно, плыть ли на корабле, где уж плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал?» - «Конечно, все равно». – «Вот так же, - сказал Аристипп, - все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал»». (11, с. 115)

«…однажды в дороге у Аристиппа утомился раб, который нес его деньги. «Выбрось лишнее, - сказал ему Аристипп, - и неси сколько можешь». В другой раз, когда он плыл на корабле и увидел, что корабль этот разбойничий, он взял свои деньги, стал их пересчитывать и потом, словно ненароком, уронил в море, а сам рассыпался в причитаниях. Некоторые добавляют, будто он при этом сказал, что лучше золоту погибнуть из-за Аристиппа, чем Аристиппу - из-за золота». (11, с. 116)

«Однажды Дионисий за чашей вина приказал всем надеть красные одежды и начать пляску. Платон отказался, заявив:

«Нет, я не в силах женщиной одеться!»

Но Аристипп принял платье и, пускаясь в пляс, метко возразил:

«…Чистая душой

И в Вакховой не развратится пляске⁵²»».

«Однажды он заступался перед Дионисием за своего друга и, не добившись успеха, бросился к его ногам. Когда кто-то стал над ним смеяться, он сказал: «Не я виноват, а Дионисий, у которого уши на ногах растут»». (11, с. 116)

Напомню, что большинство греков выросло и жило в демократических государствах и наслаждалось правами и свободами. Свободному же человеку не пристало склоняться и лебезить перед царями. Греческие мыслители, размышляя о том, чем эллин отличается от варвара, указывали именно на то, что эллин – свободный человек, потому и в рабстве ему быть противоестественно, в то время как варвару – естественно, поскольку варвар у своего царя и так находится в рабстве.

В этом отношении, российский человек был бы воспринят древним греком, безусловно, как варвар, ибо на протяжении всей своей истории, за исключением пары десятилетий, россиянин находился в собственности государства и Хозяина государства. Можно вспомнить и основополагающие слова Ивана Грозного - кого хочу казню, кого хочу - милую.

«Тех, кто овладел обычным кругом знаний, а философией пренебрегал, он уподоблял женихам Пенелопы, которые сумели подчинить себе Меланто, Полидору и остальных рабынь, но не могли добиться брака с их госпожой»». (11, с. 116 – 117)

«Дионисий дал ему денег, а Платону – книгу; в ответ на упреки Аристипп сказал: «Значит, мне нужнее деньги, а Платону – книга»». (11, с. 117)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ. ПЛАТОН. АРИСТОТЕЛЬ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПЛАТОН

Философия Платона является одним из высших достижений античной философии. Это утверждение вряд ли поддержало бы большинство античных философов. Но оно очевидно для подавляющего большинства философов современных. Платонизм – это не только одна из наиболее разработанных и совершенных философских систем Античности, но и краеугольный камень, лежащий в основе всей европейской культуры. Если бы меня попросили кратко определить сущность этой культуры, то я назвал бы ее платоно-христианской.⁵³

Дело в том, что когда христианство начало свое победоносное шествие по Римской империи, отцы церкви столкнулись с необходимостью создания христианской философии – религия, не имеющая детально проработанной системы философских взглядов, не могла покорить мир, где главной формой мудрости и знания была именно философия. Перед отцами церкви стояла дилемма – изобрести нечто свое или воспользоваться уже имеющейся философской матрицей. Разумно было поступить согласно второму варианту. (Да, и некоторые отцы церкви пришли к христианству, отталкиваясь от платонизма). Платонизм оказался идеальным кандидатом на эту роль. По своему духу он изначально был близок христианству. Оставалось лишь интерпретировать его сообразно истинам христианской веры.

Первую тысячу лет существования христианства платонизм являлся философской основой этой религии. Но в XIII – XIV вв. западное христианство переориентировалось на Аристотеля. Это означало разрыв с некоторыми положениями платонизма, но не с его духом, поскольку Аристотель сам был учеником Платона и, по большому счету, так и не покинул рамки платоновской парадигмы. Православие же до сих пор в философском плане ориентируется на платонизм. В этом отношении, весьма показательны слова Павла Флоренского, сказанные им в его докладе «Общечеловеческие корни идеализма»:

«Это – тот, кого равно чтили и христиане, и язычники. Древние апологеты называли его «христианином до Христа», думали, что его коснулась благодать Бога-Слова, и видели в нем самом какого-то пророка in partibus infidelium (в стране неверных – С. Ч.), а в творениях его – предведение и сень грядущего…Своим именем (речь идет о духовной академии – С.Ч.) мы признаем себя питомцами и той, Афинской Академии. Разумеется, в этом признании нет ничего унизительного для христианства. Разве христиане не бывали рождены языческими родителями? Так и мы – сыны древнего Пророка Аттики». (25, с. 7)

Таким образом, основы европейской культуры оказались пронизаны платоновской философией. До сегодняшнего дня мировоззрение большинства европейцев⁵⁴ строится именно на этой основе, даже если сами они об этом не подозревают. Да им и не нужно этого знать, поскольку установки платонизма являются для них очевиднейшим набором стереотипов поведения и мышления. В последующем тексте я постараюсь проиллюстрировать это утверждение многочисленными примерами.

Таким образом, изучение платонизма оказывается чрезвычайно важным для любого образованного человека. Выше я уже уподоблял историю философии археологии идей и культуры в целом. Очень полезно быть в курсе того, как и когда возникли идеи, которые мы рассматриваем сегодня как очевиднейшие краеугольные камни нашего мировоззрения. Это знание позволяет нам в тенденции обрести дополнительную степень свободы с тем, чтобы не мировоззрение было нашим хозяином, а мы были хозяевами своего мировоззрения, а, значит, и своей жизни.

§. 1. Жизнь Платона

Платон (427 – 347 гг. до н. э.) родился в семье знатного афинянина на Эгине, где его отец был поселенцем. Но после изгнания афинян с Эгины его семья вернулась в Афины. По отцовской линии Платон был потомком последнего афинского царя. По материнской же принадлежал семье, давшей Афинам Солона, видного политического деятеля демократического толка. «Платон» - это прозвище, которое в переводе с греческого означает как «широкоплечий», так и «полный». Платон якобы был человеком атлетического телосложения. Подлинное его имя – Аристокл.

В юности Платон получил прекрасное образование и проявлял большую склонность к поэзии, но встретившись с Сократом, отрекся от поэтического искусства, сжег свои стихи и занялся философией. Суд над Сократом и его казнь потрясли Платона. «Во время суда… Платон взобрался на помост и начал говорить: «Граждане афиняне, я – самый молодой из всех, кто сюда всходил…», но судьи закричали: «Долой! долой!»» (11, с. 105) Потеря любимого учителя, тщетные попытки его спасти и публичное унижение сделали Платона еще более непримиримым противником демократии и толпы.

После смерти Сократа Платон несколько лет путешествовал. Побывал он и в Сиракузах при дворе тирана Дионисия Старшего. С его помощью он наделялся реализовать свой проект «идеального государства». Поездка была неудачной, поскольку философ не только не достиг своей цели, но и рассердил тирана. И тот распорядился продать его в рабство. К счастью, Платона выкупил один из учеников Аристиппа Анникерид. Когда друзья Платона собрали деньги и предложили возместить Анникериду расходы, тот отказался. Тогда на эту сумму Платон приобрел сад, названный в честь афинского героя Академа, и открыл в нем философскую школу, получившую название «Академия». К слову сказать, школа эта просуществовала почти тысячу лет, и была закрыта в начале VI века византийским императором в числе других языческих философских школ – существование нехристианской философии было объявлено вне закона. Если не считать двух поездок Платона ко двору сиракузкого тирана Дионисия Младшего, большую часть оставшейся жизни он провел в Академии.

И Дионисий Старший, и Дионисий Младший оказались достаточно благоразумными людьми и не увлеклись политическим проектами Платона. Платон был типичнейшим тоталитаристом. Я уверен, что Дионисий, попытавшийся реализовать проект Платона, вынужден был бы прибегнуть к тотальному террору, и скорее всего, оказался бы свергнутым. Если же ему удалось бы удержать власть и реализовать проект, то участь его стала бы еще печальней – в какой-то момент он перестал бы быть полезным Платону и его ученикам и, учитывая их презрение к нему, как к человеку порочному и чуждому, он был бы репрессирован.

Судя по всему, Платон был человеком высокомерным, тщеславным и необщительным. Греческий автор Амфий в «Дексидемиде» пишет:

«- Ах, Платон, Платон,

Ведь только ты и знаешь, что угрюмиться

И брови гнуть, улитке наподобие».

(11, с. 144)

Сочинители комедий не оставляли его своими насмешками. Например, Алексид в «Меропиде» пишет:

«- Ты вовремя пришел. Уже я выдохся:

Хожу я взад-вперед, Платону следуя,

Все ноги стер, но ничего не выдумал».

(11, с. 144)

«Желанием его было оставить по себе память в друзьях или в книгах. Сам же он по большей части сторонился людей, как о том сообщают некоторые». (11, с. 147.)

«Аристотель говорит, что образ речи Платона – средний между поэзией и прозой. Аристотель один дослушал Платона до конца, когда тот читал диалог «О душе», а остальные слушатели все уже разошлись…» (11, с. 147)

«Он соединил учение Гераклита, Пифагора и Сократа: о чувственно воспринимаемом он рассуждал по Гераклиту, об умопостигаемом – по Пифагору, а об общественном – по Сократу. Диону в Сицилии он поручил купить у Филолая три пифагорейские книги за сто мин… - достатком для этого он располагал, потому что от Дионисия он получил более 80 талантов⁵⁵ (о чем пишет и Онетор в книге под заглавием «Наживаться ли мудрецу?»)». (11, с. 139)

Видный философ XX века Карл Поппер в своей книге «Открытое общество и его враги» подозревает Платона в стремлении стать афинским царем. Он указывает на то, что Платон настоятельно рекомендовал афинянам возобновить царскую власть. И далее Поппер замечает, что лучшей кандидатуры на царский престол, если бы афиняне последовали этому совету, им было не найти. Во-первых, - образован; во-вторых, - афинянин; в-третьих, - потомок последнего афинского царя, да к тому же еще и уверяет, что обладает знанием, как сделать Афины самым лучшим государством на свете.

Личность философа Платона весьма примечательна и любопытна. Он обладал несомненными талантами. Платон - блестящий философ и талантливый писатель. Его произведения изучаются не только философами, но и филологами как прекрасный образчик древнегреческой литературы. Кроме того, Платону удалось создать мировоззрение, которое наиболее популярно среди интеллигенции всего мира. Он первый систематически выразил дух морализма, критического неприятия всего естественного, не укладывающегося в представления об идеальном, стремления перестроить мир на идеальных началах.

Я не люблю Платона, хотя и признаю его философский гений. Мне ближе софистическо-сократический тип философа – философа, свободно и смело ищущего истину, невзирая на то, нравится ли кому-то эта истина или нет. Платон же, думаю, был человеком неприятным и занудным. Он кладет начало тому типу философов, которые лишь делают вид, что они ищут истину. В действительности же, они с самого начала знают то, что они найдут. Их истина – это всего лишь удобное орудие, предназначенное к тому, чтобы убеждением или, если потребуется, силой загнать человека в добродетель. Эти люди пребывают в непрерывном беспокойстве от того, что вселенная погибнет, потому что люди живут неправильно. И они пытаются изобрести некую систему, которая заставила бы людей жить правильно. Ради великих идеалов и абсолютных ценностей эти люди признают возможным прибегнуть к обману, лжи, манипуляции, насилию и клевете.

Люди типа Платона не могут спокойно и радостно воспринимать окружающий мир. Все существующее они сортируют на «правильное» и «неправильное» и неистово, без тени сомнения, пытаются уничтожить то, что они сочли «неправильным». Подобный подход к действительности свидетельствует, как мне кажется, об ограниченном уме, хотя этот эпитет трудно адресовать Платону. Как может гений философии обладать ограниченным умом? Я думаю – это возможно, поскольку неоднократно наблюдал в истории человеческой мысли, как абсолютные ценности «стреножили» не один блестящий ум.

Платон является создателем своеобразной «духовной полиции». Полиция обыкновенная следит за тем, чтобы человек поступал правильно, но полиция может вмешаться лишь после того, как он сделал что–то неправильное. В идеале было бы, чтобы человек даже и в мыслях не имел ничего порочного. Чтобы он поступал правильно даже в том случае, если об этом никто не узнает. Философы, служащие в «полиции духа», именно над этим и работают. Их задача – контролировать человека настолько, чтобы тот всегда и во всем оставался добродетельным. Действия реальной полиции предполагают физическое насилие, «полиции же духовной» - психологическое насилие. Мне нравится первая полиция и не нравится вторая. В первом случае физическое насилие оказывается оправданным противоправными действиями человека. Во втором же случае психологическое насилие применяется к тому, кто еще не совершил преступление.

Забавно! Похоже, моралисты представляют природу человека значительно более ужасной, чем это представляется неморалистам.

§. 2. Метафизика Платона.

Платон первый, кто предпринял попытку осуществить синтез всей предшествующей древнегреческой философии. Платон учился не только у Сократа, но и у последователей Гераклита, и у пифагорейцев. Знаком он был со всей философской традицией. Как мы увидим в последующем, в его системе нашли свое место или отклик взгляды всех философов, предшествующих ему.

Но синтез не является сердцевиной философии Платона. Конечно, Платон в своей системе пытался согласовать взгляды и позиции предшественников и тем самым достичь наиболее полного и истинного познания мира. Но эта работа совершалась им, походя, в процессе преследования совсем иной цели. Сердцевина философии Платона – это его морализм, вера в существование вечных и неизменных, абсолютных ценностей.

Платонизм невозможно понять вне его исторического контекста. Платон как аристократ был консерватором. Но он жил в то время, когда милая его сердцу старина отживала свое и уходила в прошлое. Власть в Афинах захватили демократы и теперь городом правили не те, кто гордился своей знатностью, а те, кто был горд своими личными заслугами на поприще ремесла или коммерции. «Буржуазный» дух, охвативший Афины наиболее «отвратительно» проявился в культуре. Поэты, художники и скульпторы пренебрегали каноном и предавались свободному творчеству. В театре осмеивалось и ниспровергалось все святое. Глумились не только над людьми, но и над богами. И возглавляли это духовное падение худшие из всех людей – софисты. Эти люди использовали свой блестящий ум для того, чтобы задавать самые нескромные вопросы. Они подвергали интеллектуальной проверке все, что было дорого и свято для предков Платона. И самое ужасное - этим наглецам невозможно было противостоять. Им было трудно возразить, когда с фактами на руках они демонстрировали относительность любых человеческих установлений. В рассуждениях софистов Истина, Добро и Красота умалялись и превращались лишь в правила игры, принятые в той или иной человеческой группе.

Философия Платона была ответом, прежде всего, софистам. Именно их глумливому вопрошанию она должна была положить конец. Платон не был бы гениальным философом, если бы противопоставил софистам лишь обличение и возмущение. При всей его ненависти к ним он не мог не признавать их частичную правоту. Они апеллировали к фактам, то есть, к миру, который нас окружает. И Платон был вынужден согласиться, что этот мир дает мало оснований к тому, чтобы признать существование абсолютной Истины, абсолютного Добра и абсолютной Красоты. Но в том, что они существуют, Платон был убежден. Но если они существуют не в этом мире, то где же? И внезапно Платона осенила удивительная догадка: наш мир не единственный! Существует мир более идеальный, более прекрасный, более истинный и более справедливый, чем наш. Более того, с необходимостью надо принять, что этот идеальный мир есть подлинная реальность, в то время как наш мир – это всего лишь бледная тень мира идеального.

И если это так, то где и чем оказываются в этом случае софисты? Они оказываются людьми, блуждающими во тьме и нелепо воспевающими эту тьму как свет. Несчастные! Они усугубляют свое невежество и распутство тем, что не только сами ввергаются во тьму, но и убеждают других последовать за ними.

Таким образом, Платон стал первым человеком, который сформулировал идею, что наш мир является не единственной и не подлинной реальностью. Платон стал создателем метафизики.

В этом месте мне придется прервать свое изложение и сделать пояснение. Термин «метафизика» Платоном не употреблялся и не был ему известен. Так же как и его ученику, Аристотелю, главное произведение которого называется «Метафизика».

Дело в том, что произведения Аристотеля после его смерти долго переходили из рук в руки и хранились в ненадлежащих условиях. На какое-то время они совершенно исчезли из поля зрения античных интеллектуалов. В I в. до н. э. они были обнаружены в весьма плачевном состоянии. Андроник Родосский систематизировал их и опубликовал. Первым он расположил трактат, посвященный физике, за ним же следовал текст, посвященный «первой философии», то есть, философии, исследующей сверхчувственные начала. Текст этот не имел начала, и, по всей видимости, был составлен из различных конспектов лекций Аристотеля. Поскольку Андроник Родосский расположил этот трактат сразу вслед за «Физикой», он присвоил ему условное название «Метафизика», то есть, «То, что идет после Физики». Этот условный термин прижился, и впоследствии стал «родным» названием не только трактата Аристотеля, но и всей дисциплины в целом. Тем более что в своем втором значении он удивительно точно передает смысл этой дисциплины. Если физика (в античном, да и отчасти в современном смысле слова) исследует мир чувственный (мир, открывающийся нашему чувственному восприятию), материальный, то метафизика исследует мир сверхчувственный, сверхматериальный, умопостигаемый.

Таким образом, использовать термин «метафизика» в отношении философии Платона не совсем корректно. Сам Платон так и не смог найти адекватного понятия для обозначения своего открытия и иногда пользовался условным термином «вторая навигация». Но термин «метафизика» точный и удачный, и я все же буду его использовать, извиняя себя вышеприведенными пояснениями.

Платон создал метафизику. Иными словами, он является основателем философского идеализма. Напомню, что в рамках философии существуют течения материализма и идеализма.

Материализм полагает, что все сущее есть материя и формы ее проявления. Естественно, что никаких иных сущностей или реальностей материалист не признает. Идеализм же предполагает, что в основе всего сущего лежит некая идеальная духовная сущность (сущности). Классической формой идеализма является монотеистическая религия типа христианства или ислама, где Бог - сущность не материальная, но сверхматериальная, породившая материю и материальный мир.

Но казус состоит в том, что указывая монотеистическую религию в качестве классического образца идеализма, мы тем самым вновь отдаем дань уважения все тому же Платону. Если бы Платон не открыл метафизику, а, значит, и идеализм, не расписал бы их подробно и основательно, то ни христианство, ни ислам, ни иудаизм, скорее всего, так и не смогли бы адекватно и полно выразить символ своей веры. Ибо понимание Бога как метафизической сущности было разработано ими на основании философии Платона. Идея того, что помимо материальных вещей есть вещи сверхматериальные, идеальные, такие, например, как Бог или душа, принадлежит именно Платону. До Платона эти сущности трактовали как материальные, оговариваясь при этом, что эта материя чрезвычайно тонка и совершенна.

К своему открытию Платон, по всей видимости, приближался постепенно. На него оказали огромное влияние элейская школа и пифагореизм. Ему чрезвычайно нравилась мысль о том, что подлинный мир не подвержен изменениям и деформациям и имеет сущность лучше всего выражаемую посредством математики.⁵⁶

Но Платон не мог не согласиться и с Гераклитом относительно изменчивости и подвижности окружающего нас мира.

Непосредственно к открытию метафизики подтолкнул Платона Сократ. Сократ любил исследовать, что есть сущность того или иного феномена, и часто задавал своим собеседникам вопросы о том, что есть справедливость, красота, истина и т. д. Чаще всего Сократу отвечали посредством определения «через указание»: справедливость – это справедливый закон или справедливый человек. Но Сократ требовал общего определения справедливости. Он полагал, что справедливость – это то, через причастность к чему и человек, и закон, и государство становятся справедливыми. Выходило, что существует справедливость сама по себе, истина сама по себе, красота сама по себе, мужество само по себе и т. д. Вещи же и люди становились таковыми лишь через причастность им. Платон верил в существование этих идей, но софисты отрицали их и отрицали убедительно. Но все их доводы касались мира чувственного, материального. Следовательно, эти вещи принадлежат миру иному, сверхчувственному и сверхматериальному и из него влияют на наш мир.

Иными словами, находясь под беспощадным гнетом софистического критицизма, Платон очень точно почувствовал недостаточность одних материальных, естественных причин для объяснения мироздания. Натурфилософы по своему складу были ближе к современным ученым. Они склонны были искать за миром явлений материальные, естественные механизмы и мало интересовались моральными и эстетическими вопросами. Платон же полагал, что мир пронизан благом и красотой. И он понимал, что это благо и эту красоту невозможно объяснить сцеплением атомов и смешением «корней». Лучше всего эту мысль выразил его ученик Аристотель: «Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что-либо другое в этом роде, да так они и не думали; но столь же неверно было бы предоставлять такое дело случаю и простому стечению обстоятельств». (3, с.73)

Своей философией Платон кладет начало мощнейшей традиции слияния знания, морали и религии. Эта традиция стремится не столько познать материальные механизмы мира, сколько раскрыть метафизическую подоплеку мироздания, обнаружив в нем моральные смысл, долг и цель.

Итак, Платон постулирует существование некоего идеального мира, лежащего по ту сторону нашего мира. Это царство, где пребывают лишь «духовные», идеальные сущности. В различных диалогах Платон называет эти сущности по-разному: «идеи», «эйдосы», «формы».

Слово «идея» в древнегреческом языке означало «внешний вид, наружность, видимость, вид, род, тип, качество, образ, форма». Слово «эйдос» имело примерно те же значения. Наиболее точными значениями в контексте платоновской философии будут «род», «образ», «форма», «образец».

Мир идей, или эйдосов – это мир, находящийся вне времени и пространства, лишенный каких-либо материальных, физических характеристик. Он неподвижен и неизменен, и он есть подлинное бытие. Эйдосы – это образцы, сущности вещей. Материальные вещи есть лишь бледная, несовершенная копия эйдосов. Существуют эйдосы как конкретных вещей, так и эйдосы, выражающие основные принципы и общую структуру бытия. Так, например, существует эйдос лошади, человека, стола, дерева, реки и т. д. И существуют эйдосы, выражающие сущность различных математических объектов и общих понятий. Например, идея справедливости или тождества. Очевидно, что эйдосы более конкретного характера подчиняются эйдосам более общим. Так, например, эйдос птицы и эйдос человека предполагают эйдос «двуногое животное».

На вершине иерархии эйдосов находится идея блага. Она же оказывается одновременно и идеей единства (эйдос «единое»). Эйдос «благо» выражает главную мысль Платона о том, что сущее – это не механическое скопление материальных тел, а осмысленный, рациональный, гармоничный, прекрасный, совершенный космос. Эйдос «единое» выражает принцип порядка и оформленности. Историки философии отмечают укорененность мысли Платона о неразрывной связке «благо-единое» в древнегреческом менталитете. Уже в ранних мифах Древней Греции мы обнаруживаем панический ужас человека перед хаосом. Хаос для древнего грека – это зло. То же, что противостоит хаосу – порядок, оказывается и благом.

Таким образом, мир эйдосов есть воплощение ключевой онтологической связки Истина-Добро-Красота. Мир эйдосов – это подлинное, исходное бытие, фундамент и олицетворение любой истины. Он есть благо, и он есть подлинная красота.

По моим наблюдениям большинство студентов при изучении Платона до определенного момента пребывают в недоумении, как этому древнему греку удалось додуматься до столь туманной и столь непонятной теории. Меня тоже этот вопрос занимает. Но в данном случае для меня важно не это, а то, что теория Платона кажется студентам чрезвычайно сложной и непонятной. Если я сталкиваюсь с таким непониманием, то обычно прибегаю к примеру, который позволяет, как правило, преодолеть непонимание.

Христианская онтология хорошо знакома большинству моих студентов. У них не возникает трудностей с пониманием утверждения, что все, что существует, создано Богом. Эта мысль кажется им простой, понятной и очевидной. И именно на ней строится мой пример. Когда Бог создавал мир, делал ли он это сознательно или пребывал в бессознательном состоянии? Очевидно, что акт творения является актом сознательным и сверхразумным. А если это так, то акту творения предшествовал божественный замысел, проект. Прежде чем Бог создал Землю, у него должна была быть идея Земли. И прежде чем создать звезды, он имел идею звезды. И очевидно, что в божественном замысле присутствовали не только идеи конкретных вещей, но и идеи, выражающие структуру самого творимого бытия. Например, идея множественности, единства, взаимодействия, качества, количества и т. д. Таким образом, мы смело можем утверждать, что бытию тварного мира предшествовало бытие божественного замысла и тех идей, из которых составляется этот замысел. И эти идеи не только предшествуют материальному миру, но и определяют его. Теперь уберите фигуру Бога, а идеи творения оставьте. И вы получите мир эйдосов Платона. Несколько утрируя, можно сказать, что монотеистический Бог – это персонифицированный мир эйдосов Платона. Хотя, как вы увидите дальше, без Бога Платон обойтись не смог.

Платон является основателем идеализма. Но принцип идеализма не получил у него законченной формы – создатель потратил все силы на творение и не смог увидеть и использовать все открывающиеся возможности этого творения. Идеализм Платона логически незавершен и непоследователен. Платон - скорее дуалист или даже плюралист. То есть он признает самостоятельное существование не одного, а двух и даже нескольких начал. Именно к этим началам Платон прибегает в своей космологии и космогонии.

Помимо мира эйдосов существует другое начало – материя. Если мир эйдосов – это начало истинное, благое и прекрасное, подлинный источник бытия, то первоматерия - олицетворение хаоса, зла и небытия. Конечно, Платон понимает, что материя не может быть небытием. Но это какое-то неправильное бытие, умаляющееся и отрицающее самое себя.

Существует и третье начало – Бог, Ум-Демиург. Мир эйдосов прекрасен, истинен, благ, но неподвижен. Материя зла, отвратительна и ничтожна. Лишь Демиург есть воплощение активного начала, стремящегося распространить порядок мира эйдосов на материю. Он создает космос, используя в качестве материала первоматерию и в качестве образца эйдосы. Он творит космос, упорядочивая материю и наделяя космос и основные его составляющие душой. Остатки духовной энергии идут на то, чтобы создать человеческие души.

Таким образом, мир, который создал Демиург, мир, в котором мы живем, глубоко противоречив. Он создан благим разумом и с благой целью. Он создан по прекрасным и истинным образцам. Но этот мир сотворен из материи, а этот негодный материал способен испортить даже самое лучшее творение. Вот почему наш мир полон зла, хаоса, распада, увядания и гибели. Мир подобен статуе из песка на берегу моря. Скульптор придал песку прекрасный облик, но что останется от этого облика через пару дней?

Беда большинства людей в том, что, живя в этом мире, они считают, его единственным. И им трудно поверить, что есть мир иной - их подлинное отечество, которое они утеряли. Очевидно, что Платон постоянно сталкивался с полным непониманием своей философии со стороны окружающих. Это сейчас она может вызвать энтузиазм у очень многих – две тысячи лет господства платоно-христианской философии не пропали даром. Но современникам Платона было трудно понять и принять столь диковинные идеи. Особенно доставалось ему от собратьев философов. Достаточно вспомнить известный диалог между Платоном и Диогеном Синопским. «Когда Платон рассуждал об идеях и изобретал названия для «стольности» и «чашности», Диоген сказал: «А я вот, Платон, стол и чашу вижу, а стольности и чашности не вижу». А тот: «И понятно: чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть стольность и чашность, у тебя нет разума»». (11, с. 230)

В этом диалоге каждый из них предельно точно выразил свое гносеологическое кредо. Диоген принимает лишь то, о чем свидетельствует его чувственное восприятие. Именно о таких людях Платон насмешливо говорил, что они верят лишь в то, что держат в своих руках. Он убежден, что подлинное знание открывается лишь через разум, а подлинный мир умопостигаем.

Сталкиваясь с непониманием, Платон создал глубоко поэтический образ, аллегорию «Пещера».

Представьте пещеру, которая как нора уходит глубоко вглубь земли. В самом конце ее находятся скованные цепями люди. Они скованы так, что лица их всегда обращены к стене пещеры. Они родились здесь и никогда не видели ничего кроме теней, скользящих по стене пещеры. Снаружи светит солнце, мимо пещеры проходят животные и кто-то проносит различные предметы. Наши узники видят лишь тени всего этого и убеждены, что эти тени и есть подлинные вещи. Теперь представьте, что одному из узников удалось расковаться, и он поднялся на поверхность. Сначала он просто ослеп от яркого света, затем же, привыкнув к нему, бывший узник смог рассмотреть все вокруг. Полный изумления и радости от встречи с подлинным миром он спускается вниз и пытается помочь своим товарищам покинуть холодную и мрачную пещеру и выйти в мир солнца. Он пытается объяснить им, что их мир – мир мрака и холода, а их реальность – это лишь тень реальности подлинной. Но они не верят ему, смеются над ним и отталкивают его.

Именно так Платон выразил то отчаяние, которое настигало его при столкновении с непониманием современников.

Образ пещеры прижился в философии, и последующие философы использовали и трактовали его на разные лады. Отдал дань традиции и ваш покорный слуга. У меня тоже есть свой образ пещеры, но, как и положено наследнику софистов, я совершенно извратил его и наполнил противоположным Платону содержанием

Большинство людей тождественны культуре, в которой они выросли. Их культура оказывается для них своеобразной пещерой. Тот мир феноменов (явлений), который она создает, представляется им единственно возможным, а те правила, которые она диктует – единственно верными. Но просвещенный человек знает, что таких пещер существует множество. И он с интересом и с пользой путешествует по ним. Естественно, такое путешествие не проходит бесследно, и просвещенному человеку становится трудно воспринимать правила той или иной пещеры как абсолютные законы. В одной пещере от него требуют плевать на порог с тем, чтобы ублажить великого и могущественного бога Туки-Туки. А в другой требуют тщательно гладить рубашку. А в третьей – почитать кусок материи, именуемый знаменем и, при необходимости, погибнуть, защищая его. Такой путешественник приобретает дополнительные степени свободы, ибо он не подавлен величием бога Туки-Туки и не скован приличиями. Но он знает, что разумно и безопасно не раздражать аборигенов своим знанием. Хотя, иной раз, и забывает об этом - и то на порог не плюнет, то рубашку не погладит. И тогда окружающие возмущенно негодуют, ибо понимают, что вселенная погибнет именно из-за таких злонамеренных людей. В каждой пещере есть свои философы и пророки, которые убеждают, что законы именно этой пещеры есть олицетворение истины и добра. И эти люди не остановятся ни перед чем, лишь бы только утвердить законы своей пещеры. Страшные люди! И Платон – первый среди них. Мир эйдосов изобретен им лишь за тем, чтобы максимально подчинить законам его «пещеры» как можно больше людей.

Особенно трудно приходится нашему «путешественнику», если он родился и живет в отсталой стране. Признаюсь: пока западные люди медленно «перемещаются» из XX века в XXI-й, а россияне из XIX в XX-й, я чувствую себя человеком конца XXI-го. Возможно, это лишь невротическая иллюзия.

Осознавал ли Платон, что он является автором совершенно нового типа философии - идеализма? Безусловно, да. В этом отношении, особенно показательно его восприятие противоположной философии – материализма. В своих произведениях Платон демонстрирует знакомство с идеями почти всех своих предшественников и современников. Не упоминает он лишь Демокрита. И не потому, что он не знаком с трудами своего старшего современника. Его игнорирование Демокрита является принципиальным и демонстративным. «…Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амикл и Клиний помешали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему…» (11, с. 345)

§. 3. Теория познания.

Как вы видели, он оригинально синтезировал Парменида и Гераклита. Все, что говорил Парменид про истинное бытие, справедливо по отношению к миру эйдосов. Здесь нет небытия, а, значит, нет движения, изменения и распада. Но прав и Гераклит с его теорией текучего, нестабильного мира. Эта теория справедлива в отношении нашего материального мира. Здесь действительно ничто неизменно, все подвержено изменению, распаду и гибели. И правы ученики Гераклита, которые утверждали, что и единожды невозможно войти в одну и ту же реку.

Двойственность мироздания предполагает и двойственность познания. Знания о материальном мире с неизбежностью базируются на чувственном восприятии, но разве такое знание можно назвать знанием в подлинном смысле слова?! Как можно познать то, что непрерывно течет, изменяется, возникает и гибнет? И как можно познавать это посредством постоянно меняющихся и все искажающих чувственных восприятий. Знание о материальном мире есть мнение, то есть иллюзия знания. Мир теней порождает тень знания. Правы софисты, когда говорят, что вокруг каждой вещи есть два аргумента – «за» и «против». Более того, этих аргументов даже не два, а бесконечное множество. И все они ниспровергают друг друга.

Подлинное знание стабильно, разумно, точно и неизменно. Оно не может быть то истинным, то неистинным. Оно абсолютно. Такое знание есть, и оно может относиться лишь к миру эйдосов. Лишь это знание является единственным проводником в мире теней.

В самом деле, мы имеем знание об окружности, но это знание не может вытекать из реалий материального мира. В материальном мире мы не найдем ни одной идеальной, точной окружности. Здесь ничто не указывает на то, что такая окружность существует. Но, тем не менее, мы обладаем этой идеей, и, более того, мы упорядочиваем посредством ее наше смутное знание, полученное на основании чувственного восприятия. Всякий раз мы сравниваем реальные окружности с идеей окружности абсолютной и корректируем многочисленные отклонения. Следовательно, идея окружности предшествует чувственно-воспринимаемым формам.

Но откуда у нас это точное, абсолютное знание? Его источником не может быть окружающий нас материальный мир. Знание об этом мире, как хорошо продемонстрировали софисты, есть иллюзия. Основанием абсолютного знания может быть лишь абсолютный мир идей. В этом Платон убежден. Но если это так, то как абсолютное знание возникает у нас, ведь мы не контактируем с миром эйдосов, а окружены текучей, распадающейся материей?

Конечно, можно было бы вспомнить о том, что материальный мир есть копия мира эйдосов, и предположить, что именно в этом «отражении» мы угадываем абсолютные идеи. Такую возможность Платон жестко отвергает, поскольку бледная, искаженная копия не может стать проводником к абсолютному. Платон принципиально не желает признавать какую-либо ценность эмпирического, чувственного познания. Такое признание само по себе способно поставить под сомнение его идеализм, поскольку эйдосы и «священные» принципы эмпирически не обнаруживаются. Кроме того, на эмпирическое знание ссылались софисты – заклятые враги нашего философа.

Из этого затруднения, которое, впрочем, Платон создал сам, отрицая ценность чувственного познания, окружающего нас материального мира, он находит весьма оригинальный выход: познание есть припоминание («анамнезис»).

Поскольку душа бессмертна и ранее обитала либо в мире эйдосов, либо в непосредственной «близи» от него (у Платона на этот счет в разных диалогах разное мнение), постольку она могла созерцать эти абсолютные сущности. Они запечатлелись в душе и лишь немного поистерлись под воздействием земной жизни. Философ (естественно, настоящий, платоновского типа, а не какой-нибудь псевдофилософ типа киника или киренаика), упражняясь в познании и развитии разума, актуализирует это знание, приобретенное еще до рождения. Если же не подвергать свою душу интеллектуальным упражнениям, а всецело сосредоточиться на чувственной жизни в материальном мире, то и наше врожденное знание будет блекнуть и умаляться.

Таким образом, в платоновской интерпретации сократовское учение о развитии души приобретает весьма оригинальный вид. Степень продвинутости на пути познания оказывается неразрывно связана с добродетелью познающего. Тот кто добродетелен, то есть, тот у кого разум господствует над чувствами, тот и способен к более полному и точному познанию. У порочного же человека состояние души делается мутным, и его способности к знанию умаляются. Порок не только губит душу, но и делает ее невосприимчивой к истинному знанию.

Более того, идею взаимозависимой связи добродетели и познания следует перенести и на время до рождения человека, когда он еще мог созерцать мир эйдосов. Платон указывает, что все души разные и более добродетельные, более разумные души в это время смогли увидеть больше и лучше. Родившись, им легче проникнуть мыслью в свое подлинное отечество, поскольку запас истины и красоты от рождения у них больше.

§. 4. Антропология.

Антропология Платона, то есть философия человека, непосредственно основывается на его метафизике. Природа человека глубоко двойственна и противоречива. Душа его по своей сути принадлежит миру эйдосов. Тело же – материи. Эта противоречивость выражается и в структуре души.

По Платону душа состоит из трех частей. Первая часть – разумная. Она ответственна за познание, размышление и все «высшие» проявления человека. Вторая часть – волевая, «мужественная». Она ответственна за проявления воли и способность человека быть смелым, мужественным, решительным. Третья – чувственная, «страстная». Эта часть проявляется в наших желаниях, потребностях, влечениях, эмоциях.

Очевидно, что наша идеальная, «духовная» сущность представлена разумной частью души. Тело же имеет агента в качестве чувственной части души. Воля оказывается той стороной, за которую две эти противоположные части души сражаются.

Термины «дух», «духовность», «духовное» Платоном не употребляются. Эти термины вошли в круг наших понятий, благодаря христианству. Первоначально они имели, прежде всего, религиозный характер. Античная философия различала чувственное и разумное. В духовном она не нуждалась, поскольку к религии относилась скептически. Даже Платон, являясь здесь исключением, остается в рамках этой парадигмы. Он очень ценит религию и пытается всячески ее укрепить. Но интеллектуальное знание для него выше религиозного озарения. Лишь это знание позволяет, по мнению Платона, понять пользу религии и использовать ее во имя добродетели.

Христианство обесценивает разум, ибо не благодаря разуму мы обретаем спасение. Спасение мы обретаем, благодаря духу – нашей способности услышать, понять и принять «голос» Бога. Разумом обладает не каждый, но каждый может обрести спасение, если он не останется чужд своей духовной связи с Богом. Таким образом, дух оказывается более значимой способностью, чем разум.

По мере секуляризации (обмирщения) современной культуры термины «дух», «духовность» приобрели светский характер. Духовностью мы называем как высшие проявления интеллекта, так и высшие творческие, а также мистические порывы.

Платону трудно было бы принять христианскую концепцию духа. Но он с радостью «подписался бы» под современным термином «духовность». Этот термин углубляет и уточняет его позицию. Жаль, что Платон не имел этого вербального инструмента, когда создавал свою философию. Совпадение здесь велико еще и потому, что наше понимание духовности выражает сконструированность нашей цивилизации по лекалам Платона и христианства.

С учетом всего вышесказанного я позволю себе использовать термины «духовность» и «духовный» при изложении платоновской философии. Если бы я преподавал студентам, специализирующимся на античной философии, такое использование этих терминов было бы некорректным. Но, поскольку текст мой обращен к широкому кругу читателей, я считаю возможным использовать современные термины, которые помогут мне более точно и глубже представить философию Платона.

Если разумная часть души побеждает и вместе с волей обуздывает чувственное начало, то мы имеем дело с душой добродетельной. Такой человек предпочитает духовное материальному, добродетель - пороку, справедливость - беззаконию.

Если же побеждает чувственная часть души, то вместе с волевой она опутывает, расслабляет и затуманивает разумное начало и ввергает человека во множество бед. Порочный человек влеком своими страстями и потребностями, он чрезвычайно ценит материальные блага и телесные удовольствия. Он чужд справедливости, надеясь в произволе и беззаконии обрести выгоду. Такой человек совершенно нечувствителен к высшей духовной деятельности. Он не понимает ее и смеется над ней. Его нос упирается в материальное, и дальше этого порочный человек не видит.

В этом мире властвуют порочные люди. Порок чрезвычайно распространился среди людей, и лишь немногие находят силы противостоять ему. И это неслучайно. Сама природа человека тяготеет к пороку. Материальное начало в нас соединяется с тем материальным миром, в котором мы живем, и вместе они борются с идеальным бытием. Стоит напомнить, что благо, красота и подлинное существование – это характеристики мира эйдосов. Материя же есть зло, небытие, разложение и распад. Лишь благодаря воле Демиурга, материя оказалась оформленной сообразно образцам из мира эйдосов. Но, хотя облик ее «не от мира сего», сама ее сущность восстает против этого облика. Материя стремится к распаду и гибели. И она в самой своей сердцевине чревата злом. Как только человеческая душа оказывается в теле, материя тотчас принимается за нее – соблазняет, сбивает, растлевает, опутывает. И вернейший агент материи в этом деле – чувственная сторона души.

Вот почему Платон называет тело «гробницей души». Наша душа, как часть мира эйдосов, глубоко чужда по своей природе материальному. Но именно в материальном она оказывается заключенной, родившись в этом мире.

На лекции я часто использую следующий образ, чтобы передать эмоциональную составляющую платоновского определения.

Что это значит: тело – гробница души? Представьте некую юную прекрасную девушку, одухотворенную, возвышенную, «неземную». Теперь мы отправляемся вместе с ней на кладбище, выкапываем гроб с разложившимся трупом, кладем ее к нему в этот гроб и закапываем. Именно таков удел нашей души в материальном мире.

В этом месте я сделаю достаточно пространное «лирическое» отступление, поскольку должен исследовать «загадку» Платона.

В нашем обществе найдется достаточно много людей, которые здесь никакой загадки не увидят. Их воспитали так, что они изначально воспринимают все материальное как что-то чуждое и отвратительное. Их отношение к материи для меня не представляется загадочным, поскольку я понимаю, что имею дело с «наследниками» Платона, находящимися под властью его «чар» (даже если они об этом и не подозревают). В большинстве своем подобное восприятие мало влияет на их жизнь – привычно принимая материальное в повседневности, они также привычно отрицают его в мысли.

Но вот как до этого додумался Платон, человек, который первым в истории западной философии сформулировал эту позицию? В этом и состоит «загадка» Платона: почему он так ненавидел материю?⁵⁷

Когда я задаюсь этим вопросом на лекции, лишь немногие студенты понимают, о чем идет речь. Большинство же, не умея перевести абстрактные суждения в чувственно-конкретные образы, не сразу понимают его суть. Действительно, философов много, был среди них и Платон, и он почему-то ненавидел материю. Бывает. Но если мы переведем абстрактный тезис в конкретный пример, то обнаружим действительно удивительную загадку. Что значит материя? Это небо над нашей головой, это деревья вокруг нас, это животные, бегающие в лесу, это люди, окружающие нас и, наконец, это наше тело. Я выглядываю в окно и вижу улицу, небо, птиц, деревья. Я смотрю на студентов и вижу много интересных, милых и даже прекрасных лиц. И вот все это Платон ненавидел! Все это он воспринимал просто как грязную лужу, в которую плюхнулась наша душа. Попробуйте взглянуть на самих себя и вместо привычного вам телесного облика попробуйте увидеть отвратительную материальную оболочку, которая достойна лишь того, чтобы быть уничтоженной. Думаю, большинству из нас подобные мысли и чувства будут чужды и непонятны.

Очевидно, что в экзистенции Платона имелась чудовищная прореха, брешь, в которую вытекала любовь к окружающему миру. У Платона был сильнейший невроз. Суть этого невроза сейчас достаточно трудно определить, хотя я надеюсь, что, однажды, на досуге, мне удастся перечесть Платона и обнаружить в его текстах указания на характер его бессознательного. Лучше всего, конечно, было бы пообщаться с самим Платоном, но, к сожалению, его уже нет с нами. Да и был бы жив, он не стал бы беседовать со мной, ибо само предположение, что его метафизическая философия питается из источника болезни, было бы для него неприемлемым. «Нет, это не я болен, а вы» - ответил бы он мне. Но поскольку автором этого текста являюсь я, а не Платон, продолжу размышлять о причинах его невроза.

У меня есть версия, что отвращение Платона к материальному миру вызвано личными обстоятельствами его судьбы. Я вспоминаю, что «Платон» - это прозвище, которое в переводе с греческого означает как «широкоплечий», так и «полный». Многие указывают на то, что Платон был атлетического телосложения. Но может быть, он просто был толстяком? Или, даже если он был атлетического телосложения, то это не мешало ему впоследствии стать толстым? И если это так, то у Платона действительно существовали причины для ненависти ко всему материальному и в том числе к своему телу.

Я вовсе не хочу сказать, что полный человек достоин презрения. Я сам обзавелся с некоторых пор определенной полнотой и отношусь к этому совершенно спокойно. Но иное дело Платон. Античное общество весьма благосклонно относилось к мужскому гомосексуализму. В некоторых древнегреческих городах эта склонность рассматривалась как большое достоинство. Не было исключением, в этом отношении, и интеллектуальное афинское сообщество. В текстах Платона мы обнаруживаем множество указаний на это. Сам Платон в «Пире» воспел любовь мужчины к мужчине, и этот гимн в последующем, претерпев некоторые смысловые трансформации, получил название «платоническая любовь».

Среди европейских интеллектуалов есть множество поклонников Платона. Они любят и чтят его за воспевание морализма и духовности. Но современные морализм и духовность разошлись достаточно далеко с гомосексуализмом. И эти поклонники пытаются всячески затушевать гомосексуальные обстоятельства жизни Платона. Они говорят, что он лишь писал об этом и восхвалял, отдавая дань моде. Но у нас нет оснований считать, что он ограничился лишь словами, тем более что в его обществе никто не осудил бы его за это пристрастие.

Но если Платон был гомосексуалистом и при этом был толстым, то ему приходилось трудно, если вспомнить о том культе стройного, прекрасного тела, который существовал в Античности. Вот только моя исходная посылка, что Платон был толстым, не имеет подтверждения, а, значит, повисает в воздухе и вся конструкция в целом.

Но однажды эта гипотеза получила некоторое подкрепление со стороны. Во время лекции после моего рассуждения о «загадке» Платона одна студентка сказала мне: «Знаете, у меня много друзей среди гомосексуалистов. И я уверяю вас, что среди них очень распространен страх меняющегося мира, а, значит, и их стареющего тела. Они с ужасом заглядывают в зеркало, боясь обнаружить новые морщины и новые признаки старости и увядания». Я не имел опыта подобной коммуникации и пока принимаю слова этой студентки на веру.⁵⁸ И если она права, то тогда все встает на свои места.

Платон был заворожен ужасом собственного старения. Возможно, его тело не соответствовало тем параметрам, которые позволили бы ему добиться взаимности от возлюбленного. Более того, как ученик Сократа, он верил, что подлинная красота – это красота души. С каждым годом, с каждым десятилетием его душа становилась все более совершенной и прекрасной, но, при этом, тело все более старело и становилось отвратительным. Этот все возрастающий разрыв не мог не убедить Платона в том, что подлинной его сутью является душа, а не тело, и что есть мир, где эта душа будет вечно прекрасной и молодой. Более того, это совершенство души гарантирует ему, что в следующей жизни он станет прекрасным и совершенным мужчиной, в то время как распутные, порочные красавчики в следующей жизни станут жабами. И как философ, Платон не только верил и надеялся, но создал целую философию, долженствующую непреложно доказать это.

Акцентирование на изменениях, ужас перед ними можно увидеть и в немногих сохранившихся стихах Платона. Вот два из них.

«Я тебе яблоко бросил. Подняв его, если готова

Ты полюбить меня, в дар девственность мне принеси

Если же нет, то все же возьми себе яблоко это,

Только подумай над ним, как наша юность кратка».

«Яблоко я, а бросил меня полюбивший Ксантиппу.

Что же, Ксантиппа, кивни! Вянешь и ты ведь, как я».

(11, с. 145)

Это всего лишь гипотеза. В ней много уязвимых пунктов. Но я убежден, что истоки платоновского идеализма, впрочем, как и любого идеализма, следует искать, прежде всего, в экзистенции философа, а не в данных внешнего мира.

Но, вернемся к антропологии Платона.

Большинство людей с удовольствием предаются пороку, и даже гнев богов их не беспокоит. Новейшие философы и, прежде всего, софисты стали утверждать, что и богов никаких нет. А если так, то порок не только безопасен, но и необходим, чтобы хорошо и сладко устроиться в этом мире. Платон очень озабочен тем, что традиционная религия перестала пользоваться доверием людей. Безусловно, он сам как философ не может верить в богов, в которых верит толпа. Но он абсолютно точно знает, что боги существуют, и в его философской системе их достаточно много. Это и Демиург, и Космос, и Звезды, и многие другие. Как эти боги соотносятся с богами традиционными, Платон предпочитает не говорить, но предлагает принять во внешней, социальной жизни традиционное учение о богах. Не имеет значение – истинно оно или нет. Оно необходимо для добродетельной жизни и сохранения правильного социального порядка. Богов следует чтить.

Боги в антропологии Платона играют чрезвычайно важную роль. Именно они наказывают порок. У Платона существуют разные версии того, как это происходит, но центральным пунктом здесь всегда оказывается идея метемпсихоза.

Души людей созданы богами и поселены на звездах. У каждой души своя звезда. Родившись в этом мире, человек подвергается страшному испытанию и соблазну. Материальный мир и, прежде всего, тело человека стараются ввергнуть его в порок. Материя стремиться поглотить душу без остатка. Большинство людей не могут сопротивляться этому давлению, и их засасывает материя – мир теней. Души этих людей «плюхаются» при рождении в материю и очень быстро не только перестают ужасаться ей, но и находят в ней много прелестного.

Если вспомнить образ одухотворенной прекрасной девушки, который я приводил выше, то для иллюстрации можно продолжить ее приключения. Теперь представьте, что ее похитили разбойники и держат в ужасном вертепе. Сначала ей все чуждо и отвратительно. Она испугана. От испуга «тяпнула» стакан вина - вроде отпустило, выпила еще, и вот, в тот момент, когда спасители пришли за ней и говорят о том, что плен закончился и можно покинуть это ужасное место, она никуда не хочет уходить. Раскрасневшаяся и пьяная она сидит на коленях у какого-то забулдыги и, икая, отвечает: «Зачем куда-то идти? Здесь очень весело!»

Порочные люди – это те, кого «засосала трясина» материи. Они забыли о подлинном «отечестве» своей души и думают лишь о том, как получше устроиться в этом мире. Сообразно их делам и состоянию их падшей души боги приготовили им соответствующие наказания.

«…Среди происшедших на свет мужей были и такие, которые оказывались трусами или проводили свою жизнь в неправде, и мы не отступим от правдоподобия, если предположим, что они при следующем рождении сменили свою природу на женскую…».⁵⁹ (18, т 3, с. 498)

«Растить на себе перья вместо волос и дать начало племени птиц пришлось мужам незлобивым, однако легкомысленным, а именно таким, которые любили умствовать о том, что находится над землей, но в простоте душевной полагали, будто наивысшая достоверность в таких вопросах принадлежит зрению.⁶⁰ А вот племя сухопутных животных произошло из тех, кто был вовсе чужд философии и не помышлял о небесном… Чем неразумнее существо, тем щедрее бог давал ему опоры, ибо его сильнее тянуло к земле. Тем, которые были еще неразумнее и всем телом прямо-таки распластывались по земле, уже не имели нужды в ногах, и потому бог породил их безногими и пресмыкающимися. Четвертый, или водный, род существ произошел от самых скудоумных неучей, души которых были так нечисты из-за всевозможных заблуждений, что ваятелям тел стало жалко для них даже чистого воздуха, и потому их отправили в глубины – вдыхать мутную воду, позабыв о тонком и чистом воздушном дыхании. Отсюда ведет начало порода рыб, устриц и вообще всех водяных животных, глубинные жилища которых являют собою возмездие за глубину их невежества. Сообразно этому все живые существа и поныне перерождаются друг в друга, меняя облик по мере убывания или возрастания своего ума или глупости». (18, т. 3, с. 499 - 500)

Эти слова Платона весьма примечательны. Как правило, историки философии не обращают на них должного внимания. Что и неудивительно, ибо историки философии «заключены» в рамки платоно-христианской культуры. А между тем, эти слова открывают целую культурную эпоху в истории человечества.

До этих слов любой человек был свободен от обязанностей духовного развития. Он мог вести совершенно растительную жизнь или же творить, но делал он это по собственному желанию или в силу социальной необходимости. Но, отныне, благодаря Платону человек не может просто жить. Осуществляется своеобразное отчуждение человеческой жизни - человек больше не принадлежит самому себе. Теперь он принадлежит миру идей, а, следовательно, и жрецам этого мира. Он обязан духовно расти и развиваться. Угрожая карами богов, Платон приковывает человека к колеснице духовности и объясняет ему, что духовный рост – важнейший человеческий долг.

Любопытно, что это революционное изобретение Платона не было замечено и не было принято подавляющим большинством античных интеллектуалов. Характерно, что даже ученик Платона Аристотель, то ли не понял, то ли не принял это положение. Верный духу Античности Аристотель определяет свободного человека, как человека, который живет ради самого себя. И, соответственно, добродетель необходима свободному человеку, прежде всего, как средство достижения блаженной, гармоничной жизни. Мысль о некоем духовном долженствовании, довлеющем над жизнью свободного человека, чужда Аристотелю.

Но эта идея Платона перестает быть маргинальной в последние века существования античного мира. Сначала неоплатонизм, а, затем, и христианство реанимируют ее и предлагают человечеству как образец единственно возможного правильного существования человека. С той лишь разницей, что христианство заменяет служение идеальному миру, служением Богу.

В Новое и Новейшее время по мере освобождения культуры из объятий религии эта экзистенциальная платоновская схема по-прежнему остается господствующей. Но теперь культура требует от человека непрестанного служения не Богу, но духовности, идеалам и принципам. Соответствие этому требованию становится важнейшим критерием при оценке личности.

Каждый человек волен сам избирать смысл своего существования. Правда, такая возможность отсутствует у подавляющего большинства людей. Я надеюсь, что у меня эта возможность имеется. Я – продукт рационалистической западной культуры и преисполнен скепсиса по отношению к различным богам и божкам, которых мне непрестанно подсовывают различные торговцы интеллектуальных изделий. У меня нет ни оснований, ни желания служить начальнику, барону, царю-батюшке, Вождю, Осирису, Зевсу, Богу, Принципам, Красоте, Добру или Вечному. Все эти персонажи не вызывают у меня доверия – они не имеют рационального обоснования и слишком часто выступают агентами людей, промышляющих рабством. Речь естественно идет о высшей форме рабовладения, при которой рабы скованы цепями не железными, но духовными.

Я готов служить лишь Научной Истине, ибо эта служба самая демократичная и свободная. В отличие от всех остальных фетишей истина нуждается в свободных людях. Рабов она не любит и избегает их.

Платон гениален. Но гениальность его сродни гениальности великого завоевателя или великого повелителя. И завоеватель и повелитель взыскуют власти зримой и осязаемой – Платон же претендует на власть духовную.

Если Платон заблуждается, и никакого идеального мира не существует и, следовательно, человек не обязан соответствовать этому миру, то Платон превращается в среднестатистического учителя в сфере образования. Если же он прав, то тогда Платон – главный Посредник и Наместник Духа на Земле.

Иной путь у людей, нашедших в себе силы быть добродетельными. Основа их добродетели – истинное познание. Укрепляя им свою душу, они умеренны, мужественны и справедливы. Каждое их перерождение поднимает их на все новую, более высокую ступень и, в итоге, их душа сможет однажды слиться с миром эйдосов, либо же вернуться на свою звезду.

Таким образом, стремление к познанию, развитие разумного начала и упражнение в добродетели меняет положение души на лестнице живых существ. Она может либо возвышаться, либо скатываться вниз. Но и у тех, кто скатился, есть шанс повернуть все вспять. Например, душа, родившаяся в теле пса, может улучшить в последующем свое положение, если будет добродетельным псом. Все зависит от личных усилий.

Правда, здесь я вижу некое затруднение. Хотя, справедливости ради, надо признать, что на это затруднение мне указал один из моих студентов. Он спросил меня на лекции: «Сергей Никитович! С псом все понятно. А как быть с добродетелью у поросенка? В чем состоит его добродетель?» Признаться, я растерялся и честно сообщил об этом. В самом деле, в чем состоит добродетель поросенка? Не в том же, что он старательно нагуливает жирок, чтобы из него вышла отличная колбаса, и не в том, что он как-то особо деликатно испражняется с тем, чтобы доставить своему хозяину как можно меньше хлопот. Или, может быть, он старается не чавкать во время еды, или гасит свой восторг при виде этой еды? Все это вздор! Из затруднения я выбрался, заявив, что придумал все это Платон - он и должен за все это отвечать. Поскольку Платон уже умер, постольку разумно обратиться к его последователям, которых немало среди ученых людей. Пусть они и дают разъяснения о «добродетельном поросенке».

Порочные люди укрепляют в себе смертное начало. Добродетельные же – приобщаются к бессмертию:

«Правда, у того, кто погряз в вожделениях или тщеславии и самозабвенно им служит, все мысли могут быть только смертными, и он не упустит случая, что бы стать, насколько это возможно, еще более смертным и приумножить в себе смертное начало. Но если человек отдается любви к учению, стремится к истинно разумному и упражняет соответствующую способность души преимущественно перед всеми прочими, он, прикоснувшись к истине, обретает бессмертные и божественные мысли, а значит, обладает бессмертием в такой полноте, в какой его может вместить человеческая природа; поскольку же он неизменно в себе самом пестует божественное начало и должным образом ублажает сопутствующего ему демона⁶¹, сам он не может не быть в высшей степени блаженным». (18, т. 3, с. 497 - 498).

Подобное видение судьбы человека в этом мире максимально выражается в необычном платоновском определении философии. Философия, согласно Платону, есть искусство умирания, или, иначе говоря, упражнение в смерти.

Добродетельный человек, стремящийся улучшить свою «карму», совершенствует душу, максимально усиливая в ней духовные начала и подавляя начала чувственные, материальные. Его идеальная цель – избавиться от всего материального так, чтобы духовное стало единственной его природой. Естественно, при жизни он этого никогда не достигнет, но он стремится к этому. Смерть же есть отделение души от тела. Следовательно, философ, умаляющий тело и пестующий дух, упражняется в смерти. Это упражнение позволяет ему в тот момент, когда смерть приходит за ним, спокойно принять ее, ибо он уже давно внутри себя отделил свою душу от всего телесного.

Естественно, что я не согласен с таким определением сущности философии. По моему глубочайшему убеждению философия должна быть искусством жизни, в противном случае она не имеет никакой ценности. Очевидно, что мое несогласие с Платоном проистекает из антагонизма наших позиций. Платон устремлен к метафизическому. Я же в метафизику не верю. Платон озабочен моралью. Я же рассматриваю мораль как конвенциональные правила человеческого общежития. Платон желает жить для совести, я - для радости.

К сожалению, я в меньшинстве, ибо «Марья Иванна» – классический учитель, обучавшая все поколения и все классы, безусловно, согласна с Платоном. Правда, к несчастью, являясь учителем средней школы, она традиционно не блещет образованием и вряд ли знает о том, кто такой Платон. Но заветы Платона, пройдя сквозь века, стали ее непоколебимым кредо. И когда она рассказывала вам в пятом или шестом классе о том, что материальным следует пренебречь, а духовное «приподнять», она фактически дословно следовала за Платоном. Правда, за недостатком образования Марья Иванна забыла сообщить вам, что тем самым вы будете упражняться в смерти.

По моим наблюдениям все моралисты пребывают в чудовищном напряжении и довольно часто производят впечатление не очень счастливых людей. Многие из них оказываются подобны мумии, хорошо спеленутой и высушенной. В них мало жизни, но много нравственного долженствования. Иной же раз такие люди являют еще более худшие и опасные образцы. Освященные нравственными абсолютами они превращаются в чудовищную силу, неумолимо давящую на окружающих. Их невозможно остановить, поскольку они находятся в контакте не с вами, а с нравственным законом внутри себя.

К антропологии Платона можно отнести его ставшую знаменитой теорию Эроса. Наиболее полно и развернуто она изложена в его диалоге «Пир».

Многие идеи и образы диалога «Пир» хорошо известны вам. Вы часто используете их в своей речи, но, возможно, не знаете о том, что это Платон, поскольку эти мысли и образы стали частью нашей культуры. Так, например, в нашем языке есть выражение: «найти свою половинку». Это выражение восходит к античной легенде, прекрасно изложенной Платоном в «Пире», повествующей о том, что первоначально люди были андрогинами, то есть имели четыре руки, четыре ноги, две головы и сочетали в себе оба пола. Они обладали божественной формой сферы, и боги стали опасаться, что люди, являя такое совершенство, покусятся на их власть. Они рассекли андрогинов на две половинки – мужчин и женщин, и с тех пор каждая из половинок ищет свою вторую половинку. Так объясняет один из участников пира сущность любви.

Как вы уже поняли, диалог посвящен исследованию природы любви. Во время пира каждый из его участников высказывает свое мнение на этот счет. Кульминацией является речь Сократа, устами которого Платон излагает свои идеи. Для Платона Эрос – это иррациональный путь к абсолютному миру идей. Сначала любящий оказывается покорен телесной красотой любимого человека. Затем он понимает, что телесная красота есть отражение и выражение красоты души любимого. Созерцая же красоту душевную, он однажды обнаруживает, что она сияет отраженным блеском, поскольку прекрасная душа является таковой лишь в той мере, в какой она приобщена к миру эйдосов.

Таким образом, эрос оказывается для «избранных» иррациональным движением к абсолютному.

Идея любви как созерцание красоты души возлюбленного впоследствии получила название «платоническая любовь». Этот термин чаще всего можно услышать в устах людей одухотворенных и моралистических. Меня всегда забавляет это обстоятельство, поскольку я знаком с первоисточником. В диалоге «Пир», говоря об эросе, Платон подразумевает, прежде всего, любовь мужчины к прекрасному юноше, поскольку, как пишет он сам на последних страницах диалога «Тимей», эрос – это характеристика мужского влечения; у женщины же никакого эроса быть не может, так как она испытывает вожделение. Да и с душой у женщины не все в порядке, ибо, напомню, согласно Платону, женщина есть первая ступень на пути к падению в цепи реинкарнаций. Сколь удивительны пути, которыми шествует культура!

«Кто хочет избрать верный путь ко всему этому, должен начать с устремления к прекрасным телам в молодости. Если ему укажут верную дорогу, он полюбит сначала одно какое-то тело и родит в нем прекрасные мысли, а потом поймет, что красота одного тела родственна красоте любого другого и что если стремиться к идее прекрасного, то нелепо думать, будто красота у всех тел не одна и та же. Поняв это, он станет любить все прекрасные тела, а к тому одному охладеет, ибо сочтет такую чрезмерную любовь ничтожной и мелкой. После этого он начнет ценить красоту души выше, чем красоту тела… И тот, кто благодаря правильной любви к юношам поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать само прекрасное, тот, пожалуй, почти у цели».⁶² (18, т. 2, с. 120 - 121)

Еще одна, ставшая общеупотребительной, идея Платона: подлинная красота – это красота души. С этой идеей трудно не согласиться, ибо любой из нас предпочел бы в другом человеке скорее прекрасную душу, нежели тело. Если только речь не идет о любви. К сожалению, в любви телесный фактор чаще всего оказывается наиболее важным, даже если мы сопротивляемся этому под давлением усвоенных культурных установок. Хранители платоновских заветов охотно используют эту идею Платона, чтобы утешить доверившихся им женщин. Духовно развитая женщина часто проигрывает другим женщинам, не отягощенным духовностью, в привлекательности. Либо она с самого начала осознает, что не столь красива, как ей хотелось бы и концентрирует свои усилия на духовности, думая тем самым переиграть соперниц, либо же погруженная в духовность она меньше сил тратит свою на внешность. Наша духовность насквозь моралистична. Напитываясь ею, такая женщина становится все более «зажатой» и «невозможной» в общении. Но ее «учителя» твердят ей, что она все делает правильно, ибо душевная красота важнее, чем физическая. Это всего лишь заклинание, которому реальность почти не повинуется, и способ хоть как-то оправдать «учителей» в глазах женщины, доверившейся им и в результате потерпевшей фиаско. Она видит, что дело «швах», но упорно твердит себе, что все в порядке и грезит о «принце», который, наконец, разглядит в ней прекрасную душу. Он встанет перед ней на колени, а соперницы будут посрамлены, ибо их внутреннее уродство будет очевидным для всех.

Как несчастны эти женщины! Им не хватает ума и экзистенциальной силы (впрочем, как и большинству мужчин) для того, чтобы разоблачить «учителей», заморочивших им голову. В итоге, таким женщинам приходиться уже самим в дальнейшем «морочить» самих себя.

§. 5. Политика, или учение о государстве.

Основанием всей философии Платона являются его убеждение в том, что абсолютные ценности существуют и его стремление эти ценности обосновать и возвестить всему миру. Платон больше всего озабочен проблемой добродетели. Как мы видели, все его учение о человеке пронизано желанием, как можно больше людей сделать добродетельными.

Но Платон хорошо понимает, что одних личных усилий человека для того чтобы быть добродетельным недостаточно. Человек живет в обществе, и он зависит от общества. А большинство существующих обществ по самой своей сути глубоко порочно. Они не только не способствуют движению отдельных людей к добродетели, но и всемерно препятствуют этому, толкая на путь порока. Ужасна судьба человека, который в таком обществе пытается быть добродетельным: «… если человек, словно очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить несправедливость, ему не под силу будет управиться одному со всеми дикими своими противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других».⁶³ (18, т. 3, с. 276 - 277).

Конечно, среди существующих государственных устройств есть и достаточно неплохие формы – аристократия и монархия. Но их недостаток в том, что они часто не устойчивы и обращаются в порочные в силу неблагоприятных обстоятельств или действия сил распада, господствующих в этом мире. Аристократия может выродиться в олигархию, а монархия стать подобной тирании, если монарх окажется необузданным, безумным и порочным.

Наиболее же худшие формы правления – это тирания и демократия. Особенно ненавидит аристократ и сноб Платон демократию. Демократия – это царство развращенности, «безумия толпы» и порока. Здесь правит толпа, возглавляемая демагогами и софистами.

«… густой толпой заседают в народных собраниях, либо в судах, или в театрах, в военных лагерях, наконец, на каких-нибудь иных общих сходках и с превеликим шумом частью отвергают, частью одобряют чьи-либо выступления или действия, переходя меру и в том и в другом; они кричат, рукоплещут, и вдобавок их брань или похвала гулким эхом отражается от скал в том месте, где это происходит, так что шум становится вдвое сильнее». (18, т. 3, с. 271 - 272).

Как здесь не вспомнить эпизод, когда Платон в суде попытался защитить Сократа, и был прогнан судьями с криками: «Долой! долой!». Думаю, именно в этот момент демократия приобрела в лице Платона непримиримого и неукротимого врага. Сноб, аристократ, угрюмец и честолюбец Платон помнил это унижение до конца жизни.

«В демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе». (18, т. 3, с. 350) Но на деле эта свобода оборачивается вседозволенностью и всеобщим буйством. «…государство это сверх должного опьяняется свободой в неразбавленном виде…» (Там же) В итоге, законопослушных граждан «клеймят» как добровольных рабов, отец боится детей, учитель – учеников, мужчины – женщин, люди – животных. «А насколько здесь свободнее, чем в других местах, участь животных, подвластных человеку, - этому никто не поверил бы, пока бы сам не увидел…лошади и ослы привыкли здесь выступать важно и с полной свободой, напирая на встречных, если те не уступают им дороги! Так-то вот и все остальное преисполняется свободой». (18, т. 3, с. 351)

Очевидно, что в таком государстве тот, кто мог бы быть добродетельным, в итоге становится порочным, а тот, кто все же стал добродетельным, неизбежно гибнет, как это произошло с Сократом.

Как либерал не могу согласиться с Платоном. Конечно, толпа, «агрессивно-послушное большинство» всегда склонно к тому, чтобы задавить талантливого, принципиального человека, но в тоталитарных обществах, духовным отцом которых является Платон, участь такого человека неимоверно ужаснее. Он не только находится под постоянным прессом деспотической власти, которая мелочно регламентирует, что он должен говорить и делать, но и балансирует на грани физического уничтожения или тюремного заключения. Чтобы понять это, достаточно обратиться к истории Советского Союза. Бесконечен список талантов, уничтоженных советской властью. Те же, кто выжили, побывали в лагерях или испытали иные гонения. Если вы изучите реальные биографии лучших представителей творческой и интеллектуальной советской элиты, то будете поражены, сколь немногие из них избежали репрессий и гонений.

Соответственно, задача Платона - не только найти вернейшие пути ко благу, но и разработать проект государства, сама сущность которого будет подавлять порок и всемерно способствовать воспитанию добродетели.

Проект идеального государства изложен в грандиозном диалоге Платона «Государство». Идеальное государство по Платону должно быть справедливым и неизменным. Неизменность для Платона особенно важна, поскольку многие хорошие государства рано или поздно гибли или превращались в несправедливые и порочные. Очевидно, что государство, которое было добродетельным, но потом перестало быть таковым, не может быть идеальным. Настоящее идеальное государство – это то, которое максимально приближено к миру эйдосов. Оно стабильно и неизменно как тот мир.

Такое государство справедливо, ибо добродетель базируется на справедливости, то есть, на разумном и гармоничном порядке.

Платон очень любит понятие «справедливость». Для него это важнейший и ключевой принцип. Но мы совершим большую ошибку, если воспримем это любимое понятие Платона на современный лад. Современный человек, также, впрочем, как и человек прошлого, полагает, что справедливость – это нечто очевидное и общепризнанное. Но это не так. Нет ничего более подвижного и условного, чем понятие «справедливость». Даже в современном обществе под справедливостью разные люди и разные слои понимают различные вещи. Еще более этот «разноголосица» очевидна, если мы обратимся к международной политике. Что же говорить о различных исторических эпохах!

Этой теме посвящены тысячи пухлых ученых томов, так что нет смысла здесь подробно развивать ее. Скажу лишь о самом главном.

В целом, аграрное общество оперирует сословным понятием справедливости. Показательно, в этом отношении, одно место из «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского (автор XII века): «После этого Артгаллон правил десять лет, переборов свойственные ему в начале пороки. Теперь в противоположность тому, как поступал некогда, он стал принижать незнатных и возвеличивать родовитых, так как считал, что каждому следует воздавать должное и всегда и везде соблюдать справедливость» (9, с. 36)

Не является здесь исключением и Платон. Он сам дал наилучшее определение этой справедливости: справедливость – это воздаяние каждому должного. Весь социальный порядок аграрного общества базируется на этом принципе. Справедливо, когда барон пирует в замке, в то время как его крепостной с утра до вечера трудится, чтобы сделать эти пиры возможными. И справедливо: когда приходит враг, барон первым атакует его, в то время как крепостной за стеной замка, или в лесу со страхом ожидает, чем кончится битва. Каждому воздается должное! Платон лишь философски подкорректировал это понятие справедливости. И не без влияния Платона Гальфрид Монмутский прилагает это понятие справедливости к правлению того или иного короля.

Впервые сословному понятию справедливости наносит удар христианство⁶⁴ – оно создает эгалитарную (фр. egalitaire – равенство) концепцию справедливости. В ранних христианских общинах все были равны, и все у всех было общим. Но почти сразу же эгалитаристский характер христианства «выдыхается» и превращается в некий абстрактный принцип, время от времени волнующий умы и порождающий христианские секты коммунистического толка.

По настоящему реальным принципом эгалитарное понятие справедливости становится лишь в современном индустриальном обществе. Начиная с эпохи Просвещения, эта идея властно вторгается в сознание масс и преобразует мир. Таким образом, то понятие справедливости, которым пользуемся мы, насчитывает не больше двух сотен лет. Исторически оно не типично для большинства людей, живших, да и еще живущих на земле (если вспомнить о современных немодернизированных обществах).

Однажды я читал лекцию о киниках и рассказывал студентам об одной крайне нелепой, крайне странной идее, заявленной этими философами – люди по природе равны. Далее я поведал, что тысячелетия эта идея существовала в качестве странной мутации на задворках культуры, пока не была воспринята в последние двести лет в рамках европейской цивилизации как очевидная и естественная.

«А как же на самом деле? Люди равны или неравны?» - спросил меня один студент. Мой ответ был таков:

То, что люди равны – это предрассудок культуры. То, что они неравны – это тоже предрассудок, хотя и имеющий серьезные основания в природе вещей. Все зависит от того, о каком обществе идет речь. Скажите: правильно ли живому существу питаться мясом?... Вы правы, вопрос поставлен некорректно. Прежде необходимо определить, что это за живое существо. Если это лев, то мясо будет для него благом. Если же это жираф, то мясо для него неприемлемо. Каждое живое существо имеет набор генетических программ, которые задают параметры его существования. Если бы животные могли говорить, то каждый вид имел бы свою правду. И он никогда не принял бы правду другого вида. При этом и жираф, и лев экзистенциально тождественны самим себе - они ничего не знают о генетических программах, управляющих ими, но они отождествляют себя с результатом действия этих программ. Они когнитивно и экзистенциально невменяемы. Их поведение есть результат действия независимых от них программ, и они не в состоянии познать и изменить их.

Но помимо животных есть еще зоологи. Они неплохо знают о подлинных механизмах существования зверей. И они дистанцированы от их «правды». Зоологу не приходит в голову оправдывать или обличать животное, или ставить его в пример всему мирозданию. Задача зоолога – строгое, непредвзятое знание. То же справедливо и для социальной науки.

Действительно. Общество, социально-исторический организм – это определенная форма социальной жизни. И как таковая она функционирует сообразно своим социальным программам. Все попытки оценить эти программы обречены на неудачу, поскольку они не имеют объективных оснований. Всякая оценка есть выражение и проявление определенной социальной формы жизни. Оценивать одну форму социальной жизни с позиции другой формы социальной жизни – это произвол, лишенный рациональных оснований.

Такая оценка возможна, она непрерывно совершается, но она не имеет никакого отношения к научному знанию, поскольку научное знание есть отражение сущего, оценка же – выражение отношения к сущему, проявление ожиданий относительно его. Таким образом, коммунизм, фашизм, либерализм, консерватизм, феминизм, расизм, интернационализм, гуманизм, милитаризм, пацифизм, империализм, патриотизм, национализм и тысячи прочих «измов» есть всего лишь социальные программы, идеологии, выражающие сущность той или иной социальной формы жизни, ее ожидания и ее страхи.

Это справедливо и по отношению к ценностной позиции того или иного индивида. Отдельный человек – модус определенной формы социальной жизни (общества). То, что мы называем личностью, и то, что сам человек воспринимает как свою самость – есть индивидуальная конфигурация генетических программ и наличных программ культуры. Естественно, сам человек не подозревает об этом, поскольку он экзистенциально тождественен самому себе - он ничего не знает о программах, управляющих им, но он отождествляет себя с результатом действия этих программ. Человек – существо когнитивно и экзистенциально невменяемое. Он – феномен, через который социальная матрица пролагает себя в будущее. Социальная матрица неоднородна, она содержит множество разноречивых программ, многие из которых – формирующиеся программы будущего, другие – обломки программ прошлого. Социальная матрица как бы порождает множество самых разнообразных индивидуальных конфигураций с тем, чтобы естественный социальный отбор оставил наиболее адекватное и эффективное. Как во всякой системе, здесь возможны сбои и ошибки. Существует предел приспособляемости системы. Эволюция (биологическая и социальная) – это не только история выживания и образования нового, но и история вымирания и исчезновения.

Так что понятие справедливости условно и всегда восходит к той социальной форме жизни, которая его озвучивает. Как представители той или иной формы социальной жизни мы можем искренно и убежденно выражать свое понимание справедливости. Но не пристало нам, как просвещенным людям, воображать, что наше представление есть закон Вселенной. И уж тем более не стоит обрушивать «этот закон» на головы других людей.

Итак, идеальное государство Платона справедливо. Оно подобно добродетельной душе, ибо и добродетельная душа в основе своей имеет принцип справедливости. В добродетельной душе разум господствует над волей и чувственностью, а последние, в свою очередь, помогают разуму идти верным путем. Так и в идеальном государстве. Все его составные части находятся в гармоничном сочетании друг с другом и направлены к благу.

Справедливое государство состоит из трех классов, или сословий.

На самом деле, классов всего два. Но высший класс распадается на два подкласса. И поэтому несколько неточно, но ради удобства, я буду говорить о трех классах.

Первый класс олицетворяет разумную часть души. И как в добродетельной душе разумное начало должно править, так и в справедливом государстве должны править те, кто способен к этому. Но одной способности недостаточно. Справедливое правление должно направлять государство к благу. Следовательно, правители не только должны иметь способность к управлению, но и знать благо.

Таким образом, знание и, прежде всего, знание философское, есть необходимое условие для того, чтобы быть правителем. Естественно, правят идеальным государством философы. Они знают о мире эйдосов, и они согласуют свою деятельность правителей с этим знанием.

Речь идет о философах платоновского типа. Подозреваю, что если бы Платону поручили предложить людей на эту должность, он не смог бы указать никого лучше, кроме самого себя. Кто, как не Платон, может знать лучше о мире эйдосов и о благе, являющимся высшим принципом мира идей! Но даже Платон нуждался бы в помощниках. Кроме того, в какой-то момент он уже перестал надеяться на то, что доживет до того счастливого дня, когда его идеальное государство станет реальностью. Именно поэтому он основал Академию. Академия должна была стать питомником будущих государственный деятелей.⁶⁵

Платон предвидит, какое изумление у современников вызовет его утверждение о том, что править должны философы. Уже в его время философы воспринимались большинством как весьма странные и даже чудаковатые люди. В диалоге «Государство» собеседник «платоновского» Сократа возражает тому: «…ведь кто устремился к философии не с целью образования, как это бывает, когда в молодости коснутся ее, а потом бросают, но, напротив, потратил на нее много времени, те большей частью становятся очень странными, чтобы не сказать совсем негодными, и даже лучшие из них под влиянием занятия, которое ты так расхваливаешь, все же делаются бесполезными для государства». (18, т. 3, с. 266)

Здесь Платон совершенно прав. Настоящие философы действительно по большей части производят странное впечатление. Тому есть несколько причин. К философии, как дисциплине достаточно умозрительной, прибиваются многие из тех, кто поражен невротическим неконтактом с людьми и миром. Не умея жить нормальной человеческой жизнью, они погружаются в глубины умозрения и всю жизнь пребывают в контакте не с реальностью, а со своими идеями. Ближайший пример тому – сам Платон, который за подлинную реальность принимает свои фантазии, а окружающий мир воспринимает как слишком навязчивую иллюзию.

Те же, кто, по моему мнению, избрал более верное употребление для философии, то есть те, кто подобно Сократу рассматривает ее как искусство жизни, совершенствуясь в нем, неизбежно становятся непохожими на других, поскольку перестают быть марионетками легиона предрассудков и житейских иллюзий. В итоге, они также воспринимаются большинством как весьма странные и проблематичные люди.

Сократ возражает, указывая, что это справедливо по отношению к философам, живущим в порочных государствах. Характер этих государств растлевает даже лучших из людей – философов. В «прекрасном же городе», то есть, в идеальном государстве дело будет обстоять иначе. Люди, имеющие талант к философии, получат гармоничное воспитание и развитие. Кроме того, многие из нынешних философов таковыми не являются, поскольку подлинные философские таланты увлекаются в порочном государстве ложным и мнимым, а их место в философии занимают люди вздорные и ничтожные.

«Когда, таким образом, от философии отпадают те люди, которым всего больше надлежит ею заниматься, она остается одинокой и незавершенной, а сами они ведут жизнь и неподобающую, и неистинную. К философии же, раз она осиротела и лишилась тех, кто ей сродни, приступают уже другие лица, вовсе ее недостойные. Они позорят ее и навлекают на нее упрек в том, за что как раз и порицают ее, по твоим словам, ее хулители, говоря, будто с ней имеют дело люди либо ничего не стоящие, либо же в большинстве своем заслуживающие всего самого худшего… И правильно говорят. Ведь иные людишки чуть увидят, что область эта опустела, а между тем полна громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто спасаясь от тюрьмы, бежит в святилище, с радостью делают скачок прочь от ремесла к философии – особенно те, кто половчее в своем ничтожном дельце. Хотя философия находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим мастерством она все же гораздо больше в чести, что и привлекает к ней многих людей, несовершенных по своей природе: тело у них покалечено ремеслом и производством, да и души их сломлены и изнурены грубым трудом; ведь это неизбежно… А посмотреть, так чем они отличаются от разбогатевшего кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрел себе новый плащ и нарядился – ну прямо жених? Да он и собирается жениться на дочери своего господина, воспользовавшись его бедностью и беспомощностью». (18, т.3, с. 275 - 276)

Этим рассуждением Платон заклеймил большинство современных ему философов как лжефилософов. Выходит, что кроме Платона, его учеников и пифагорейцев других истинных философов больше не осталось. Во главе когорты псевдофилософов шествуют софисты, киники и киренаики. Об этом следует помнить всякий раз, когда у Платона заходит речь о философах. Думаю, и вашего покорного слугу Платон отнес бы к худшей разновидности псевдофилософов.

Кроме того, фраза о людишках, бросивших ремесло и обратившихся к философии, выглядит неуместно в устах «якобы Сократа». Ведь и сам Сократ обратился от ремесла к философии. Странно, что Платон не замечает неуместности и двусмысленности этих слов, приписанных им учителю.

Правителями становятся лишь люди старше пятидесяти лет, наиболее достойные, прошедшие тщательный отбор и испытания. Фактически, Платон рекомендует геронтократию. Правители рекрутируются из второго класса – класса «стражей», или воинов.

Второй класс – стражи - олицетворяет волевую, «яростную» часть души. Как в добродетельной душе, воля является орудием разума, так и в идеальном государстве стражи подчиняются правителям и реализуют их замыслы. Задача стражей, прежде всего, развивать способности, связанные с мужеством и борьбой. Они охраняют государство от внешних и внутренних врагов.

Как уже было сказано, правители и стражи являются стратами (социальными слоями) в рамках одного высшего, правящего класса. Фактически этот класс - каста, поскольку он замкнут и отделен от остальных поданных государства. Правда, Платон специально оговаривает, что те, кто окажется недостойным обязанностей стража, должен быть исключен из этого класса. И наоборот, если в низшем классе обнаружатся достойные, то они должны быть возвышены до положения стражей.

Все молодые люди правящего класса становятся стражами. Это относится, как ни странно, в том числе и к женщинам. Это требование представляется удивительным и неожиданным, если вспомнить предрассудки Античности, да и отношение к женщинам самого Платона. Но, я думаю, что иначе и быть не может. Как я покажу это ниже, у Платона просто не было другого выхода.

Молодые люди правящего класса упражняются в воинских искусствах и, вместе с тем, получают образование. Но самое высшее знание – диалектику (философию) они могут изучать лишь после тридцати лет, дабы молодые неокрепшие умы не использовали это удивительное знание во вред.⁶⁶ Упражнения, обучение и деятельность являются средством выявить наиболее достойных стать в последующем правителями.

В этом правящем классе царит единоначалие и субординация. Все основано на справедливости – каждому воздается должное. Те, кто имеют талант править – правят. Те, кто имеют талант сражаться и подчиняться – сражаются и подчиняются; порядок в государстве – не их ума дело. В диалоге «Законы» Платон хвалит лакедемонян (спартанцев): «в особенности превосходен один закон, запрещающий молодым людям исследовать, что в законах хорошо, и что нет, и повелевающий всем единогласно и вполне единодушно соглашаться с тем, что в законах все хорошо, ибо они установлены богами; иные же утверждения вовсе не следует допускать. Если у вас что-либо подобное придет в голову человеку старому, он может высказать свое мнение должностному лицу или человеку своих лет, но только не в присутствии юноши». (18, т. 4, с…)

Третий класс олицетворяет чувственную, телесную часть души. Речь идет о земледельцах и ремесленниках. Их задача – работать. Они обслуживают и обеспечивают всем необходимым правящий класс. Никакого участия в управлении они не принимают. Каждому воздается должное. Тот, кто имеет талант к труду, должен трудиться, а не мудрствовать лукаво о законах и обстоятельствах правления.

Таков превосходный и гармоничный порядок, долженствующий царить, по мнению Платона, в идеальном государстве.

Но Платон, как умный человек, хорошо понимает, что даже идеальный порядок подвержен порче и распаду. Его идеальное государство идеально не только потому, что оно справедливо, но и потому, что оно неизменно. Но как достичь этой неизменности? Платон, отвечая на этот вопрос, предлагает ряд тотальных, радикальных мер, которые с неизбежностью должны сделать идеальное государство неподвижным. Этот комплекс социальных установлений в историко-философской литературе получил название «платоновский коммунизм». Связано это с тем, что меры, предлагаемые Платоном, во многом совпадают с теми идеями, которые в последующем заявили различные коммунистические движения.

Платон является основоположником «коллективистской», а, значит, с неизбежностью и тоталитарной, идеологии. Либерализм и демократия ориентируются на благо личности, и основанием этого блага считают свободу. Коллективистские же идеологии преследуют благо коллектива, общества в целом. Они полагают, что индивидуальность с неизбежностью порождает индивидуализм, в результате чего выигрывает отдельный человек, но проигрывает общество в целом. Коллективистская идеология требует поставить индивида под строжайший контроль общества и подчинить его интересы интересам коллектива.

Новое и Новейшее время явили множество образцов подобной идеологии. Наиболее известные из них - коммунизм и фашизм. Но еще ранее к этому образцу стремилось христианство, и, кое-где, оно даже преуспело в этом. В качестве примера можно указать на колонии английских пуритан в Северной Америке, давших начало Соединенным Штатам, и иезуитское «государство» в Латинской Америке (XVII век). В будущем я не исключаю появления и иных разновидностей тоталитаризма, в том числе, например, основанных на учении экологистов–«зеленых». Любая идеология, базирующаяся на абсолютных ценностях чревата тоталитаризмом. Всегда найдутся люди, которые обвинят своих единомышленников в лицемерии и попустительстве и потребуют более радикального, более самозабвенного служения абсолютным ценностям во имя их скорейшей реализации в этом мире.

Платон тщательно исследует причины, по которым распались неплохие формы государств прошлого. Он приходит к выводу, что виной тому распри, которые раскололи правящий класс этих обществ и сделали его беззащитным со стороны нелепых и чрезмерных притязаний низших классов. Элита не смогла противостоять низшим классам, а те, дорвавшись до власти, довершили падение государства.

Распри внутри правящего класса были вызваны все возрастающим имущественным неравенством и соперничеством семейных кланов. Следовательно, в идеальном государстве не должно быть ни того, ни другого. Частная собственность и семья в идеальном государстве упраздняются.

Частная собственность оказывается опасной, поскольку она приводит к тому, что одни из стражей со временем будут богатеть, другие же – беднеть. Те, кто разбогатеет, преисполнятся спесью и самомнением. Бедные озлобятся и будут во всем противостоять богатым. Единство правящего класса ослабнет, и он не сможет достойно управлять государством и держать в узде класс трудящихся.

Кроме того, богатство, а не добродетель и таланты, станет проводником к высшей власти, так что, в итоге, правители лишатся мудрости и начнут совершать ошибки. «А чуть только заведется у них собственная земля, дома, деньги, как сейчас же из стражей станут они хозяевами и земледельцами; из союзников остальных граждан сделаются враждебными им владыками; ненавидя сами и вызывая к себе ненависть, питая злые умыслы и их опасаясь, будут они все время жить в большем страхе перед внутренними врагами, чем перед внешними, а в таком случае и сами они, и все государство устремиться к своей скорейшей гибели». (18, т. 3, с. 187)

Именно поэтому в отношении правителей и стражей отменяется всякая частная собственность. Они живут на полном государственном довольствии. Земледельцы и ремесленники поставляют в государственные хранилища все необходимое, и уже затем продукты и вещи распределяются среди правящего класса по необходимости. Во всем царит суровая простота, и ни в чем нет излишка, ибо правящий класс должен блистать добродетелями и талантами, а не одеждами и дворцами. Для низшего класса частная собственность допускается, поскольку, находясь под контролем добродетельных стражей, эти люди не смогут использовать частную собственность во зло.

Думаю, в этом пункте Платон заблуждался. Если бы ему удалось создать идеальное государство, то он очень скоро обнаружил бы, что частная собственность порождает в низших классах неравенство и создает трудовую элиту. Разбогатевший человек преисполняется гордости, и у него появляются запросы, несвойственные тому, кто трудится с утра до ночи. Такой человек, например, захочет получить образование, а монополия на образование находится в руках лишь правящего класса. Такого человека станут посещать мысли: а чем он хуже стражей? почему он не может принять участие в управлении государством? Богатый человек в тенденции становится лидером толпы, а, значит, потенциальным соперником правителей. Все это мы уже видели в Европе Нового времени, когда третье сословие, разбогатев и приобщившись к образованию, восстало против дворянства и священства и создало современное западное общество с его равенством, свободами, правами личности и демократией. Очень скоро Платон бы обнаружил, что государственная форма собственности должна пронизать все общество сверху донизу.

Кроме того, Платон, безусловно, ошибался и в том, что государственная форма собственности сможет уберечь общество от порока. Подобный эксперимент был поставлен в Советском Союзе. Конечно, большинство советских граждан обладали личной собственностью, но правящая элита – номенклатура - фактически пребывала в положении платоновского сословия стражей. Все, чем она пользовалась, принадлежало государству. Номенклатура жила в государственных квартирах и на государственных дачах, обставленных государственной мебелью и заполненной государственными вещами; питалась за государственный счет, ездила на казенных машинах. «Обслуга»⁶⁷ также поставлялась государством. Все это не помешало советской номенклатуре благополучно сгнить и рухнуть под натиском митингующей толпы. Эти люди настолько утеряли способность бороться за власть, что проиграли в ситуации, когда все козыри были у них на руках.

Я хорошо помню август 1991 года. Верхушка советского государства ввела чрезвычайное положение, пытаясь предотвратить распад Советского Союза. В их руках были административный аппарат, армия, тайная полиция. Их солдаты и их танки наводнили Москву. И при этом во время телеконференции лица их были землистого цвета и руки тряслись от страха. Им противостояло несколько десятков тысяч безоружных людей, собравшихся у Белого Дома. Военные требовали письменного приказа на то, чтобы разогнать этих людей: уже в который раз военных «подставляли» и валили на них всю вину за жертвы, и они не хотели стать вновь козлами отпущения. Но ни один из этих правителей не решился подписать приказ.

Кроме того, Платон как человек, родившийся и живший в демократическом государстве, где частная собственность – всеобщее правило, просто не смог оценить такой феномен как власть. Опыт восточных деспотий, а также таких стран как Россия убедительно демонстрирует, что по своей силе власть ничуть не меньше, чем частная собственность. В этих обществах частная собственность фактически отсутствует. Но роль частной собственности играет власть. Распределение благ осуществляется не сообразно собственности, а сообразно власти. В этом отношении, характерна известная российская пословица: «Кто что сторожит, тот тем и пользуется». В таких обществах власть с неизбежностью порождает скрытую форму собственности. Здесь собственность принадлежит всему классу бюрократии, и распределение от ее доходов осуществляется сообразно рангу и должности, занимаемой тем или иным чиновником, хотя официально никакой частной собственности нет, и все принадлежит или государю, или народу.

Для таких обществ характерна беспредельная коррупция. Иной раз она воспринимается обществом как зло, но общество не в состоянии ее победить. В этом нет ничего удивительного. Коррупция – это еще один необходимый для этой системы канал присвоения доходов, получаемых классом бюрократии с общества, находящегося в его собственности.

Упраздняется в правящем классе и семья. Семья – это источник распрей среди стражей и потенциальная основа для их деградации. Стражи и правители должны думать о том, как возвысить достойнейших и избавиться от недостойных. Интересы же семьи этому препятствуют, ибо человек склонен покровительствовать родным и близким, невзирая на их таланты и достоинства. Это обстоятельство не нужно детально разъяснять особенно россиянам – все российское общество пронизано клановыми и семейными связями.

Женщины правящего класса являются такой же собственностью государства, как и мужчины. Они вступают в половые отношения согласно жеребьевке. Но это официально. В действительности же правители занимаются постоянной подтасовкой этой «лотереи», тщательно следя за тем, чтобы лучшее сходилось с лучшим, а худшее с худшим. Платон – убежденный сторонник селекции человеческого рода. Он изумленно замечает, что хороший пастух старательно следит за качеством стада и безжалостно избавляется от негодных особей, в то время как по отношению к человеческому стаду мы почему-то допускаем полный произвол и случайность в деле создания потомства.

Как и стадо овец, стадо людей должно подвергаться селекции. Дети, родившиеся от лучших, получают право на жизнь; от худших – безжалостно уничтожаются. Уничтожаются все неполноценные телесно или душевно, даже если они явили эти качества уже во взрослом состоянии. Люди, проявившие себя блистательно на каком-либо поприще, получают дополнительные возможности к спариванию с тем, чтобы потомство этих выдающихся людей было как можно более многочисленным.⁶⁸

Все родившиеся дети тотчас поступают в распоряжение соответствующих государственных лиц так, что никто из взрослых не знает, кто является его ребенком. Это правило должно привести к тому результату, что весь правящий класс будет воспринимает всех детей этого класса как своих собственных. В итоге, покровительствовать будут не родным и близким, а талантливым и добродетельным.

Теперь вы видите, что Платон позволил женщинам быть стражами не из любви к ним, а по необходимости. Если женщины не получают такого же образования и обучения как и мужчины, если они не становятся воинами, то непонятно, что с ними делать. Правящий класс должен иметь потомство. Для этого необходимы женщины. Но если эти женщины не являются стражами, то есть, не являются частью правящего класса, то как же их тогда устроить?

Предположить, что они пребывают в государственном публичном доме, томясь от праздности и развлекаясь лишь в те минуты, когда наступает их очередь для спаривания – безумие. Платон глубоко убежден, что подобное рождается от подобного. Как может родиться нечто ценное от государственной проститутки, развращенной праздностью, невежеством и пороком.

Поместить женщин в низший класс также невозможно. Это состояние развратило бы их. Да и контакты правящего класса с народом были бы в этом случае слишком близкими.

Остается лишь одно – женщины высшего класса должны быть в том же гражданском состоянии, что и мужчины.

Думаю, что, как и с частной собственностью, в этом пункте платоновский проект потерпел бы полное фиаско. «Священный поход» Платона против всерастлевающей материи – непосильное дело даже для такого гения как он. Он желает пересилить материю и придать ей идеальную форму, сообразно прекрасному и удивительному миру эйдосов. Но проклятая материя не позволила бы ему так легко себя победить.

«Голос крови» слишком силен. Представители правящего класса постоянно стремились бы к тому, чтобы узнать кто из детей их сын или дочь. И природа им активно помогала бы в этом – дети часто похожи на своих родителей.

Нашлись бы и другие способы нарушения этого правила. Убежден, что первыми предались бы коррупции сами правители. Они рассудили бы, что подобное рождается от подобного и, следовательно, поскольку они есть наилучшие люди в государстве, то дети, рожденные от них, скорее всего тоже будут наилучшими. Следовательно, необходимо с самого начала взять их на заметку. Это желание узнать – кто является их ребенком – не прихоть, но государственная необходимость. В конце концов, власть – это непреодолимая сила. И мне трудно представить, как государственная акушерка посмела бы воспротивиться требованию правителя указать, от какой женщины родился ребенок. Тем более, что власть и контроль находятся в руках этого правителя, так же как и все возможные награды. Очень скоро стало бы обычаем негласное знание всех обо всех детях. Но публично в этом никто не признавался бы.

Кроме того, очень скоро властители, помня о том, что подобное родится от подобного и что они – лучшие люди государства, «заграбастали» бы себе большую часть женщин и, прежде всего, самых красивых. В итоге, класс стражей расколола бы распря не по поводу имущества, а по поводу секса.

Очень скоро женщины превратились бы в одну из главных категорий «материальных» ценностей, распределение которой давало бы правителям абсолютную власть.

Подобный тип общества описан известным, выдающимся российским историком и социальным теоретиком Ю. И. Семеновым. Опираясь на работы западного исследователя Ч. Харта, Ю. И. Семенов описывает народ Тиви, живший в Северной Австралии. Там женщины являются главной ценностью, обладание которой обеспечивает власть и богатство – женщины производят основной массив материального богатства этого общества. Все женщины принадлежат группе геронтократов, которые держат в подчинении остальных мужчин, скупо распределяя между ними своих женщин. Часто достаточно одного обещания отдать в жены свою старую супругу, чтобы мужчина низкого социального статуса служил геронтократу десятилетия. Дочери хозяев женщин достаются лишь избранным, большинство же мужчин может мечтать лишь о старухах. (34, т. 1, с. 386 – 398)

Платон - удивительный философ. Ему удалось осмыслить и прописать идеи, которые воспринимаются, как истинные и по сей день. Когда вы включаете телевизор и видите профессора или политика, с беспокойством вещающего о том, что культура гибнет, нравы развращаются, духовность умаляется, эгоизм торжествует, государство ослабло, и порядок рухнул, вы имеете дело с «наследником» Платона. То же и в том случае, когда вы слышите о том, что необходимо лучше воспитывать подрастающее поколение в духе подлинных нетленных ценностей. Платон первым открыл удивительную силу пропаганды.

Наш философ отлично понимает, что его идеально-добродетельный государственный порядок будет без энтузиазма воспринят большинством людей. Сам Платон признает, что отдельные граждане его государства будут несчастны. Это его не пугает. Как основатель коллективистской идеологии, он заявляет: если государство в целом будет счастливо – этого вполне достаточно; несчастье же отдельных его частей не имеет значения.

В этом отношении, Платон оказывается своеобразным интеллектуальным диссидентом Античности. Для подавляющего большинства античных философов (исключением здесь, может быть, являются лишь пифагорейцы) цель человеческой жизни – счастье, а философия и добродетель - лишь лучшие средства его достижения. Платон же полагает, используя современное выражение, что живет человек «не для радости, а для совести». И философия оказывается у него лишь средством достижения этой «совести».

Вот почему Платон так «любит» детей. Он видит, что взрослые не склонны увлечься его истинной философией. И в «Законах» он мечтательно размышляет о том, как было бы хорошо, если бы удалось забрать у взрослых всех детей – невинных и чистых - и уже их одних воспитать в правильном, добродетельном духе. С тех пор каждый радетель блага человечества с любовью и нежностью бросает взгляд на подрастающее поколение и забывается в сладкой мечте о том, как было бы здорово получить монополию на его воспитание.

Именно упрямство, своеволие, безумие большинства людей делает необходимыми тотальную государственную пропаганду и монополию государства на идеологию. Платон особо подчеркивает, что вся духовная жизнь общества должна находиться под неусыпным надзором государства.

Основой государственной идеологии должна быть правильная религия. В богов следует верить и их следует почитать. Атеизм – тягчайшее государственное преступление. Если предупреждения и увещевания не помогают, то атеист подвергается тюремному заключению и смерти, а тело его выбрасывается в поле на съедение псам и птицам.

Но традиционная религия совершенно не устраивает Платона. Мифы греков полны мерзостей и разврата. В них рассказывается о распрях богов, об их пороках, об их зависти, похоти и «кумовстве». Эти мифы нуждаются в тотальной цензуре. Дети с детства должны усвоить, что Бог – это благо, и от него исходит лишь благо. Гомер с Гесиодом должны быть изгнаны. «Разве можем мы так легко допустить, чтобы дети слушали и воспринимали душой какие попало и кем попало выдуманные мифы, большей частью противоречащие тем мнениям, которые, как мы считаем, должны быть у них, когда они повзрослеют?» (18, т. 3, с. 140) Ибо «во всяком деле самое главное – это начало, в особенности, если это касается чего-то юного и нежного. Тогда всего вернее образуются и укореняются те черты, которые кто-либо желает там запечатлеть». (Там же)

В качестве иллюстрации того, как могла бы действовать цензура в платоновском государстве, можно привести пример большевистской цензуры: «…Крупская активно занимается проблемами нравственности и коммунистического воспитания молодежи. Она составляет рекордный список запрещенной литературы, который оформлен в виде инструкции под названием «О пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы». В соответствии с этим из библиотек изымались: философы Кант, Платон, Декарт, Ницше, Шопенгауер. Писатели: Дюма, Лесков, Толстой, Боккаччо, Загоскин, Тэффи, кое-что из Гоголя. Всего 200 авторов. Детям категорически запрещались сказки «Котик-коток, серенький лобок», «курочка Ряба», многие сборники русских народных сказок. «Конек-Горбунок» проходил по разделу «порнография». Запрещен «Петя-петушок». Видимо, по той же причине». (35, с. 233-234).

Если читатель недоумевает относительно той логики, которой руководствовался автор этого списка, то он может исследовать эту логику в любой момент, понаблюдав за воспитанием детей во многих интеллигентских семьях. Я неоднократно с любопытством выслушивал объяснения интеллигентных женщин относительно того, почему они одни мультфильмы разрешают смотреть своим детям, а другие – нет. Чаще всего приветствуются мультфильмы российские и запрещаются мультфильмы западные. Мотивация здесь все та же: уберечь неопытные, доверчивые умы (в одних случаях это дети, в других же – подданные) от разврата. То, что является развратом, каждый определяет по своему, и каждый при этом в глубине души уверен, что именно он – обладатель абсолютной истины.

Центральным государственным мифом является миф о рождении людей идеального государства. Их родина – Мать-Земля. Из нее боги сотворили их, и при создании использовали для одних золото, для других – серебро, для третьих же – медь и железо. Именно поэтому одни правят, другие сражаются, третьи же работают. Так захотели сами боги. Платон отлично понимает, что эта идеологическая конструкция не будет вначале воспринята большинством подданных (назвать их гражданами у меня просто не поворачивается язык) государства как истинная. Не страшно – сменится одно, второе поколение, и люди будут воспринимать этот миф как очевидный и безусловно истинный.

Он, безусловно, прав. Тому пример - коммунистическая Россия. После 1917 года мало кто из россиян всерьез воспринимал мифы большевиков. Но десятилетия террора против инакомыслящих и тотальной государственной пропаганды привели к тому, что этот вздор – уж пусть простят меня коммунисты, говорю, что думаю – стал абсолютной истиной для миллионов и миллионов россиян. Коммунистическая власть пала, а эти миллионы все еще твердят этот зазубренный урок.

Раньше я удивлялся тому, что в сталинской России у родителей, отрицающих коммунизм, вырастали правоверно-коммунистические дети. Но изучая историю сталинизма, я понял, что террор был столь безжалостным и тотальным, что даже дома, при детях эти люди предпочитали помалкивать. Ребенок неопытен и не знает жизни. Он повторит сказанное родителями в школе, и вся семья исчезнет в подвалах НКВД – безопаснее молчать даже дома. В итоге, дети антикоммунистически настроенных родителей вырастали правоверными коммунистами, ибо они подвергались без всякого противодействия со стороны родителей тотальной коммунистической пропаганде.

То же и в фашистской Германии. Этот режим просуществовал чуть больше десяти лет. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы появилась целая когорта юношей и девушек, готовых погибнуть за великое и справедливое дело Третьего Рейха.

Важнейшим средством воздействия на души и умы людей является искусство. Вне всякого сомнения Платон никогда бы не принял концепцию «искусство ради искусства». Отвергал он и идею того, что задача искусства – развлекать людей. Платон – создатель теории, проповедующей «служебный» характер искусства. Именно Платон открывает бесконечно длинную галерею теоретиков, подчиняющих искусство религиозным, этическим, национальным, политическим и прочим задачам. Среди них и христианские мыслители, и Лев Николаевич Толстой, отрекшийся от большинства своих романов, и теоретики-практики, подобные В. И. Ленину и Й. Геббельсу. Все они полагают, что искусство не может существовать само по себе, что оно должно служить чему-то «высшему», и с позиции этого «высшего» искусство должно быть преобразовано (на деле это всегда означает цензуру).

Платон указывает на величайшую силу искусства. Именно поэтому оно не может быть оставлено без внимания правителей. Они должны использовать искусство в целях пропаганды и насаждения добродетели, верности государству, ненависти к врагам. Поскольку добродетель и государство конструируются Платоном сообразно эйдетическому, постольку искусство преобразовывается в том же ключе.

Изобразительные виды искусства по большей части изгоняются. Ибо они увлекают человека в область иллюзорного и лживого. Прекрасно и добродетельно все то, что приближает к миру эйдосов, а все, что отдаляет человека от него - безобразно и порочно. Подлинным бытием является мир идей. Материальный мир есть лишь бледная копия мира идеального. Художник, копирующий материальный мир, создает копию копии, а значит, погружает зрителя в совершенно невообразимое царство иллюзий.

Поэзия и музыка сохраняются, но радикально преобразовываются. Все, что есть в поэзии и музыке чувственного и развлекательного, должно быть отброшено. И поэзия, и музыка должны пробуждать мужество, стойкость, веру в добро, в Бога, щедрость, рассудительность и т. д. Проводится даже ревизия музыкальных инструментов. Флейта оказывается запрещенной, ибо ее звучание подобно злоречью и злонравию.

Нетрудно представить, как выглядело бы искусство в платоновском идеальном государстве. Достаточно обратиться к искусству коммунистической России и фашистской Германии. Специалисты неоднократно указывали на удивительное сходство искусств этих двух стран. Проще перечислить различия, чем сходства. Пожалуй, главное из этих отличий - государственные символы. Сходство проявилось и в музыке: многие марши и песни (естественно с различными словами) исполнялись по обе стороны границы.

К сожалению, я не силен в поэзии и поэтому затруднюсь на память воспроизвести стихи из своего советского прошлого. В голове вертится лишь пародия на них, которая, однако, очень точно передает суть дела: «Прошла зима – настало лето. \\ Спасибо партии за это!»

Практика социалистических стран демонстрирует, что очень скоро навязчивая государственная пропаганда чрезвычайно надоедает подданным. В этом отношении, уместно вспомнить один из советских анекдотов, посвященный празднованию столетия Ленина: «Мужчина приходит на работу в мятой одежде. Коллеги изумляются, а пришедший поясняет: «Включил радио – столетие Ленина; включил телевизор – столетие Ленина; утюг я уже не стал включать…»». Тотальная пропаганда прекрасно промывает мозги, но, при этом, неизбежно девальвирует пропагандируемые ценности. Они становятся очевидными, но надоевшими и малоценными.

В итоге, подданные такого государства становятся легкой добычей враждебной пропаганды из-за рубежа. Эта пропаганда воспринимается ими как нечто яркое, интересное, истинное. Запретный плод сладок. К нему всегда тянутся. В этом отношении, весьма показателен любопытный факт из жизни фашистской Германии.

Фашистский режим попытался организовать производство приемников с фиксированной настройкой, в качестве гарантии от прослушивания их владельцами иностранных радиопередач. Но проект провалился.

«Сразу же после нападения на Польшу Геббельс составил проект указа «О чрезвычайных мерах в области прослушивания радиопередач». Этим декретом запрещалось нелегальное слушание передач иностранных радиостанций и вводились суровые наказания для нарушителей, вплоть до смертной казни в исключительных случаях. В течение следующих трех лет Геббельсу пришлось выдержать немало схваток с другими нацистскими руководителями. Камнем преткновения послужил вопрос о разработке критерия для выдачи разрешений на прослушивание иностранных радиопередач. В начале 1942 года в дело вмешался сам Гитлер. Четыре министра, пытавшихся получить подобное разрешение, натолкнулись на отказ, удовлетворена была лишь просьба Розенберга. Геббельс раздраженно заметил: «Просто отвратительно, как много высших чиновников пытаются доказать мне, что их дальнейшая работа просто застопорится, если им не выдадут разрешения на слушание иностранных радиопередач. Почти во всех случаях они получают у меня отказ». Весьма характерно, что министр забыл добавить фразу: «Этот запрет эффективен там, где у меня хватает сил и средств, чтобы проследить за его соблюдением».

Когда Геббельсу доложили о повсеместных нарушениях указа от 1 сентября 1939 года, он воспринял это как личное оскорбление. Впав в бешенство, он с руганью обрушился на тех немцев, которые были настолько «тупы», что предпочитали слышать голос Черчилля, чем прочитать отчет о его выступлении, написанный Фриче или самим министром пропаганды. Геббельс клеймил позором тех, кто осмеливался преступить закон, называя их «неблагодарными, презренными, низкими тварями», поскольку эти явления объективно свидетельствовали о недостатке доверия к вождям со стороны рядовых германских граждан». (39. 503 – 504.)

Попытки контролировать сознание собственных подданных всегда проваливаются, ибо они игнорируют фундаментальные законы социальной и человеческой природы. К сожалению, идея подобного контроля весьма популярна у людей невежественных и недалеких. Им все время кажется, что вот теперь-то они изобрели совершенно беспроигрышный способ управлять людьми. Эти персонажи подобны человеку, который пытается насильно поить лошадь бензином и удивляется тому, что она сдохла. Стали бы вы объяснять такому человеку нелепость его поступков? Думаю, нет. Если человек делает такие вещи, а потом искренне изумляется трагическому результату, объясняя этот результат кознями врагов, то объяснять ему что-либо бесполезно.

Ликвидируется драматическое искусство. Мало того, что актер занимается подражанием, а значит, как и художник, копирует копии, он еще изображает поведение дурных людей и, тем самым, сам становится дурным. Зритель не должен видеть со сцены ничего дурного, поэтому все актеры должны быть выдворены за пределы границ. Да и сами границы должны быть «на замке», чтобы ничто дурное не проникло в идеальное государство извне.

Так Платон разрабатывает детальнейший проект взятия под контроль мыслей и чувств подданных идеального государства.

Удивительно, но в полной мере изобретениями Платона смогли воспользоваться лишь через две с половиной тысячи лет политики XX века. Правда, их опыт убедительно продемонстрировал бесперспективный характер тоталитарных обществ. Надеюсь, время этих режимов прошло. Они возникают вновь и вновь, всякий раз, демонстрируя свою нежизнеспособность, быстро загнивая и разваливаясь.

Конечно, их апологеты находят тысячи причин, якобы объясняющих обстоятельства падения очередного тоталитарного режима. Но все эти причины в основе своей предполагают фактор «ошибки» и деятельность внешних и внутренних врагов. Получается, что тоталитарный режим погиб случайно вследствие роковых обстоятельств, и нас убеждают в необходимости попробовать еще раз. Тем самым тоталитаристы демонстрируют свою вопиющую безответственность – их увлеченность идеей и абсолютными ценностями столь велика, что они готовы вновь и вновь экспериментировать, бросая при этом в «топку» эксперимента миллионы людских жизней и гекатомбы материальных ценностей. Правда, сами жертвы тоже «хороши». Развесив уши, они послушно выстраиваются в очередь с тем, чтобы быть принесенными в жертву на алтаре очередного идеального государства. После обвала финансовой пирамиды большинство обанкротившихся ее участников становятся умнее. Но поумнение не случается ни у организаторов, ни у участников «утопических пирамид». Организаторы уверяют, что банкротство – это трагическая случайность и стоит попробовать еще раз, а участники радостно их поддерживают.

Так же как и в случае с финансовыми пирамидами, тоталитарные государства гибнут в наше время не случайно, но закономерно. Подобные типы общества могли бы существовать и существовали тысячелетиями в аграрную эпоху. Но в современном мире они проигрывают обществам модернизированным. Тоталитарное государство становится костным, забюрократизированным, неспособным к новациям и чрезвычайно убыточным. В итоге оно с грохотом обваливается. Это закономерно, но рассказ об этой закономерности – предмет социологического, но не историко-философского текста.

На этом я заканчиваю главу о Платоне. Она получилась более обширной, чем главы о предыдущих философах, но это оправдано тем, что Платон действительно является центральной фигурой для нашей цивилизации. Я не скрываю своего неприятия принципов платоновской философии. Надеюсь, это обстоятельство не повлиялет на объективность картины. Что же касается неприятия, то слишком часто Платона излагают в положительном ключе. Так что мое изложение, надеюсь, уравновесит чаши весов.

ГЛАВА ВТОРАЯ. АРИСТОТЕЛЬ.

Философия Аристотеля, безусловно, проигрывает в своем культурном и цивилизационном значении философии Платона. Но проигрывает не очень сильно. Что же касается значимости философского вклада, то Аристотель вполне может потягаться с Платоном.

§. 1. Жизнь Аристотеля

Аристотель (384/383 – 322 гг. до н. э.) «был шепеляв в разговоре…, ноги имел худые, а глаза маленькие, но был приметен одеждою, перстнями и прической». (11, с. 188)

Если то, что пишет Диоген Лаэртский правда, то это лишний раз доказывает сколь часто великий ум и великая душа скрываются под неказистой внешностью.

Родился Аристотель в городе Стагире, во Фракии, в семье врача, состоявшего при дворе македонского царя. Высокое положение отца позволило будущему философу получить прекрасное образование. В качестве наилучшего места обучения была выбрана Академия Платона. Аристотель оказался талантливым и верным учеником. «Аристотель один дослушал Платона до конца, когда тот читал диалог «О душе», а остальные слушатели все уже разошлись…» (11, с. 147) Это обстоятельство указывает на то, что уже в юности Аристотель являл пытливый, но, вместе с тем, дисциплинированный и терпеливый ум.

Уже в Академии наметились расхождения между Платоном и Аристотелем. «От Платона он отошел еще при его жизни; Платон, говорят, на это сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать»». (11, с. 188) Впоследствии на упреки в том, что он критикует своего учителя, Аристотель якобы ответил: «Платон мне друг, но истина дороже».

Впрочем, расхождения между Платоном и Аристотелем часто чрезмерно преувеличивают. Безусловно, Аристотель создал свою оригинальную систему, но в целом в области метафизики он так и не покинул принципиальных положений своего учителя. Учение Аристотеля – это тот же платонизм, только приведенный в систему, лишенный чрезмерных крайностей и поэтических озарений, обогащенный эмпирическим (фактическим) материалом. Даже в своих поздних произведениях Аристотель иной раз писал «мы, платоники».⁶⁹

После смерти Платона Академию возглавил его племянник Спевсипп, и Аристотель, недовольный новым руководством, удалился из нее. Он много путешествует, изучая мир. В 343 году до н. э. Аристотеля приглашают стать наставником македонского царевича Александра (да, да того самого Александра Македонского).

Судя по всему, отношения между учеником и учителем не стали особенно теплыми. Правда, впоследствии Александр заявлял: «Я чту Аристотеля наравне со своим отцом, так как если отцу я обязан жизнью, то Аристотелю тем, что дает ей цену». Но эти слова следует воспринять скептически. Греки воспринимали Македонию и ее жителей как людей диких и необразованных и весьма тяготились господством этих «дикарей». Думаю, что большинство эпизодов, демонстрирующих уважительное отношение Александра Македонского к греческой духовности, правдивы, поскольку он действительно восхищался этой духовностью и стремился распространить ее на страны Востока. Но, вместе с тем, полагаю, Александр намеренно демонстрировал это уважение, чтобы показать, что греками правит не дикарь, а образованный, просвещенный человек.

По крайней мере, Аристотель совсем не одобрял проект Александра Македонского принести восточным варварам греческую цивилизацию. Аристотель полагал, что различия между цивилизованными греками и восточными варварами имеют непреодолимый природный характер.

После того как Александр Македонский отправился в свой Великий Восточный поход, Аристотель вернулся в Афины и основал здесь свою школу, которая получила название «Ликей», поскольку находилась рядом с храмом Аполлона Ликейского («волчьего»). В школе имелся обширный сад с крытыми галереями для прогулок. Аристотель читал лекции, прогуливаясь по этим галереям. Именно поэтому школа Аристотеля называлась также «перипатетической» (прогулочной), а его последователи «перипатетиками».

Ликей был настоящим научным заведением. Аристотель - ученый энциклопедического склада - интересовался всеми сторонами и явлениями мира. Он и его ученики проводили всеобъемлющие исследования во многих областях научного знания. Творческое наследие Аристотеля является энциклопедическим собранием знаний Античности. Оно состоит из работ: по «первой» философии – «Метафизика»; по философии природы – «Физика», «О небе», «Метеорология», «О возникновении и уничтожении», «История животных», «О душе» и др.; по логике – «Категории», «Первая аналитика», «Вторая аналитика», «Топика», «Об истолковании», «О софистических опровержениях»; по этике, политике, риторике и экономике – «Никомахова этика», «Эвдемова этика», «Политика», «Экономика» и др.; по теории и истории искусства – «Поэтика», «Риторика» и др.

После смерти Александра Великого его империя распалась, и в Афинах вспыхнуло антимакедонское восстание. Аристотель считался представителем промакедонской партии и поэтому был подвергнут судебному преследованию. Подобно Сократу и многим другим, он был обвинен в нечестии и был вынужден удалиться в изгнание. Вскоре, Аристотель скончался в Халкиде.

Аристотель - очень интересный философ. Но интересен он, пожалуй, только специалистам. Философия Аристотеля – это целая эпоха в истории человеческой мысли, один из краеугольных камней, на которых покоится современное здание философской науки. Но для нефилософа Аристотель слишком сложен, учен и сух.

Историю философии можно уподобить путешествию. Мы идем по лугам, затем попадаем в тенистые и прекрасные сады, но иной раз приходиться подниматься и к заснеженным вершинам. Аристотель – одна из таких вершин. По опыту я знаю, что к концу лекции об Аристотеле многие студенты начинают зевать и клевать носом. Впрочем, может быть, в том есть моя вина. Возможно, я так и не смог найти удачной формы для его изложения. Но читать и знать Аристотеля весьма полезно и необходимо тому, кто стремиться отшлифовать свою способность к строгому методическому мышлению.

Философское наследие Аристотеля энциклопедично и весьма обширно. У меня нет возможности изложить здесь его учение во всей полноте. Поэтому я сосредоточусь, прежде всего, на главном – на метафизике Аристотеля. Что же касается других разделов его философии, то о них я расскажу менее подробно, либо же умолчу вовсе.

§. 2. Метафизика

«Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительное восприятие, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда, когда мы не собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий [в вещах]». (3, т.1, с. 65)

Все люди от природы стремятся к знанию, но знание, которым они обладают, имеет различный характер. В отличие от Платона Аристотель реабилитирует эмпирическое, опытное познание – это познание обладает несомненной ценностью, ибо о мире мы узнаем посредством чувственного восприятия. Но реабилитировав эмпирическое знание, Аристотель все же указывает, что оно не является высшим.

Это знание рассказывает нам о вещах, но ничего не говорит о том, почему эти вещи таковы. Высшим знанием является знание умозрительное, ибо посредством разума мы раскрываем подлинную сущность вещей. Опыт есть знание единичного, а умозрение и искусство есть знание общего. В этом отношении, знание умозрительное оказывается наилучшим и совершенным. «… ни одно из чувственных восприятий мы не считаем мудростью, хотя они и дают важнейшие знания о единичном, но они ни относительно чего не указывают «почему», например, почему огонь горяч, а указывают лишь, что он горяч». (3, т.1, с. 67) «…мудрость есть наука об определенных причинах и началах». (Там же)

Эта идея лежит в основе аристотелевской классификации наук. Науки делятся на три больших раздела: 1. теоретические науки; 2. практические науки; 3. науки продуктивные.

Продуктивные науки занимаются различными ремеслами и искусствами. Они ценны с точки зрения комфорта жизни, но низки, поскольку по самой своей сути оказываются служебными.

Практические науки имеют своей целью достижение добродетели. Они прекрасны ввиду их цели, но также носят служебный характер.

Лишь теоретические науки полны совершенства, ибо осуществляют поиск знания ради него самого.

Основание этой классификации нуждается в комментарии, поскольку взгляд Аристотеля на науку в корне отличается от современного отношения к ней. Ключевое слово здесь – «практический».

Античная философия настолько удалена от повседневности низших классов, что под практикой она вообще не склонна понимать производство. Практика для нее – это моральное совершенствование. Поэтому под практическими науками здесь следует понимать этику. Это смысловое значение практики сохраняется до XIX века.

Современный же человек под словом «практический» или «практичный» подразумевает пользу в повседневной жизни или в производстве. Современный человек тем больше ценит знание, или вообще что-либо, чем более оно практично, то есть, чем больше оно приносит пользы. В этом отношении, такая дисциплина как философия в современном мире вынуждена непрерывно доказывать свое право на существование, поскольку подавляющее большинство людей видит в ней мало практической пользы, но, в лучшем случае, интеллектуальную забаву или упражнение.

Подобное прагматичное восприятие сформировалось совсем недавно и принадлежит последним двум столетиям. Это восприятие есть следствие победы капиталистической цивилизации, изначально ориентированной на технические достижения, массовое производство и комфорт. Степень практичности в этой цивилизации всегда четко выражается в определенной денежной сумме. То, что не приносит деньги, автоматически воспринимается современным человеком как некая забава или чрезмерная роскошь.

Эта ситуация не нравится многим интеллектуалам. В этом отношении любопытна следующая полемика, разгоревшаяся однажды в печати.

Некто заявил: «Человек, который изобрел стиральную машину или холодильник, сделал для человечества больше, чем все философы вместе взятые». Его оппонент ответил: «Если ваши интересы ограничиваются чистыми трусами и холодным пивом, то это так».

Мне трудно определиться в том, кого поддержать в этом споре. Человек, указывающий на то, что существует нечто более «высокое», чем холодильник и стиральная машина, безусловно, прав. Хотя его правота уже навязла у меня на зубах и раздражает тем, что эта мысль используется для зомбирования человека. Скорее всего, говоривший сам хорошо прозомбирован и озвучивает подобно автомату вложенную в него программу. Кроме того, говорить о более «высоких» вещах с апломбом хорошо тогда, когда ты доказал, что умеешь ценить эти вещи и готов быть верным им при любых ситуациях. В идеале, прежде чем говорить это, человек должен оказаться в ситуации длительной недоступности материальных благ.

Необходимо с благодарностью относиться к той материальной основе, благодаря которой мы можем заниматься духовной деятельностью. Легко рассуждать о духе, сидя на стуле. Попробуйте рассуждать о том же, когда из-под вас этот стул выбьют.

Но, тем не менее, и философами пренебрегать не стоит. Стиральная машина и холодильник – это порождения современной цивилизации, возникшей в рамках социальной формы именуемой «капитализмом». А философы много сделали для того, чтобы эта цивилизация восторжествовала и для того, чтобы она располагала современными наукой и техникой. Без вклада многих новоевропейских философов не появились бы ни холодильник, ни стиральная машина. Определенное общество, то есть определенный социальный организм подобен химической реакции в колбе: чтобы реакция произошла, нужны соответствующие компоненты. Без какого-либо компонента реакция не произойдет или пойдет совершенно иначе. О значении и роли того или иного компонента можно спорить, но ситуация от этого не меняется.

Мне трудно определиться в этом споре, поскольку я ясно вижу вклад и значение философов, но стиральная машина и холодильник также вызывают во мне почтительный трепет.

Итак, необходимо помнить - сегодня термин «практический» имеет совершенно иное значение, чем-то, которое у него было до XIX века.

Аристотель как человек Античности находился в совершенно иной ситуации. Античность как аграрное, жестко иерархизированное общество исходило из очевидности того, что есть господа и есть рабы, которые их обслуживают. Естественно, статус раба был чрезвычайно низок. Раб это тот, кто не имеет самостоятельной ценности. Его ценность определяется той службой, которую он выполняет. Господин же ценен сам по себе - он свободный человек и живет сам для себя. Так же дело обстоит и со знанием.

То знание, которое имеет служебный, «практический» (в современном смысле слова) характер, несовершенно, ибо несет на себе печать «рабского», «плебейского» происхождения. Лишь знание, которое не приносит никакой пользы, а постигается только ради самого себя, наиболее совершенно:

«…из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы…» (3, т. 1, с. 68) И далее: «И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно также и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя». (3, т. 1, с. 69)

Эти слова Аристотеля прекрасно раскрывают дух античной демократической цивилизации. Эта цивилизация покоится на гордости свободных людей. И эти же слова объясняют нам, почему Аристотель считал, что различие между эллинами и варварами носит природный характер. Этот древний конфликт между деспотизмом и демократией разворачивается и сегодня.

Если бы Аристотель смог переместиться во времени и вступить в беседу с нашими нынешними «славянскими академиками», то они заявили бы ему, что назначение человека состоит в служении. Человек должен служить Богу и должен служить государству. Служба – вот главная добродетель человека (однако, на лицо прогресс: государь, то есть, деспот, уже почти не упоминается). Аристотель не смог бы переубедить этих людей. Да он и не стал бы сильно утруждаться в этом деле, ибо был убежден, что такова природа варваров – они по самой своей сути неспособны к свободе и могут быть лишь рабами, слугами. Вот почему он считал, что если грек становится в силу обстоятельств рабом, то это противоестественно. Рабское же состояние варвара (имеются в виду, прежде всего, люди Востока) естественно, поскольку соответствует его изначальной природе.

И это же обстоятельство объясняет то, почему христианство не могло возникнуть и распространится в античном мире в века господства средиземноморских республик. Потребовалось несколько столетий все возрастающего деспотизма Римской империи для того, чтобы подготовить почву к принятию новой религии.

Таким образом, наилучшими и наисовершеннейшими науками являются науки теоретические – метафизика, физика (в античном смысле слова, то есть натурфилософия), математика, «психология» и т. д. Из теоретических же наук выше и лучше всех остальных - метафизика, поскольку она исследует начала всего, или первые начала. Именно поэтому эту дисциплину Аристотель называет «первой философией» в отличие от «второй философии», то есть физики, исследующей материальный, чувственно-воспринимаемый мир.

«А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не они через то, что им подчинено». (3, т. 1, с. 68) «…божественна та из наук, которой, скорее всего, мог бы обладать бог, и точно так же божественной была бы всякая наука о божественном. И только к одной лишь искомой нами науке подходит и то, и другое. Бог, по общему мнению, принадлежит к причинам и есть некое начало, и такая наука могла бы быть или только или больше всего у бога. Таким образом, все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше - нет ни одной». (3, т. 1, с. 69 - 70)

Из выше сказанного следует, что важнейшим предметом метафизики является Бог. Здесь Аристотель как гениальный систематизатор подводит итог одной из линий предыдущего развития. Анаксагор первым использовал фигуру Бога как необходимую составляющую своего учения о мироздании. У Платона Бог приобретает еще большее значение. И вот Аристотель рассматривает эту фигуру как важнейшую в области метафизики. Именно поэтому теология – наука о Боге - является венцом его метафизики. Кстати, судя по всему, именно Аристотелю принадлежит честь создания термина «теология».

Метафизика исследует четыре предмета: 1. Исследование первых причин, или высших начал; 2. Познание бытия как такового. 3. Исследование субстанции. 4. Знание о Боге как сверхчувственной субстанции. Сообразно этим четырем предметам я и построю свое изложение метафизики Аристотеля.