424

ЧУХЛЕБ С. Н.

АРХЕОЛОГИЯ ИДЕЙ

ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ В ДОСТУПНОМ ИЗЛОЖЕНИИ

Запад: Античность. Средневековье.

«Человеку, сказавшему «Мне дела нет до философии!», он возразил: «Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы хорошо жить?»

Диоген Лаэртский о Диогене Синопском.

ОМ!

Если ты стоишь в толпе и считаешь необходимым, чтобы обратили внимание именно на тебя, то поневоле придется сделать что-то необычное. Надеюсь, это мне удалось.

Поясню. Учебников по философии сотни, если не тысячи. В них теряется даже профессиональный философ. Некоторые из них прекрасны, многие – отвратительны. И если ты собираешься написать еще одно учебное пособие на эту тему, то к тому должны быть веские основания – это должен быть особый учебник.

Хорошо, допустим, автор смог написать такую книгу. Тогда тотчас возникает вопрос: «Где гарантия, что эта особая книга не затеряется на книжной полке магазина среди десятков других учебных пособий на эту тему?» Ответ очевиден – необходимо усиленно подавать сигналы. Чем я и занимаюсь.

Поступая так, я не уподобляюсь торговым менеджерам (хотя в этом уподоблении я не вижу ничего постыдного), но следую древней традиции. Диоген Синопский, известный широкой публике, как философ, живший в «бочке», однажды говорил афинянам о философии. Те заскучали и стали расходиться. Тогда Диоген принялся щебетать по-птичьи, чем мгновенно вернул потерянное было внимание. И он поступил как философ. Ведь недаром другой античный философ – Аристипп, на вопрос о том, что дала ему философия, ответил: «Она научила меня быть свободным». Я надеюсь, что мне удалось получить от философии не меньше даров, чем получил Аристипп, и посему я не вижу препятствий к тому, чтобы мой учебник по философии начинался именно так.

Конечно, я испытываю некоторое беспокойство относительно того, как к такому началу отнесется ученое сообщество. Разумный человек избегает вещей, которые без особой необходимости могут осложнить его предприятие. Но я утешаю себя мыслью, что среди моих собратьев по философскому цеху достаточно просвещенных и широко мыслящих людей, и что они не будут излишне придирчивы.

Почему я считаю это учебное пособие достаточно оригинальным? Дело в том, что подавляющее большинство учебных пособий написано в академическом стиле. Это разумно и правильно. Но довольно часто, этот академический стиль совершенно убивает живую философию, так что она предстает перед читателем в виде костяка давно вымершей рептилии. А ведь философия – это очень интересная дисциплина. Она профессионально исследует вопросы, которыми задается в своей жизни любой мало-мальски образованный человек. Соответственно, я поставил перед собой задачу написать такой текст, в котором глубина понимания философских проблем сочеталась бы с живостью и доступностью изложения. Особое внимание я обратил на то, чтобы философские проблемы имели непосредственный выход на обстоятельства и вопросы жизни обыкновенного человека, далекого от философии. Такая привязка не всегда возможна. Но она необходима.

Эта книга, по сути, является учебным пособием по истории философии. Предназначена она скорее не студентам философских факультетов, а тем, кто изучает философию в рамках годового вузовского курса. Но данное пособие несколько отличается от большинства учебников, посвященных этой теме.

Во-первых. Мой опыт преподавания философии студентам нефилософских факультетов свидетельствует о множестве проблем и трудностей, существующих в этой области. Абстрактное, обезличенное изложение в большинстве своем не находит отклика и понимания среди обучающихся. Неоднократно мне приходилось сталкиваться с выпускниками ВУЗов, которые не могли скрыть своего сильнейшего отвращения при упоминании такого предмета как философия.¹ И лишь изредка я встречал людей, которые поминали этот предмет добрым словом… вернее, добрым словом они поминали преподавателя философии, которому удавалось за счет своего личностного отношения к предмету заинтересовать слушателей.

Надеюсь, я как преподаватель отношусь скорее к тем, кто может интересно и понятно говорить о философии. Отклики моих студентов, кажется, подтверждают это. Часто студенты говорят мне: «Ваши лекции вполне понятны и очень интересны. Но когда приходишь домой и заглядываешь в конспект или учебник, то уже ничего не понятно». Соответственно, я попытался написать учебное пособие, текст которого был бы максимально приближен к характеру моих лекций. А эти лекции насыщены личностным отношением и многочисленными размышлениями по тем проблемам, которые рассматриваются в рамках учебного курса.

Я не отвергаю традицию академического изложения философии. Я всецело поддерживаю ее, ибо она необходима для сохранения и укрепления канонов философской науки. Но абсолютная монополия этого стиля грозит засушить живое древо философской мысли. В этом отношении, мой опыт изложения философии может быть не бесполезен.

Во-вторых. Аналитическое изложение истории философии в историческом и культурном контексте мне представляется наиболее оправданным и удачным. В этом отношении, я охотно следую по пути, проложенному такими философами как В. Виндельбанд или Б. Рассел. В предисловии к своей «Истории западной философии» Бертран Рассел пишет:

«Философы являются одновременно и следствиями и причинами – следствиями социальных обстоятельств, политики и институтов того времени, к которому они принадлежат, и причинами (в случае, если те или иные философы удачливы) убеждений, определяющих политику и институты последующих веков. В большинстве историй философии каждый мыслитель действует как бы в пустоте; его взгляды излагаются изолированно, исключая, самое большее, связь их с воззрениями более ранних философов. Я же, со своей стороны, каждого философа пытаюсь рассматривать (насколько это возможно сделать, не отходя от истины) в качестве продукта окружающей его среды, то есть как человека, в котором выкристаллизовались и сконцентрировались мысли и чувства, свойственные обществу, частью которого он является» (19, с. 17) Я всецело поддерживаю этот способ упорядочивания историко-философского материала и именно этим путем намереваюсь следовать.

Но этот метод накладывает и определенные ограничения на книгу по истории философии. Сухое, вырванное из исторического и культурного контекста, изложение позволяет более детально осветить предмет. Следовательно, книга, претендующая на аналитическое изложение истории философии в историческом и культурном контексте, оказывается менее информативной относительно деталей предмета. Конечно, эта проблема может быть решена за счет увеличения количества страниц книги. Но, зная, сколь ревниво студент отслеживает толщину учебника, и сколь склонен он к наикратчайшим учебным пособиям,² увлекаться увеличением количества страниц опасно. В этом положении ничего другого не остается, как покориться неизбежному, и пожертвовать множеством деталей ради лучшего и более глубокого освещения целого - лучше меньше, да лучше. Если человек понял и усвоил суть, то при желании он всегда сможет дополнить свое понимание необходимыми деталями, обратившись к иным, более академическим учебным пособиям. Если же суть от него ускользнула, то ему не остается ничего другого, как прибегнуть к «зубрежке». «Зубрежка» же не только тягостна, но и бесплодна.

По той же причине, по причине экономии места, я отказался от освещения восточной философии и сосредоточил внимание преимущественно на философии западной. Восточная философия столь оригинальна и столь отлична от западной, что отведение ей, как это принято, нескольких десятков страниц явно недостаточно и в силу этого почти бесполезно.

В-третьих. Я рассматриваю свой учебник по истории философии и как пособие по философии в целом. Это связано с тем, что большинство попыток общего обзора философских проблем, на мой взгляд, оказываются неудачными. Здесь существует два пути.

Первый – автор излагает основные проблемы философии и перечисляет варианты решения этих проблем, предлагаемые различными философскими школами и направлениями. В итоге, вырванные из контекста, эти позиции оказываются чуждыми читателю и убеждают его лишь в одном – тщетны попытки разума дать ответы на вечные вопросы.

Другой же путь не только еще более неудачен, но и бесчестен. К сожалению, к нему особенно охотно прибегают многие отечественные авторы. Суть его в том, что автор дает общую характеристику проблем философии и перечисляет основные варианты решения этих проблем. При этом он задает целостность и определенность текста (столь необходимые студенту) посредством указания единственно верного варианта решения и обличения вариантов неверных, ошибочных, злонамеренных.

Таким образом, здесь под видом изложения философии излагают лишь одну из версий философии, часто даже не предупреждая об этом слушателей или читателей. И горе тому студенту, кто не согласиться с этой «единственно научной и истинной точкой зрения». Чаще всего в отечественной учебной литературе такой единственной версией философии является марксизм. Что и не удивительно, поскольку большинство наших преподавателей изучали на студенческой скамье именно марксизм. Я потому сужу об этом столь уверено, так как часто расспрашиваю студентов об их предыдущем опыте изучения философии и нахожу у них под видом общефилософских знаний все тот же марксизм-ленинизм, который я изучал в советской школе и в университете. Я не против марксизма. Я сам процентов на восемьдесят марксист. Но я за интеллектуальную честность. Я за то, чтобы были представлены все позиции, а не одна из них.

Соответственно, лучшим способом введения в философскую проблематику мне представляется изложение истории философии. Здесь каждая философская школа, каждое философское направление получают возможность высказаться, и эти высказывания оказываются оправданными и обоснованными в рамках тех эпох, которым они принадлежат. Конечно, злонамеренный и недалекий автор (или лектор) и здесь может злоупотребить своей монополией «медиума» и извратить и оболгать направления лично ему враждебные. Но при этом он оказывается весьма уязвимым, поскольку история имеет дело с фактами и именно этими фактами его всегда можно уличить.

Я полагаю, что излагающий историю философии должен руководствоваться принципом диалогизма. То есть он должен уметь понимать и переживать альтернативные его философским взглядам позиции как правомерные и достаточно обоснованные. Иными словами, недиалогичный исследователь, сталкиваясь с иной позицией, уверен, что ее автор или сторонник глуп, невежественен³ и абсолютно злонамерен (например, является ближайшим приспешником Князя Тьмы). При такой уверенности есть лишь одна реакция – возмущение и непримиримая борьба. Диалогичный же исследователь исходит из установки, что у автора или сторонника иной позиции есть серьезные интеллектуальные, моральные, экзистенциальные и прочие основания к тому, чтобы этой позиции придерживаться. Диалогизм не требует окончательного и бесповоротного принятия иной позиции, но требует понимания «законных» оснований существования этой позиции.

Проще говоря, излагая Платона, автор (лектор) должен говорить и мыслить как Платон. Излагая Ницше, он должен говорить и мыслить как Ницше. В качестве же компенсации за такое самоотвержение автор имеет право высказать свое мнение в соответствующем комментарии.

Именно так я и намерен поступить. Я постараюсь быть максимально диалогичным и объективным. Свое же мнение я буду высказывать в комментариях, выделенных другим шрифтом. Впрочем, текст, напечатанный более мелким шрифтом, включает в себя не только мои комментарии. Часто он содержит контекстуальные отступления, призванные сообщить дополнительную информацию относительно рассматриваемого вопроса. При желании или необходимости читатель может пропускать этот текст и спокойно читать дальше.

Кроме того, в конце книги (речь идет о втором томе) читателю предлагается краткий очерк философской позиции автора с тем, чтобы читатель был начеку и знал заранее в какое философское «болото» его будут незаметно тянуть. А как говорили римляне: кто предупрежден - тот вооружен.

Я не рассматриваю свою работу в качестве самостоятельного научного исследования по истории философии. Она – всего лишь учебное пособие для изучающих философию. И как таковое эта книга является во многом компиляцией иных монографий и учебных пособий.

Признаюсь: размышляя о том, стоит ли писать еще один учебник философии, когда их и так - тьма, я надеялся, что мне удастся написать очень понятный, очень доступный и оригинальный текст, который поможет всякому, кто желает ознакомиться с философией, успешно реализовать свое желание. Не знаю, удалось ли мне это, но сразу должен предупредить, что философия – это интеллектуальный груз, который сам по себе весьма значителен. И сколь бы ни велики были дидактические таланты автора, сколько бы он не облегчал этот груз, если ваши интеллектуальные мускулы не тренированы чтением и более или менее успешным предыдущим обучением, то вас, возможно, подстерегают на этом пути неприятные неудачи.

Главная моя задача – написать текст, который позволит нефилософу понять, что есть философия и приобщиться, по возможности, к ее бесценным плодам. Поэтому, если дамы и господа студенты желают просто набрать необходимый минимум знаний для того, чтобы сдать экзамен по философии и тотчас забыть о ней, то им следует обратиться к иным учебным пособиям. Этот текст предназначен тем, кто желает быть образованным человеком, а не для тех, кто хочет казаться таковым.

Со знанием дело обстоит, так же как и с пищей. В Древнем Риме пирующие регулярно опорожняли свой желудок с тем, чтобы продолжить свое пребывание на многочасовом пире. Здесь главное не еда, а участие в знаковом мероприятии. Когда же вы едите ради удовлетворения голода, то пища оказывается тем материалом, из которого создается ваше тело и энергия вашей жизни. То же и со знанием. Знание и размышление – это тот материал, из которого строится ваша личность. Если вы собираетесь обогатить свою личность изысканными сокровищами человеческого духа, то тогда эта книга для вас.

В книге я часто пользуюсь методами и теориями, разработанными современными психологией и психотерапией. В XX веке в этой области знания свершилась целая революция, которая позволяет ученому взглянуть на человека с принципиально иной стороны. Печально, что большинство социальных теоретиков ничего не знает об этом и все еще пользуется антропологией (учением о человеке), разработанной во времена Античности. Я решительно отклоняю упреки в излишней «психотерапизации» своего изложения истории философии. Психотерапия есть всего лишь современное продолжение древней философской традиции исследования и врачевания человеческой души. Использование ее знания и терминов для анализа философов и философий оправданно и полезно. В конце концов, во многом прав был Ницше, когда заявил: «Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя… я не думаю, чтобы "позыв к познанию" был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием…Ибо каждый инстинкт властолюбив; и, как таковой, он пытается философствовать».

В заключение этих предварительных замечаний я хотел бы выразить свою благодарность Петру Шагову, Элине Кретовой, Анастасии Булаевой, Григорию Ермолаеву, а так же моему соседу по даче – Владу Щекольцову.

Замечания и комментарии Элины Кретовой, Анастасии Булаевой и Григория Ермолаева значительно улучшили текст этой книги.

Без участия Петра Шагова книга вообще могла не состояться. Его участие, словом и делом, в ее создании весьма значительно. Методичность, образованность, вдумчивость господина Шагова избавили мой текст от множества погрешностей и изъянов.

Влад же оказал мне неоценимую эмоциональную поддержку. Он добрый и отзывчивый человек. Кажется, он считает меня «ученым человеком». Поэтому всякий раз, как я сталкиваюсь во время дачной жизни с какими-либо бытовыми сложностями, Влад неизменно и бескорыстно приходит ко мне на помощь, говоря при этом: «Ты, Сергей, главное пиши! А это мы поправим». Добрый человек! Грех - не упомянуть!

ВМЕСТО ПЕРВОЙ ГЛАВЫ.

О ФИЛОСОФИИ.

В первоначальном варианте эта книга начиналась с обширной главы, рассказывающей о том, что есть философия, каков ее предмет и чем она занимается. Но, по общему мнению людей, ознакомившихся с моим текстом, глава эта вышла слишком ученой. Возникало неприятное противоречие: книга, претендующая на достаточно доступное изложение истории философии, начиналась с текста трудного для понимания многих. Осознавая это противоречие, я пытался устранить его указанием, что читатель может с легкостью пропустить первую главу и сразу обратиться к чтению глав историко-философских.

Но, к сожалению, это указание является мнимым разрешением проблемы. Существует достаточно много людей, которые преисполнены дисциплины, долга, ответственности и самоуважения. Они, как правило, игнорируют подобные указания и читают все с самого начала с тем, чтобы не пропустить чего-либо важного и с тем, чтобы поддержать собственное мнение о самих себе, как людях умных и серьезных. Как правило, это их мнение о самих себе справедливо. Они действительно прочли бы первую главу. Но беда в том, что во время этого чтения они изрядно израсходовали бы тот кредит доверия, который имеется у каждого читателя по отношению к книге, которую он избрал для чтения.

Умный же и предусмотрительный автор дорожит этим кредитом и не расходует его понапрасну. Именно поэтому я, пусть и с некоторыми колебаниями, отправил первую главу «в ссылку», в приложение и заменил ее несколькими страницами вводного текста о сущности философии. Статус приложения тем и хорош, что оставляет для читателя полную свободу по отношению к содержанию этого приложения. Если кто-то захочет более детально узнать о сущности и предмете философии, то он всегда может обратиться к «бывшей первой главе», томящейся в Приложении.

«Философия» - слово древнегреческое, дословно переводящееся – «любовь к мудрости. Но это определение нам мало что дает. Дело в том, что философия существует уже две с половиной тысячи лет, и за это время она достаточно радикально меняла свое содержание и свой облик. Кроме того, сегодня существует достаточно много видов философии, отличных друг от друга. Я не собираюсь здесь вникать во все эти тонкости и различия и скажу лишь следующее.

Во временном, историческом плане следует указать, что, начиная с Античности и до XIX века, под философией понимали единую систему знания, фактически отождествляемую с наукой вообще. В этой ситуации то научное знание, которое сегодня распадается на ряд отдельных, частных научных дисциплин (физика, биология, социология, психология и т. д.), в то время входило в различные разделы философии (философия природы, философия общества, этика и философия человека и т.д.)

В XIX веке окончательно формируется тот стандарт классификации научного знания, который существует и поныне. Формирование этого стандарта связано с возникновением современной науки и образованием самостоятельных частных научных дисциплин. В итоге, философия оказалась в положении короля Лира, который раздал все свои земли дочерям и остался нищим бездомным и гонимым. Спасение философия обрела в области «наиболее общего». Если частные научные дисциплины исследуют отдельные участки реальности, то философия предъявила свои права на создание общей картины этой реальности.

Таким образом, первая центральная философская дисциплина - онтология (учение о бытии) исследует наиболее общие черты мироздания. Она стремится соединить подобно элементам мозаики данные отдельных наук в единую картину и понять, как мир устроен в общем и в целом.

Вторая центральная философская дисциплина – гносеология (теория познания) исследует то, как человек познает реальность. Она задумывается о том: возможно ли такое познание, если же возможно, то как оно осуществляется, и каковы его перспективы и пределы. Она исследует такие вопросы: что есть истина? Каковы ее критерии? Что есть теория? Каковы ее строение и основания? Что может являться доказательством или опровержением? и т.д.

Подобные же претензии на знание всеобщего философия являет и в других областях. В рамках философии общества она стремиться изучить наиболее общие основания бытия общества и человека. В рамках этики она стремиться исследовать наиболее общие основания морали. А в рамках эстетики – наиболее общие основания искусства.

Таким образом, наиболее универсальным определением философии будет: философия есть рациональное знание о наиболее общем.

Большинство современных философов вряд ли согласятся с этим определением – философия столь несчастная дисциплина, что ее представители даже не могут сойтись в едином мнении относительно того, чем они занимаются. Но именно это представление о философии, как правило, являют историки философии в своих исследованиях. Обращаясь к философии тех времен, когда она была тождественна научному знанию вообще, они в качестве своего предмета исследования избирают именно наиболее общие суждения о мире в целом и об отдельных его частях, оставляя для историков науки так называемые, частно-научные взгляды того или иного древнего философа.

Предложенное мною определение философии хорошо и тем, что оно оставляет в стороне многочисленные споры между различными видами философии. Человек познает мир различными способами. Соответственно и философия распадается на различные виды. Существует философия, которая пытается строить свое знание на основе принципов науки. Существует философия, ориентирующаяся на религию. Существует философия, которая образцом для себя полагает искусство. Существует философия, которая стремится реализовать и выразить сущность магического мировосприятия. И это далеко не полный перечень существующих видов философии.

Но ведь существует же нечто общее между всеми этими видами, что и позволяет нам отнести их к философии как таковой? Это – рациональное исследование наиболее общего.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ФИЛОСОФИИ

Принято считать, что философия возникла в результате разложения мифологического мировосприятия. Соответственно, прежде чем говорить о возникновении философии, разумно рассмотреть сначала сущность мифа с тем, чтобы понять, чем миф отличается от философии, и выяснить, почему мифологическое мировосприятие однажды прекратило свое существование.

Глава 1. Первобытное мышление и миф

Среднестатистический студент несколько наивно полагает, что он знает, что такое миф. В этом я неоднократно убеждался во время экзамена по философии. Получив билет с вопросом о мифе, студент, как правило, пытается передать суть тех книг, которые обычно выходят под названием «Мифы Древней Греции». Естественно, такой ответ мною не принимается, поскольку он не содержит анализа сущности мифологического мировосприятия. Кроме того, тот материал, который обычно издают под рубрикой «Мифы Древней Греции» является, в лучшем случае, античной переработкой архаической мифологии, да к тому же и сильно цензурированной современными авторами.

Миф – это форма культуры первобытного и традиционного обществ. Первобытное общество базируется на крайне примитивной экономике, зачастую позволяющей обеспечить лишь его физическое выживание. Специализация и разделение труда в первобытном обществе слабо выражены. Они имеют половозрастной характер. Например, мужчины охотятся, а женщины и дети занимаются собирательством. Соответственно, в таком обществе специализация, связанная с духовной деятельностью, отсутствует. В итоге, духовная культура возникает и существует как естественное, слабо осознаваемое озвучивание мировосприятия и мироотношения первобытного человека. Поскольку письменность отсутствует, раз созданные устные тексты передаются из поколения в поколение посредством запоминания и многократного воспроизведения вслух. Подобное функционирование механизмов первобытной культуры порождает специфическое первобытное мышление.

Существует достаточно много концепций, претендующих на понимание и описание первобытной культуры и первобытного мышления. В целом, они неплохо согласуются между собой, но есть и существенные различия. Правда, здесь эти различия нас не должны беспокоить, поскольку они имеют специальный характер. В своем понимании первобытной культуры я предпочитаю опираться на работы культуролога и историка В. Н. Романова.⁴

§. 1. Симпрактическая и теоретическая культуры.

В. Н. Романов выделяет два типа культур – симпрактические и теоретические. Симпрактическая культура характерна для доклассовых обществ (первобытных и традиционных), не обладающих письменностью. Для нее характерны слитность чувственно-практического, «наглядного» и информационного аспекта в деятельности. Подобная синкретичность (слитность) порождает отсутствие какого-либо абстрагирования, неспособность субъекта симпрактической культуры произвольно высветить в отвлеченном тексте планы деятельности. Соответственно, произвольное планирование деятельности, а тем более ее произвольное реформирование почти невозможно. Всякое изменение деятельностного комплекса осуществляется под давлением практической ситуации путем проб и ошибок. В некотором роде, можно говорить об «эволюции» деятельности в своей естественной историчности, сходной с эволюцией живых организмов.

Теоретическая культура характерна для обществ, обладающих развитой социальной и политической структурой и феноменом письменности, обслуживающим эту структуру. Письменность позволяет закрепить расчленённость чувственно-практического и информационного планов деятельности. Более того, она оформляет в ряде случаев профессиональное оперирование с информацией, как институционно (в виде отдельных, специализированных социальных институтов) закрепленную отдельную деятельность. Иными словами, способность к решению абстрактных задач, произвольному планированию и реформированию деятельности, созданию отвлеченных текстов, описывающих ее, становится не только характеристикой практического деятеля, но и предметом профессиональных усилий целого класса теоретиков.

Все это выглядит достаточно сложно. Что ж, попробую объяснить. В первобытной культуре информационный аспект деятельности слит с самой деятельностью. Информационный аспект – это любая информация относительно деятельности, имеющаяся в нашей голове. Дело в том, что человеческая деятельность по определению является разумной. И именно этим она отличается от биологической активности. Так, например, во сне человек может ворочаться и шевелить ногами и руками. Это биологическая активность, но не деятельность. А вот если человек занят приготовлением обеда, то он сознательно преследует определенную цель. И здесь мы имеем дело с деятельностью. Соответственно, все знания и все навыки человека в этом случае можно рассматривать как информационный аспект данной деятельности.

То, что в первобытной культуре информационный аспект деятельности слит с самой деятельностью, означает, что информация передается лишь через саму деятельность. Она не существует отдельно от этой деятельности в качестве самостоятельного текста. Приведу несколько примеров, иллюстрирующих эту ситуацию.

Давайте мысленно отправимся в какую-нибудь глухую деревню, где нет доступа к средствам массовой информации, и нет даже минимального школьного образования, и встретим пастуха, прекрасно играющего на дудочке. Мы можем восхититься его игрой и попросить его обучить нас этому искусству. Наш пастух не сможет объяснить, как он это делает. Но он сможет показать нам это. Пастух будет играть и время от времени показывать, что дуть надо так, а пальцами делать вот так. Эта ситуация закономерна. Информационный аспект деятельности пастуха, в данном случае, его игры на дудочке, слит с самой деятельностью. И у него нет навыков отделять этот аспект от непосредственного процесса игры и формировать его в виде отдельного самостоятельного текста. Наиболее хорошо это видно на примере мелодии, им исполняемой. Пастух воспроизведет эту мелодию еще раз на дудочке или напоет ее, но он не сможет предоставить нотный текст.

Более того, этого текста нет и в его голове. Иными словами, этот пастух не владеет абстрактным, теоретическим планом своей музыкальной «деятельности», а значит, его способность сознательно реформировать, преобразовывать ее сведена почти к нулю. Вот почему для архаических культур характерен непреодолимый консерватизм, выражающийся в их традиционности. Они как бы застывают в традиционных формах на тысячелетия.

Совершенно иная ситуация в теоретической культуре. Благодаря письменности, позволяющей зафиксировать информационный план деятельности отдельно от самой деятельности, теоретическая культура создает и накапливает у своих представителей множество навыков отвлеченной, теоретической работы с информацией. Более того, представитель теоретической культуры может использовать текст как ту точку опоры, которая позволяет ему реформировать саму деятельность. Это хорошо видно на примере ситуации самообучения игре на гитаре. Человек современной теоретической культуры может запастись несколькими самоучителями, набором нотных текстов и, опираясь на них, реформировать, преобразовать, развить свою способность к игре на гитаре. Более того, он может коммунницировать по этому поводу с другими людьми по интернету, обмениваясь нотными текстами и делясь собственными «находками». Его развитые теоретические знания позволяют ему делать это. Такой человек со временем может сделать значительные успехи в исполнительском мастерстве и даже писать теоретические труды по музыке.

Следующий пример. Он позаимствован из «Золотого ключика». Мальвина обучает Буратино математике: «У тебя два яблока. Некто взял у тебя одно. Сколько яблок у тебя осталось?». «Два – отвечает Буратино, - я вовсе не собираюсь отдавать ему мое яблоко!». Хотя этот эпизод воспринимается читателями в качестве забавного анекдота, он очень типичен для человека симпрактической культуры. Такой человек не владеет навыками абстрактного мышления. Он не способен отвлечься от чувственно-конкретной ситуации. Любая задача воспринимается им в контексте этой ситуации, она конкретизируется до реальных вещей и лиц. Что это за Некто? Если он уважаемый или очень сильный человек, то, возможно, у меня не останется вообще яблок. Если же он - человек вздорный, то, возможно, яблок у меня прибавится, потому что я сам отберу у него яблоки.

В этом примере Буратино являет отсутствие элементарных навыков теоретической культуры. Эти навыки приобретаются в первых классах школы, когда детей обучают арифметике, письму и чтению. Заметьте, учитель не вываливает на детей сразу все сведения о цифрах и операциях с ними. Обучение начинается с оперирования разноцветными палочками и прочими штуками, и лишь постепенно учитель переводит сознание подопечных от чувственно-воспринимаемых предметов к цифрам и их комбинациям. Так современный человек начинает приобретать навыки теоретической работы с информацией. Эти навыки столь многочисленны, что им можно обучаться всю жизнь. И каждый современный человек специализируется в какой-то одной области. Человек может быть прекрасным инженером и в совершенстве владеть высшей математикой, но в области анализа социальной реальности может являть простодушие Буратино – нет соответствующих навыков.

Теперь обратимся к реальным примерам. Антропологи проводили любопытный эксперимент с бедуинами. Они брали большой стакан и маленький стакан. В маленьком стакане была вода. Затем воду переливали в большой стакан. Понятно, что уровень воды в большом стакане был ниже. Бедуинов спрашивали об этом, и они отвечали, что воды стало меньше. Затем воду опять переливали в маленький стакан. Бедуины говорили, что воды стало больше.

Очевидно, что бедуины знают: от переливания в иной сосуд вода не убывает и не прибавляется. В противном случае, они не путешествовали бы за десятки километров к колодцу, а пытались бы простым переливанием воды из бурдюка в бурдюк увеличить ее количество. Но это знание присуще им симпрактически. Оно не осознается и не рефлексируется. Если вода заканчивается - это знак, что следует отправиться по привычному маршруту (маршруту известному еще предкам их предков) туда, где она есть. Антропологи своим экспериментом совершенно сбили их с толку. Ситуация им была чужда и непонятна, вопросы казались нелепыми, и они просто озвучивали то, что видели.

Другой пример. До недавнего времени некоторые племена Южной Африки занимались выплавкой железа в примитивных доменных печах. Искусный мастер мог изготовить такую печь, но рассказать исследователю, как он это делает, он был не в состоянии. Естественно, не в состоянии он был и начертить план этой печи. Но он мог показать, как он это делает: этот кирпич сюда, а этот сюда, а здесь мажем глиной. Свое знание он получил, помогая отцу. И это знание заключено у него в телесной моторике, но не в виде отвлеченного, теоретического текста.

Симпрактический человек не владеет навыками современной классификации. Современного человека обучают в школе тому, что классификация должна осуществляться по одному основанию. Например, из ряда предметов мы выбираем класс орудий труда и класс предметов труда. Или выделяем класс «мебель» и класс «книги». Симпрактический человек действует совершенно иначе, он классифицирует по ситуации. Так, например, когда ему предлагают убрать лишний предмет из набора: ружье, кинжал, птица, - то он заявляет, что здесь нет лишних предметов, поскольку ружье стреляет в птицу, а кинжалом мы ее разрежем для обеда. Мысль классифицировать эти предметы по родам: «оружие», «живое существо», ему просто не приходит в голову.

Кроме того, симпрактическое мышление всегда завязано на авторитете. Если симпрактическому человеку сообщают некую информацию, то для него очень важно, кто является источником этой информации. Если источник авторитетен, то информация воспринимается как истинная, если же источник не обладает авторитетом - информация подвергается сомнению.⁵

И последний пример. Пример из личных впечатлений. Однажды я возвращался из Крыма на поезде. Мой билет оказался на место в купе, в котором расположилась молодая семья врачей: муж, жена и дочка лет шести. Приятные интеллигентные люди, прекрасная живая, любознательная девочка. Но в какой-то момент я заметил, что начинаются приготовления к чему-то значительному. Мать стала убирать со стола лишние вещи и выкладывать на него бумагу, ручки и карандаши. Делала она это с важностью священника, приготовляющегося к мессе. Девочка же, назовем ее Аня, вдруг поскучнела и стала смотреть затравленным зверем. Я преисполнился любопытства. Вскоре выяснилось, что настало время для ежедневных уроков Ани, которая скоро должна пойти в школу. Сначала Аня прочитала наизусть стихотворение, потом приступила к арифметическим упражнениям. Время от времени она совершала ошибки, которые больно ранили ее мать. С каждой ошибкой мать все больше злилась, и было видно, что ей стоило большого труда сдержать свой гнев на бестолковую дочь. Когда дело дошло до географии, разразилась давно назревавшая буря. На вопрос матери: откуда они едут, и где они были? Дочь ответила, что были они в Крыму. «А что такое Крым?» - спросила мать. Признаться, я сам затруднился бы сразу ответить на этот вопрос. Но девочка была готова к нему и бодро ответила: «Это остров». В этот момент мать разражается воплями: «Дура! Бестолочь! Тупица! Сколько раз тебе можно говорить, что Крым – это полуостров! Это же так просто! Последний идиот это поймет! Вот смотри…». Мать хватает ручку, лист бумаги и рисует волнистые линии – «Это море». Далее она рисует неправильную окружность посреди волнистых линий – «Это остров». И, наконец, она соединяет окружность с большой линией и говорит: «Вот это материк, и если остров соединен с ним землей, то это полуостров». Дочь испуганно кивает, и видно, что от ужаса она ничего не понимает из того, что ей говорит мать. В этот момент мне становится понятно столь странное поведение девочки в начале урока. Скорее всего, каждый урок сопровождается материнским гневом, девочка знает это и страшно боится этого. А от страха и зажатости глупеют даже самые умные люди.

Через некоторое время я попытался объяснить матери то, что пытаюсь сообщить читателю в этой главе. Девочка только учится читать и считать. Она не владеет навыками теоретической культуры. Она мыслит симпрактически, то есть, чувственно-конкретно,. Крым для нее – это набор образов: звуки улицы, на которой она жила, синева моря, в котором она купалась, запаха водорослей, который она слышала. И она не может соотнести эти впечатления с теми загогулинами, которые мать рисует на бумаге. Для матери эта примитивная схема элементарна, поскольку мать окончила институт. Это означает, что почти двадцать лет, если считать вместе со школой, она упражнялась в навыках теоретического мышления. И для нее не составляет труда мгновенно абстрагироваться от чувственной конкретики и выразить ее в нескольких линиях. Но Аня пока не способна на это. Заметьте, географию преподают в шестых-седьмых классах. И это неслучайно. Существует методика преподавания, которая учитывает степень возрастания теоретических навыков ученика. Для того чтобы ученик научился абстрагировать какую-либо местность в географическую карту, он должен несколько лет развивать теоретические способности.

К сожалению, мое увещевание оказалось тщетным. Думаю, мое присутствие при уроке было особенно приятно этой женщине, поскольку она надеялась продемонстрировать кандидату наук, какая она замечательная, заботливая мать. И мои увещевания она восприняла, как попытку поставить под сомнение ее родительскую компетенцию.

Надеюсь, все эти примеры позволили вам хотя бы отчасти понять сущность симпрактического мышления и взглянуть на мир глазами первобытного человека. Если вы читаете эти строки, то это означает, что вы не просто грамотный человек, но еще и достаточно образованный человек. То есть, вы являетесь типичным представителем теоретической культуры. Такому человеку очень трудно понять и вжиться в симпрактическое мышление. Это похоже на то, как если бы вы пытались увидеть мир глазами сумасшедшего. Я вовсе не хочу сказать, что симпрактический человек - сумасшедший. По всем своим человеческим характеристикам он такой же человек, как и мы с вами. Просто он является представителем совершенно иного типа мышления, иной культуры. Именно поэтому теоретическому человеку так трудно понять сущность симпрактического мышления. Да он чаще всего и не понимает. При столкновении с этим мышлением теоретический человек обычно вешает «этикетки»: «дикий», «варвар», «деревенщина», «тупой», «темный» и т.д., наивно полагая, что эти эпитеты все объясняют.

Или еще хуже: не понимая сущности симпрактического мышления, теоретический человек начинает проецировать собственные взгляды и идеи на человека симпрактического, представляя его носителем невообразимых мудрости и знания. Подобная проекция крайне сомнительна. Интеллектуальный прогресс, как правило, корреллирует с общим социальным прогрессом. Трудно представить, что общество, базирующееся на примитивной экономике и имеющее примитивную социальную структуру, смогло создать неизмеримо высокую культуру. Тем более что возможности симпрактического мышления крайне ограниченны.

В этом отношении, идеализирующим древние культуры лучше обратить свой взгляд на самих себя и, для начала, попробовать понять социальные и культурные истоки собственных фантазий. Эти фантазии в большей степени характеризуют не древность, а современное общество. Впервые они обнаружились в эпоху романтизма и ныне служат неискоренимой потребности современного человека идеализировать прошлое или будущее.

Жесткая привязка мышления симпрактического человека к деятельности приводит к почти полному отсутствию рефлексии.⁶ Почти все мысли такого человека связаны с практической деятельностью, направлены на практическую деятельность и, в свою очередь, направляются практической деятельностью. Образно говоря, деятельность может быть уподоблена собаке, а симпрактическое мышление – ее хвосту. Хвостом виляет собака, а не наоборот. Жизнь первобытного или традиционного человека жестко определена от века заданными схемами. Он подчиняется природным ритмам и социальной традиции. То есть, он почти всегда знает, что ему нужно делать в тот или иной момент, и у него всегда есть симпрактическое знание того, как это делать. Это знание досталось ему от предков в виде традиции, и он обучился ему, участвуя в деятельности старших. Нестандартные ситуации возникают крайне редко и лишь немногие способны найти творческий алгоритм решения новой проблемы. И такой поиск задействует первобытное мышление на пределе его возможностей, и то - лишь единицы оказываются способны на это. Вот почему первобытное и традиционное общества столь ценят и столь восхваляют такую добродетель как «хитроумие».⁷

Симпрактический человек неспособен к рефлексивному осмыслению самого себя. Все, что он знает о себе, есть совокупность того, что о нем говорят другие. В силу этого обстоятельства симпрактическому человеку чужд феномен совести. Совесть предполагает некоторый отвлеченный свод правил, опираясь на который, человек осмысляет свои поступки и свои мысли. Феномен совести есть порождение теоретической культуры.

Теоретическая культура создает в нашей голове виртуальные миры. Это, например, может быть виртуальный мир математики. Теоретический человек может погружаться в него, мысленно что-то высчитывать или анализировать и даже прилагать итоги этого анализа к внешней реальности. Так же обстоит дело и с моралью. Теоретическая культура порождает в нашей голове виртуальный свод отвлеченных правил, регулирующих наше отношение к другим людям. «Возлюби ближнего своего, как самого себя» - это очень теоретическое суждение. Оно содержит в себе такую абстракцию, как «ближний». Это очень сильная абстракция. Она требует предельного развития теоретических способностей. Неудивительно, что находится мало людей, способных понять ее правильно. Одно из любимых моих развлечений – дискуссии с христианами о том, кого следует подразумевать под понятием «ближний». Мой опыт таких дискуссий свидетельствует, что очень немногие способны дать адекватный ответ.

Таким образом, теоретический человек, в идеале, имеет возможность сравнивать свое поведение с имеющимся в его голове отвлеченным сводом моральных правил. И у него есть навык рефлексивного мышления, порождающий такую возможность.

Слово «возможность» я использую потому, что глубоко убежден в невозможности для подавляющего большинства людей сознательного морального поведения. Сознательное моральное поведение предполагает два необходимых условия: 1. осознание человеком того, что он делает и почему он это делает; 2. возможность быть хозяином самого себя, то есть обладание способностью сознательно, произвольно менять себя и собственное поведение. Новейшие данные социальных наук, прежде всего, психологии и психотерапии, указывают на то, что для большинства людей эти условия неисполнимы. Человек – существо, экзистенциально невменяемое. Чаще всего он не ведает того, что и почему он делает по отношению к себе и к другим людям. Ощущение вменяемости, присущее каждому человеку (заметьте, даже сумасшедший им обладает) есть иллюзия. Но если человек не способен истинно осознать себя, и если он не способен сознательно и произвольно изменять себя, то мораль невозможна. Моральное в тенденции присутствует, но лишь как следствие давления общества. Оно есть скорее следствие «дрессировки», чем следствие осознанного поведения.

Симпрактический же человек руководствуется чувством стыда. В отличие от совести стыд не нуждается в способности к рефлексии. Феномен стыда конструируется на основе мнения окружающих и общества в целом. Симпрактический человек старается не делать постыдных поступков, поскольку знает, что они будут негативно оценены референтными (значимыми, авторитетными) для него людьми. В этом отношении, весьма любопытна русская пословица: «не видно – не стыдно». В отличие от стыда совесть предполагает не внешний, но внутренний оценивающий взгляд.

Отсутствие рефлексивного мышления не способствует формированию индивидуальности. Для первобытных и традиционных обществ характерно слияние личности человека с некой социальной группой, прежде всего, с родом, кланом или семьей. Современный человек ценит, прежде всего, индивидуальность. Для человека же симпрактического отдельная личность не имеет значения, важен лишь род. Вот почему традиционный человек с такой легкостью жертвует собой ради спасения или поддержания чести «семьи» или клана.

Соответственно, один из характернейших признаков достаточно зрелой теоретической культуры – появление автобиографических и, в особенности, исповедальных (например, «Исповедь» Бл. Августина) текстов. Они указывают на то, что социальная структура достигла высокой степени сложности и породила развитые теоретические структуры.

Все вышеперечисленные особенности симпрактического мышления в полной мере проявляются в такой форме культуры как миф.

§. 2. Мифологическое мировосприятие.

Первая и наиболее бросающаяся в глаза особенность мифа – синкретичность (слитность, нерасчлененность). Человек теоретической культуры вычленяет в культурной сфере науку, религию, искусство, мораль, право и т. д. Соответственно, первый позыв такого человека, сталкивающегося с мифом – попытаться применить одно из этих понятий к определению сущности мифа. Иногда так и поступают, и совершают ошибку. Миф – это образование синкретическое и многофункциональное. Выражаясь современным языком и тем самым уже впадая в ошибку, можно сказать, что он одновременно есть и наука, и религия, и искусство, и мораль, и право, и многое другое. Ошибка здесь состоит в том, что, применяя эти термины, мы модернизируем сущность мифа также как и тогда, когда заявляем, что лук есть ружье древности. Иными словами, миф выполняет функции, которые в современном обществе распределены между различными сферами культуры. Он является определенной совокупностью знаний о мире. Он дает рецепты практического и магического оперирования этим миром. Он выполняет функции искусства. И он регулирует и освещает социальные отношения.

Мифологическому мировосприятию и мироотношению чужды все навыки теоретического мышления, порожденные последующими культурами. Вся привычная нам дифференциация мышления и практики здесь напрочь отсутствует. Уже в этом тезисе проведено различие между мышлением и практикой. Миф этого различия не знает. Культурологи подчеркивают, что миф не столько рассказывается, сколько вытанцовывается. Это означает, что рассказывая и вытанцовывая миф о сотворении мира, первобытный человек одновременно и творит этот мир снова. Причем ваши попытки теоретически прояснить суть дела изначально обречены на провал. Конечно, вы можете спросить представителя мифологического мышления о том, осознает ли он, что описываемые и вытанцовываемые им события произошли в прошлом. Безусловно, он это осознает. Но при этом он будет утверждать, что только что проведенный обряд сотворил мир снова. Ваша дифференциация прошлого, настоящего и будущего с их логической взаимосвязью натолкнется на почти полное отсутствие таковой у первобытного человека. Как образование симпрактическое, миф предполагает неразрывную связь устного текста и деятельности.

Миф не пользуется теоретическими понятиями. Связка слов, составляющих его текст (текст мифа, естественно, вычленяется не самим первобытным человеком, а сторонним теоретическим наблюдателем), подразумевает ряд чувственно-конкретных образов. Образность порождает метафоричность и символичность. Причем, и метафоричность, и символичность воспринимаются буквально. Так, например, представитель туземного племени, говоря о тотеме своего племени – попугае, заявляет, что люди его племени – попугаи. Диалог человека современной культуры и этого туземца будет разговором сумасшедших в том смысле, что они никогда не поймут друг друга. На вопрос о том, различает ли наш туземец людей и попугаев, тот явно обидится так же, как обидится любой наш современник, если вы зададите ему этот вопрос. Но сразу после этого туземец еще раз подтвердит, что он и люди его племени – попугаи. Загвоздка в том, что современный человек осознанно или неосознанно использует закон логики, именуемый законом тождества. Кроме того, он пользуется логическим законом запрещения противоречия. В данном случае эти законы требуют либо признания статуса человека, либо статуса попугая. Другие варианты просто не рассматриваются как невозможные и безумные. Но туземец этих законов не знает и не мыслит сообразно им. Он не видит здесь никакой проблемы. Именно отсутствие навыков логического мышления порождает тот эффект, когда современному человеку, читающему неотредактированные и необработанные учеными мифы, кажется, что он имеет дело с совершенно безумным мышлением. Конечно, современному человеку его мышление представляется совершенно очевидным и естественным. Он просто не замечает, что этому мышлению он обучался и обучается в течение всей своей жизни, и он не подозревает, что это мышление есть продукт определенной культурной формы.

Почти каждый современный человек имеет набор суждений о социальной реальности. Некоторые этот набор суждений усложняют и расширяют, увлекаясь политикой, историей или какими-нибудь древними культурами, например, язычеством древних славян. Кое-кто из этих людей даже получает ученые степени в той или иной социальной науке. Но чего стоят их суждения, когда они не знают о новейших достижениях социальных наук, одно из которых я только что изложил. Их знания оказываются тотальной проекцией современности на прошлое, или проекцией различных современных мифологий (типа патриотизма, социализма, фашизма, либерализма, феминизма и т. д.) на реальность. К сожалению, социальные науки – это та область, где множество дилетантов имеют возможность получить ученую степень.

Чуждо мифу и различение предмета и знака, изображения и изображаемого, части и целого. На этом неразличении построена большая часть первобытной магии. Этот архаический тип отношений к миру оказывается столь мощным и фундаментальным, что он прорастает и воспроизводится даже в современном обществе. Примеры, которые я сейчас приведу, вам очень хорошо знакомы.

Все знают о таком способе магического воздействия на человека, как манипуляции с его фотографией или фигуркой, его символизирующей. Здесь явно выражена первобытная уверенность в том, что воздействуя на образ, мы воздействуем и на изображаемое. Любой маг вам скажет, что наличие волоса или крови человека сделает магическую процедуру более успешной, поскольку эти вещи, добавленные в фигурку, усилят связь с объектом манипуляции. То есть, предполагается, что воздействие на часть есть и воздействие на целое.

Первобытный человек, поражающий копьем буйвола, нарисованного на стене пещеры, полагает, что поражен и настоящий буйвол. Если вы спросите его, зачем же он тогда идет в лес и охотится на самого буйвола, а просто не подбирает его тушу, то, скорее всего, вопрошаемый убедится в вашей глупости. Здесь есть набор действий, неразрывно связанных между собой и безуспешных друг без друга. Представьте, что вам нужно взять стакан молока из холодильника и выпить его. Вы не сможете выпить его без того, чтобы не открыть дверь холодильника и достать его. Но это не означает, что если вы это сделали, то вы обязательно выпьете молоко – стакан может выскользнуть из рук и разбиться. То же и в случае с первобытной охотой. Магические действия с изображением буйвола являются, с точки зрения первобытного человека, необходимой составной частью охоты в целом. Если буйвол на стене поражен копьем, то это не означает, что он обязательно будет убит на охоте, так же как то, что вы достали стакан молока из холодильника вовсе не означает, что вам это молоко удастся выпить. Но и в том, и в другом случае вероятность успеха значительно повышается.

Этот пример позволяет нам хоть немного понять первобытного человека, но этот пример есть проекция современного мышления на мышление первобытное. Сам первобытный человек не рефлексирует на этот счет, поскольку у него нет соответствующих навыков. Он просто делает то, что нужно делать в том или ином случае.

Теперь следует сказать несколько слов о так называемых «религиозных» взглядах первобытного человека. Собственно, о религии в рамках мифа говорить нельзя. Религия – это культурная форма, возникающая в рамках цивилизованного общества на основе формирующейся или сформировавшейся теоретической культуры. Религия предполагает наличие группы «профессионалов», специализирующихся на религиозной деятельности и систему религиозных взглядов. Ничего этого в первобытном обществе нет.

Функции религии выполняет миф, сообщая первобытному человеку о том, как устроен мир, какие силы в нем главенствуют и как можно с этими силами поладить. Мифология есть тотальная проекция очевидностей человеческой реальности на окружающий мир. Первобытный человек окружен людьми своего рода и людьми соседних племен, и он видит, что если что-то происходит, то всегда есть кто-то, кто это сделал. Следовательно, - думает он - все действия в окружающем мире, не являющиеся следствием деятельности человека, есть действия особых «субъектов» – богов и духов. Первобытное мышление – это «субъектное», антропоморфное (по образу и подобию человека) восприятие реальности. За каждым процессом в мире оно видит деятельность неких «субъектов», разумных существ - богов или духов. Соответственно, очень важно научиться ладить с этими субъектами. Они значительно могущественнее человека, и чаще всего их приходится ублажать. Но широко известны случаи, когда первобытный или традиционный человек, возмущенный неблагодарностью бога или духа, может подвергнуть его наказанию. Например, он может тащить волоком своего идола, сечь и ругать его, а затем вновь торжественно водрузить на место, давая ему понять, что если не получается по-хорошему, то может быть и по-плохому. Или, можно вспомнить персидского царя Ксеркса, который, переправляясь с армией через Гелеспонт, принес богатые дары богу пролива и в качестве благодарности от него получил грандиозную бурю, уничтожившую переправу. Тогда Ксеркс приказал высечь воды пролива и бросить в них кандалы, после чего благополучно переправился в Европу.

Возникновение и развитие науки ведет к устранению этого «субъектного», антропоморфного восприятия реальности. Если миф видит за молнией того, кто эту молнию метнул, то наука обнаруживает здесь естественный механизм природы. Если миф видит за болезнью человека черную магию колдуна, наславшего порчу, или наказание богов, то наука обнаруживает здесь естественное действие микроорганизмов. Всюду, где миф персонифицирует какое-либо явление, наука стремится обнаружить объективный естественный механизм.⁸ К сожалению, многие современные социальные теоретики, да и современный человек в целом, все еще являют печальную приверженность мифологическому мировосприятию. За социальными процессами они пытаются усмотреть действия неких субъектов. Примером тому может служить приверженность многих «теории заговора». Кроме того, эти люди полагают, что положительное регулирование социальных процессов зависит, прежде всего, от субъекта – правителя, организации или государства. Современная наука склонна видеть в социальных процессах естественную реализацию социальных структур и отношений и предполагает в качестве реформы создание соответствующих структур и отношений.

Необходимо отметить еще одну очень важную особенность первобытного восприятия этих «сверхсубъектов», то есть, богов и духов. Первобытное и традиционное сознание мыслит эти сущности натуралистически.

Для того чтобы пояснить это обстоятельство, нам придется обратиться к восприятию современного человека с тем, чтобы от знакомого и понятного продвинуться к незнакомому и непонятному. Часто изложение этого пункта во время лекции я начинаю с вопроса к студенчеству: сколько весит душа? Обычно большинство заявляет, что душа весит очень немного, но сколько - они не помнят, но ученые это уже выяснили, посредством экспериментов. И лишь немногие говорят, что душа не может иметь физического веса. Ответ последних свидетельствует об их хорошем образовании. В то время как первые являют образец живучести мифологического мировосприятия. Либо же, они находятся в пагубных объятиях зловредной современной материалистической науки.

Дело в том, что в IV веке до н.э. древнегреческий философ Платон создал уникальное изобретение. Не удивляйтесь слову «изобретение». Изобретения – это не только удел техников и инженеров, но и занятие философов. Техники и инженеры изобретают вещи, философы – идеи, культурные программы и целые мировоззрения. Когда-то было изобретено колесо, и теперь мы пользуемся им. Идеи и принципы, составляющие суть и основу нашего Я, тоже когда-то кем-то были изобретены.

Платон - первый, кто понял, что окружающий мир нужно мыслить не в одной (онтологической) плоскости, а в двух. Платон выделяет плоскость физического, материального. Речь идет о том мире, который окружает нас, в котором мы живем, и который воспринимается нами посредством чувственного восприятия (например, через зрение или слух). Недалекие материалисты, к огорчению Платона, считают этот мир единственным. Но кроме физического мира Платон считает необходимым признать существование мира метафизического⁹, то есть, мира сверхчувственного, сверхматериального, сверхфизического. Этот мир не может быть воспринят посредством чувственного восприятия и требует для своего открытия иные человеческие способности. Душа и Бог, по мнению Платона, - это сущности не физического, а метафизического характера. Проще говоря, они не от мира сего. Их метафизический характер выражается и в том, что они лишены материальных характеристик: они не обладают массой и плотностью, они не подчинены времени и пространству, они вечны и неуничтожимы.

Открытие Платона радикально повлияло на все последующее богословие. Именно благодаря этому открытию, Бог в современных религиях мыслится как сущность принципиально иного порядка, нежели вещи физического мира. Когда я говорю о современных религиях, я имею в виду верующих, приобщенных к образованию. К сожалению, таковые все еще не являются большинством. Огромные массы верующих до сих пор осмысляют догматы своей религии по тем же принципам, что и древние люди. В качестве примера достаточно вспомнить одну из атеистических уловок советских коммунистов.

Как вы знаете, в Советском Союзе атеизм был возведен в ранг государственной религии. Существовала целая профессиональная группа «научных атеистов», которые занимались неустанной пропагандой того общеизвестного медицинского факта, выражаясь словами одного литературного героя, что Бога нет. Соответственно, начало космических полетов добавило в копилку научных атеистов еще один аргумент. В своих лекциях они заявляли, что Гагарин летал в космос и Бога там не видел. Следовательно, Бога нет. Правда, их невежественные слушатели пытались сохранить свою веру, защищаясь контраргументами типа следующего: Он, то есть Бог, кому попало не показывается. Но характерно, что и пропагандисты, и их слушатели исходили из натуралистического, физического понимания сущности божественного – Бог располагается в физическом пространстве, например, на небе, и существуют, пусть и гипотетические, возможности добраться до него. Если бы слушатели этих пропагандистов имели хорошее философское образование или, по крайней мере, хорошее образование вообще, то они были бы крайне изумлены подобной аргументацией. Они бы заявили, что Бог – это сущность не физическая, а метафизическая. Соответственно, Бог не располагается в физическом пространстве, он не обладает физическими, материальными характеристиками, и, в силу этого, он не может быть обнаружен посредством человеческого восприятия, даже усиленного какими-либо приборами.¹⁰ Так отвечали бы эти люди, имей они представление об элементарных основах философии. Впрочем, если бы советские «научные атеисты» также обладали этим представлением, то они подобных вздорных аргументов не приводили бы.

В той же плоскости решается и вопрос о том, сколько весит душа. Если мы признаем душу метафизической сущностью, то вопрос о ее весе оказывается совершенно бессмысленным. В этом плане образованный религиозный человек должен отвечать, что душа ничего не весит, поскольку она не обладает материальными характеристиками. Курьез состоит в том, что те религиозные люди, которые доказывают, что душа имеет вес и это установлено экспериментально, фактически, опровергают те позиции религии, которые они столь неудачно пытаются укрепить. Дело в том, что если душа обладает весом, то есть имеет материальную характеристику, то тогда она есть сущность физического мира и как таковая никак не может свидетельствовать в пользу существования мира метафизического, так же, как разряд молнии не свидетельствует в пользу существования Зевса.

Этот пример выводит нас непосредственно на характер восприятия «сверхъестественных» сущностей древним человеком. Я неслучайно употребил слово «сверхъестественных» в кавычках. Это современное слово. Оно заключает в своей сути теорию Платона и развитие современной науки. Наука ищет и находит естественные механизмы явлений. Эпитет «сверхъестественный» отсылает нас к идее, что существует нечто по природе своей являющееся сверхматериальным, а, значит, и неестественным, то есть, выпадающим за рамки законов материального мира. Именно это «нечто» Платон и считает метафизическими сущностями.

Таким образом, используя термин «сверхъестественное», мы воспроизводим и реализуем результаты многотысячелетнего развития науки и философии. Но первобытный человек не имел ни науки, ни философии. Он ничего не знал о платоновской идее двух разрядов бытия. И поэтому мир этот человек мыслил в одной, «физической» плоскости. Собственно, термин «физический» здесь также неуместен, поскольку никакой физической реальности первобытный человек тоже не знал. Все эти термины я использую для того, чтобы описать совершенно чуждый нам мир первобытного человека. Но мы живем в современном мире, который есть результат тысячелетнего развития человечества. Наш язык отражает достижения, созданные в ходе этого развития. Другого языка у нас нет, но этот язык совершенно не подходит для описания реалий первобытности. Используя его, мы всякий раз совершаем неоправданную модернизацию, а, значит, искажаем явления прошлого. Это похоже на то, как если мы, описывая эпоху Александра Македонского, использовали бы современные термины: «ружье», «автомобиль», «броненосец», «почта», «супермаркет» и т. д.

Очень часто мышление первобытного человека характеризуют посредством термина «стихийный материализм». Этот термин удачно передает натуралистический взгляд человека на мир, но он также является модернизацией, поскольку о материализме и идеализме можно говорить лишь применительно к эпохам, следующим за открытием Платона. Первобытный человек, естественно, ни о каком материализме и идеализме не знал.

Представитель мифологического мировосприятия мыслит мир в одной плоскости. Мир полон богов и духов, но эти сущности не только воздействуют на человека, но и находятся в пределах его досягаемости. Случайный путник может ненароком застать на опушке леса Пана, гоняющегося за нимфами или, на беду себе, подсмотреть за купающейся богиней. Древний человек отлично знает, где располагаются боги. Любой древний грек посмеялся бы над вопрошающим об этом и заявил бы, что всем известно, что боги живут на горе Олимп. Это значит, что теоретически вы имеете возможность забраться на эту гору и вторгнуться в чертоги богов. Но, естественно, ни один умный человек этого делать не будет. Дерзания же глупцов и безумцев будут пресечены богами на корню. Древний грек знал о существовании несколько входов в Аид. Правда, о том, где конкретно они находятся, знали лишь посвященные. Одним из этих входов воспользовался Одиссей, посетивший царство мертвых. Там он обнаружил души мертвых, с которыми мог беседовать. Мы видим, что эти души также «материальны», но это особая «материя». Это тени. Но они говорят и могут испытывать чувство голода, которое можно утолить запахами сжигаемых жертв. Подобные примеры натуралистического мировоззрения древнего человека можно множить и множить, но напомню лишь об одном. Как известно, хитроумнейший и зловреднейший царь Сизиф ковраством заманил и заключил в колодки бога смерти, тем самым вызвав невообразимый хаос во Вселенной, поскольку бог смерти не мог исполнять свои обязанности, пребывая в неволе. Как видите, древний человек не видит ничего необычного в том, что бога можно захватить в плен.¹¹

В последующем мы увидим, что это любопытное мировосприятие ярко проявится у первых древнегреческих философов, которые сформулируют в качестве объекта своего исследования понятие «природа». Другая реальность им будет неизвестна. Именно поэтому они получат название «физики» или «натурфилософы».

Полагаю, что я уже достаточно сказал о симпрактическом, первобытном мышлении и о симпрактической, мифологической культуре. Теперь обратимся к культуре теоретической. Хотя, отчасти, ее характеристики были упомянуты мной в предшествующем изложении.

Теоретическая культура возникает как одно из проявлений цивилизации. Поскольку моя книга посвящена истории философии, я не имею возможности говорить о причинах возникновения цивилизации, то есть общества, основывающегося на аграрном производящем хозяйстве, ремесле и торговле, общества, обладающего сложной классовой структурой, сложными формами разделения труда, имеющего государство и письменность. В числе перечисленных факторов самым важным для нас оказывается фактор письменности. Цивилизация, базирующаяся на всех этих сложных формах, не может обойтись без письменности. Но возникновение письменности оказывается тем революционизирующим фактором, который в корне разлагает и преобразует первобытную культуру.

Выше я уже писал о том, что симпрактическое мышление характеризуется слиянием информационного и деятельностного аспектов. То есть, симпрактическое мышление жестко привязано к конкретной деятельностной практике. Развитие теоретических навыков и, прежде всего, рефлексии тормозится тем обстоятельством, что сознание не имеет точки опоры, которая позволила бы ему преобразовывать, как деятельность, так и самое себя. Сознание погружено в деятельность и заключено в ней. В свое время Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну Землю. Такой точкой опоры для теоретической культуры и теоретического сознания оказывается письменность.

Письменный текст позволяет оторвать, отделить информационный аспект, мышление от деятельности. Читая книгу, мы можем вступать в контакт с людьми и событиями, с которыми мы никогда бы не встретились и не столкнулись. Книга, письменный текст порождает первое виртуальное пространство в истории. В этом виртуальном пространстве мы можем мысленно оперировать с образами вещей, людей и, что особенно важно, с принципами их взаимоотношений. Полученный результат этого оперирования мы можем прилагать к материальным предметам. Простейший пример – математические операции: мы тратим некоторое время на оперирование с математическими формулами и умозаключаем, что храм нужно строить по таким-то параметрам, и если наши математические выкладки верны, то храм будет построен.

Опираясь на письменный текст, человек начинает реформировать, преобразовывать не только практическую деятельность, но и само сознание. Это пункт необходимо рассмотреть более подробно.

Что есть человек? Прежде всего, человек – биологическое тело, материальный носитель информации. Эта основа содержит в себе очень важные генетические программы, обуславливающие большую часть нашей жизни. Но, безусловно, человек – еще и социальное существо. Эта материальная основа является носителем и множества социальных программ. То, что мы называем личностью, есть индивидуальная конфигурация социальных и генетических программ. Социальные программы определяются и задаются культурой. Культура – это информационная сфера или, вернее сказать, сторона общества, которая отвечает за создание, поддержание и трансляцию социальных программ, то есть определенных алгоритмов, схем поведения и мышления. Используя философский язык, можно сказать, что общество и, прежде всего, его культура являются субстанцией, или, если угодно, – матрицей, отдельный же человек есть модус, индивидуальная форма проявления этой субстанции.

Чтобы пояснить это, я использую два примера из современного кинематографа.

По сюжету фильма «Матрица» власть над миром захватили машины, которые создали тотальное виртуальное пространство. Каждое человеческое сознание подключено к этому пространству и живет в нем. Центральный компьютер, матрица порождает в этом виртуальном пространстве множество разумных существ. Каждое из них способно мыслить и поступать самостоятельно и разумно, но сущность каждого из них определяется теми программами, которые вложила в них матрица. Общество и его культура – это матрица. Человек же есть индивидуальное порождение и воплощение этой матрицы.

В фильме «Терминатор 2» действует разумный робот, созданный из особого жидкого металла. Подобная основа, или субстанция, позволяет ему приобретать любую форму и преобразовывать любую свою часть в потребное орудие. Рука такого робота может превратиться в пилу, сверло, крюк и многое другое. Образно говоря, общество и культура есть эта субстанция жидкого металла. Человек же есть то или иное преобразование этой субстанции, сообразно необходимости.

Каждая культура порождает человека определенного типа. Чем сложнее культура, тем больше в рамках этого типа различных подтипов. Это обстоятельство, кстати, объясняет, почему среди людей, особенно среди представителей сложных культур, никогда не будет единомыслия. Каждый человек отражает и выражает свой кусок матрицы. Естественно, что ему трудно найти общий язык с иным модусом проявления этой матрицы, поскольку каждая форма биологической или социальной жизни всегда стремится к экспансии и поглощению окружающего.

Любая наша способность, любой наш поступок, любой наш мотив детерминированы (определены) определенными социальными программами. По большому счету, человек есть компьютер, его тело есть «железо», «детали» компьютера, а сознание – набор программ, записанных на жесткий диск (мозг). Если отталкиваться от этой аналогии, то представитель симпрактической культуры – это компьютер с очень примитивными программами. Большинство этих программ предназначено для управления коммуникацией с внешним миром. Программы же, ответственные за сканирование самой системы, почти отсутствуют.

Продолжая нашу аналогию, можно сказать, что письменность – это новый способ создания программ. Появление этого нового способа привело к тому, что программы, отвечающие за коммуникацию с внешним миром стали быстро усложняться и эволюционировать. Более того, этот способ кодировки позволил матрице, культуре создавать программы, ответственные за сканирование и преобразование системы. То есть, появляется рефлексия - способность не только выполнять программу, но и осмыслять ее и даже преобразовывать.

Однажды я обсуждал с одним своим студентом идею философа Белхова о том, что современная культура достигла той стадии, когда отдельные ее представители могут возвыситься над своей экзистенцией и осознать те программы, которые определяют их поведение и мировосприятие. Такое возвышение позволяет этим людям предпринять попытку произвольного, свободного выбора программ своих поведения и мышления. Иными словами, современная культура подступила к задаче создания самопрограмирующегося человека. Во время этой беседы студент спросил меня: «А что есть та способность, которая позволяет нам рефлексировать и выбирать программы? Что это за сила?».

Я полагаю, что это просто совокупность новейших программ. Сила все та же, что и миллионы лет тому назад – энергия биологического организма. Но всякий раз эта энергия оформляется различным способом. Сначала здесь действуют генетические программы. Например, на первичной фазе биомасса организована в виде простейших организмов, биологическая активность которых оформляется простейшими программами в форме питания и размножения. На следующих этапах эволюции эта биомасса оформлена в организмы, которые бегают, прыгают, роют норы или устраивают засады. Затем новый виток эволюции, и развитие переходит на стадию оформления биомассы в виде человека и суперорганизма – общества. Теперь здесь активность оформляется не только генетическими, но и социальными программами. Если некоторые люди в какой-то момент получают возможность реализовать часть своей активности на исследование самих себя и преобразование самих себя не только физически, но и психически, это означает, что в культуре появились соответствующие программы.

Естественно, такие программы возникают не сразу. Программы, отвечающие за навык рефлексии формируются тысячелетиями. Впрочем, как и остальные навыки теоретической культуры. Вполне можно говорить об эволюции теоретической культуры. В большинстве цивилизованных обществ теоретическая культура получила слабое развитие. Чаще всего она локализовывалась в рамках сакральной (религиозной) и государственной деятельности. Лишь в античных обществах теоретическая культура получила достаточно всестороннее развитие. Подлинного же расцвета она достигла в Новое и Новейшее время. Связано это с возникновением капитализма и городского индустриального общества.

Таким образом, теоретическая культура, благодаря письменности, существует во многом автономно по отношению к деятельности. Письменный текст выступает в качестве плацдарма или точки опоры, основываясь на которой, теоретическая культура получает возможность рефлексировать, отслеживать, анализировать и преобразовывать саму себя. Теоретическая деятельность может быть направлена как на практику, так и на исследования самой теоретической деятельности. Это обстоятельство приводит к появлению навыков рационального, абстрактного мышления, рефлексии и ауторефлексии и других теоретических приемов. Развитие этих навыков в свою очередь способствует развитию теоретической культуры. В итоге, человек приобретает дополнительные способности к преобразованию практической деятельности. Эта деятельность расширяется, становится более совершенной и технически оснащенной, более результативной. Характер и степень развития теоретической культуры напрямую зависит от характера общества, ее породившего.