1 Стендаль. Автобиографические заметки // Собр. Соч.

Л., 1933. Т. 6. С. 293.

2 Ср. Аналогичные утверждения в ряде работ в. Б.

Шкловского 1920-х гг., посвященных проблеме очерка и

мемуаров.

тельный барометр для измерения тех внутренних, спонтан-

ных изменений в области общественных идеалов, которые

еще не получили определения в терминах программы и не

стали фактом самосознания данной общественной группы.

В поэзии проблемы тактики сказываются двумя способа-

ми. С одной стороны, она определяет этический аспект

системы. Не случайно драматургия Шиллера, в которой те-

ория революционной борьбы анализировалась прежде всего

с этической точки зрения, стала для европейской литера-

туры первой трибуной для обсуждения проблем тактики. С

другой - речь должна пойти об изучении общественного

функционирования текста. Тексты, предназначенные для

печати, альбомной записи, публичной декламации, агита-

ции среди непосвященных или тайного чтения в кругу еди-

номышленников, конечно, будут строиться различным обра-

зом (хотя в принципе не исключена возможность различно-

го тактического использования одного и того же текста).

Однако характер использования текста органически связан

с типом организации коллектива, в котором этот текст

функционирует. Так устанавливается система тех общест-

венных связей, которые актуализируются в связи с лите-

ратурным преломлением проблемы тактики.

Салон с его критерием "дамского вкуса", альбом, в

сфере печати - альманах, игровое отношение к тексту -

таковы были основные показатели бытования поэзии у ка-

рамзинистов. Просвещение XVIII в. в принципе отвергало

тактику. Адресуясь к идеальному человеку и полагая, что

собственный эгоизм должен привлекать людей к истине,

оно не стремилось приноравливаться к читательским вку-

сам и уровню сознания. Единственная тактика состоит в

вещании полной и абсолютной истины, то есть в отсутс-

твии тактики. Однако в условиях политической реакции и

полицейских преследований двигаться по этому пути было

невозможно. После процесса Радищева, в обстановке пра-

вительственного террора, особенно в среде свободомысля-

щих разночинцев, остро чувствовавших разрыв между своим

уровнем культуры и политической беззащитностью перед

лицом дворянской государственности, возникло то разде-

ление текстов, создаваемых для "своего" кружка и для

употребления за его пределами, о котором писал Словцов:

Народу подлому довлеет быть рабом,

Ты, гордый мыслью, будь тиран предрассуждении...

Носи личину в свете,

А философом будь, запершись в кабинете...

("Послание к м. М. Сперанскому", 1794)

Возникают тесные кружки единомышленников, тщательно

скрывающих свою внутреннюю жизнь от непосвященных. Если

такой кружок издает журнал, то напрасно искать на его

страницах программные декларации. Публикация становится

лишь знаком, свидетельством существования. Но самое

значительное не предназначается для печати. Если не

учитывать этого, то останется непонятной роль в глухое

время реакции 1790-х гг. такого издания, как "Муза".

Многие поэты, известные нам лишь "внешней" стороной

творчества, рисуются, видимо, совершенно в ином свете,

чем современникам. Так, нам сейчас трудно понять, поче-

му Батюшков, создавая план истории русской литературы,

поставил Е. Колычева в один ряд с Радищевым и Пниным.

Однако у него, видимо, были для этого достаточные осно-

вания.

В начале века, в условиях большей литературной сво-

боды, писательские союзы легализировались. Необходи-

мость конспирировать, скрывая самый факт дружеских

встреч, отпала. А те политические идеалы, которые по

самой своей сути требовали бы конспирации, еще не выра-

ботались. В этих условиях возникло два типа писатель-

ских объединений. Одни из них назывались "вольными"

(этим подчеркивался неофициальный, партикулярный их ха-

рактер); их организация регулировалась, как правило,

уставами и утвержденными процедурами, в своей структуре

они копировали официальные "ученые" общества и, как

правило, были связаны с университетами или министерс-

твом просвещения. Их причисляли к "ученому сословию",

членство в них отмечали на титулах книг и в официальных

бумагах. Другие именовались "дружескими" и имели значи-

тельно менее оформленный характер. Цементом в них было

личное дружество, а заседания носили более интимный ха-

рактер.

Культ дружбы, которому эти кружки уделяли много вни-

мания, стал для них определенным организационным прин-

ципом. От членов кружка еще не требуется политического

единомыслия - их сплачивает дружба (для декабристской

организации будет характерно единство дружеских и поли-

тических связей, а в 1830-1840-е гг. типичной будет си-

туация разрыва долголетних дружеских связей по идей-

но-политическим соображениям). Дружба - это уже не

только успевший опошлиться литературный мотив, это -

определенный тип организации, такой, при котором игно-

рируются служебные различия, богатство - все связи,

господствующие в социальном мире.

"Вольные" общества, если принимали прогрессивную ок-

раску, вбирали в себя, как правило, деятелей, стремив-

шихся споспешествовать благим намерениям правительства

по распространению просвещения или же возлагавших забо-

ту о прогрессе культуры на общественную инициативу.

"Дружеское" общество объединяло либо тех, кто был вооб-

ще глубоко равнодушен к политике, предпочитая литера-

турные забавы "иль пунша пламень голубой", либо полити-

ческих конспираторов, лелеявших в полуразвалившемся до-

ме Воейкова у Девичьего монастыря в притихшей Москве