1 Понимание этого термина как некоего комплимента,

характеризующего философскую значимость мыслен поэта,

проскальзывает в работах, определяющих как "поэтов мыс-

ли" и Пушкина, и Кольцова, и Некрасова. Наше определе-

ние "поэзии мысли" приближается к тому, которое дал в

ряде работ Е. А. Маимин (см., например, статьи:

Державинские традиции и философская поэзия 20-30-х

годов XIX столетия // XVIII век. Л., 1969. Сб. 8. С.

127-143; Философская лирика поэтов-любомудров // Исто-

рия русской поэзии. Л., 1969. Т. 1. С. 435-441).

вступает на путь сближений, примеров которым мы уже не

найдем у Ломоносова: сопрягаются не "далековатые" в се-

мантическом отношении слова, а несоединимые культурные

концепции. Так, идея постепенного культурного прогресса

истолковывается как одухотворение, победа мысли и духа

над материей. Прогресс для народа то же, что самовоспи-

тание для человека. Отсюда и апология Петра I, и трак-

товка его дела в "Столетней песни...".

Он сам себя переродил,

Чтоб преродить сынов России.

Отсюда общекультурная метафорическая антитеза "свет

- тьма" приобретает специфически масонский характер, в

соответствии с чем переосмысляется значение деятельнос-

ти Петра:

Держа светильник, простирает

Луч в мраках царства своего;

Он область нощи озаряет,

И не объемлет тьма его.

Однако вера в прогресс соединяется у Боброва с эсха-

тологическими представлениями, казалось бы отвергающими

ее. Всеобщая гибель миров неоднократно становилась

предметом его поэтического изображения:

Взревут горящи океаны,

Кровавы реки потекут,

Плеснут на твердь валы багряны,

Столпы вселенной потрясут.

Не менее характерно другое сближение. Бобров высту-

пает как прямой продолжатель Ломоносова в стремлении

создать научную поэзию. Физический мир, его законы и

терминология занимают в его стихах наибольшее, после

Ломоносова, место в русской поэзии XVIII-XIX вв. Однако

физика у Боброва соединяется с мистикой, научное - с

таинственным. Космос, в который выводит поэта научная

мысль, - это не размеренный и уравновешенный по законам

ньютоновской механики космос Ломоносова, а дисгармонич-

ный, разрушающийся и возникающий, взвихренный мировой

поток. Бобров боготворит Ломоносова, но в нем чувству-

ется приближение эпохи Кювье и Лобачевского.

Идея неизбежности катастроф пронизывала не только

космогоническую поэзию Боброва - на ней строится и его

политическая лирика. Не случайно Бобров так упорно

возвращался к теме убийства Павла I.

Бобров соединяет, однако, не только различные смыс-

ловые системы, но и элементы несоединимых стилистичес-

ких пластов. Сближение одушевленного (и одухотворенно-

го) с неодушевленным, отвлеченно-абстрактного с картин-

но-вещественным делает его во многом учеником Держави-

на.

Идея торжества динамического духа над косной мате-

рией, вообще свойственная Фальконе (ср. его "Пигмалио-

на"), положена в основу знаменитого памятника Петру I.

Мы сузили бы значение Боброва, отведя ему место только

в ряду предшественников "Беседы": развиваясь параллель-

но исканиям Державина и Радищева (известно сочувствен-

ное внимание последнего к поэзии Боброва), его твор-

чество через Дмитриева-Мамонова, Кюхельбекера вело к

Шевыреву, в определенной мере - Баратынскому, "поэтам

мысли" 1830-1840-х гг.

Как мы видели, истоки поэзии "Беседы" были многооб-

разны и не сводились к какой-либо единой формуле. И все

же для современников "Беседа" не была формальным объ-

единением поэтов и критиков, собиравшихся "по разрядам"

в державинском доме на Фонтанке. Объединяющим было

программное требование создания национальной культуры.

Требование это не было изобретением Шишкова и не сос-

тавляло его монополии: с разных позиций к этой же проб-

леме обращались и деятели Просвещения, и карамзинисты,

и, в дальнейшем, романтики. Однако именно Шишков в сво-

их наступательных, агрессивных, часто переходящих в по-

литический донос писаниях придал ей характер первосте-

пенного общественного вопроса.

Сложность позиции Шишкова была в том, что и сам он,

и его противники доказывали, что он архаист, защитник

старины, который стремится вернуть Русь к прошлому. На

самом деле он был новатором-утопистом, который старины

не знал, как не знал он ни церковных книг, ни старосла-

вянского языка. Его архаизированные неологизмы, конеч-

но, не имели ничего общего с реальной историей русского

языка. Реакционность же позиции Шишкова сообщала его

писаниям определенный привкус, не только политический,

но и моральный: всячески акцентируя свою оппозицион-

ность (это придавало ему общественную значимость, на

которую он не мог бы рассчитывать в качестве покорного

царедворца, и, в известной мере, удовлетворяло безмер-

ное честолюбие адмирала-литератора), он, однако, неиз-

менно становился в полемике в неуязвимую позу официаль-

ного патриотизма и первым в русской словесности стер

грань между критикой и доносом.

Специфика позиции вождя школы заслонила для совре-

менников многие интересные опыты и поиски его далеких

от доносительства учеников. Наиболее талантливым из

них, бесспорно, был С. А. Ширинский-Шахматов.

Одним из наиболее значительных итогов поэзии начала