1 Русский архив. 1903. № 12. С. 643.

ступным для утешении религии, доводя эту мягкую и

справедливую по природе душу до раздражительности

Я не могла более надеяться, что Бог придет на помощь

этой душе, растратившей свою жизнь в земных и беззакон-

ных страстях".

Однако в текстах Тютчева широко представлено и про-

тивоположное истолкование той же смысловой оппозиции.

Широкая культурная традиция - ближайшим образом роман-

тическая, для Тютчева актуальная как идущая от Жуковс-

кого и немецких романтиков, но исторически значительно

более обширная и уходящая в глубь веков, - трактовала

именно земную, чувственно данную жизнь как мнимо-реаль-

ную, мгновенную и подобную тени. Тютчев писал Э. Ф.

Тютчевой: "Хрупкость человеческой жизни - единственная

вещь на земле, которой никакие фразы и напыщенные рас-

суждения не в состоянии преувеличить" (24 августа 1855

г.). И сама мысль, и фразеология: "ничтожная пыль" (/,

10), "Тень, бегущая от дыма" восходят к этой традиции.

Таким образом, оказывается возможной строфа, полностью

составленная из традиционных фразеологических блоков:

Из тяжкой вырвавшись юдоли

И все оковы разреша,

На всей своей ликует воле

Освобожденная душа... (1,222)

Облегченность этого текста диктуется мадригальным

характером стихотворения, однако нет сомнений, что по-

добный взгляд органически входил в систему Тютчева. Та-

ким образом, реальное оказывалось мнимым, а связанное с

ним бытие - формой небытия:

Бесследно все - и так легко не быть! (1, 224)

Тогда подлинная реальность (и, следовательно, под-

линное бытие) требовала преодоления мгновенности и

призрачности человеческого существования. Здесь для

Тютчева были возможны две дороги: преодоление своего

"я" растворением в объективной стихии природы (активи-

зировалось преодоление субъективности) или в мистичес-

кой реальности потустороннего существования (преодоле-

ние материальности).

Первая тенденция отчетливо звучит в таких текстах,

как "Тени сизые смесились..." или "Весна" ("Как ни гне-

тет рука судьбины..."), вторая - в "Проблеске" и многих

других текстах. Каждую из них легко связать с теми или

иными философскими учениями. Так называемую первую ста-

вили в зависимость от шеллингианства, пантеизма или да-

же буддизма. Однако следует учитывать, что все формы

теоретического самосознания лежат на значительно более

поверхностном уровне, чем рассматриваемые нами структу-

ры, поскольку философские системы принадлежат области

сознательного самоописания, нас же интересуют спонтан-

ные структуры художественного мышления. Занимающие нас

категории имеют настолько общий характер, что легко мо-

гут быть обнаружены в самых разнообразных философских

системах,

Цит. по: Чулков Г. Последняя любовь Тютчева. С. 63

(оригинал по-французски,

перевод мой. - Ю. Л.).

но могут восприниматься и вне их. Конечно, оба назван-

ные выше тютчевские стихотворения волновали Л. Н. Толс-

того не возможностью истолкования их в рамках какой-ли-

бо философии. Тексты того или иного стихотворения могут

выражать те или иные философские концепции, но область

художественного языка лежит глубже и принадлежит семио-

тике культуры и исторической психологии.

Ощущение хрупкости бытия органически связано с отго-

роженностью "я" от остального мира, чувством, чрезвы-

чайно обостренным у Тютчева. Еще в 1810-е гг. он писал:

И если бить хочу кого,

То бью себя я самого (2, 16).

Как и в предыдущем случае, противопоставление "мгно-

венно существующее "я" - вечно существующее "не-я""

(конкретизируемое как "природа", "всемирная жизнь") мо-

жет в разных текстах оцениваться прямо противоположным

образом. Так, в стихотворении "Весна" растворение

"частной жизни" в жизни "божеско-всемирной", не знающей

"страха кончины неизбежной", предстает как расширение и

наполнение бытия, то "sich selbst am kraftigsten emp-

fmden", о котором когда-то писал Лафатер Карамзину'. В

природе разлита "жизнь, как океан безбрежный", и даже

то, что она к человеку

... блаженно-равнодушна,

Как подобает божествам (1, 96), -

не бросает тени на призыв:

Игра и жертва жизни частной!

Приди, струёй его эфирной

Омой страдальческую грудь -

И жизни божеско-всемирной

Хотя на миг причастен будь! (1, 96, 97)

Но в стихотворении "Смотри, как на речном просто-

ре..." акцентируется противоположное: человеческое "я"

- лишь "нашей мысли обольщенье" (1, 130), и слияние его

с "безразличной стихией" - не расширение индивидуально-

го бытия до мирового, а уничтожение его в бытии бессоз-

нательно-стихийном. Возможность подобных вариаций внут-

ри одной смысловой оппозиции определяет сложность смыс-

лового построения стихотворения "Тени сизые смеси-

лись...". Первая строфа рисует мир в состоянии некоего

промежуточного примирения крайностей: свет и тень, дви-

жение и неподвижность, шум и тишина смешались в среднем

состоянии: "тени сизые", "сумрак", "гул"2. Это