2.3.3. Крестьянство в мобилизациях Гражданской войны

В Гражданскую войну мобилизации стали неотъемлемой чертой строительства регулярных вооруженных сил с довольно раннего этапа. Успех или неуспех всех этих мобилизаций детерминировался далеко не только осознанным политическим выбором призываемых.

Временное Сибирское Правительство к 20 сентября 1918г. призвало 166 тысяч человек. По расчетам А. Краковецкого применительно к Сибири и Дальнему Востоку (сентябрь 1918г.), призывы следовало проводить постепенно, сопровождая их широкой национальной пропагандой, прежде всего в сельских районах (защита Сибири от немцев), и налаживая снабжение населения предметами первой необходимости. Естественно, как сил для особо широкой пропаганды, так и «предметов первой необходимости» взять было негде. Но главное - на местах был разрушен мобилизационный аппарат, отсутствовали списки подлежащих призыву, отсутствовал аппарат власти в волостях, не было уездных воинских начальников, не хватало офицеров и унтер-офицеров, «нет обмундирования, снаряжения, нет помещения», население просто мало знало о целях проводимого призыва. Тем не менее, мобилизация прошла успешно, крестьянство массово отозвалось; кадровые полки были переполнены, во многих местах оказались «излишки» за выполнением необходимых нарядов. Так, едва ли не в катастрофических условиях, мобилизация дала обширный и в целом надежный контингент, составивший, вместе с добровольческим ядром, костяк сибирских формирований. То есть фактически отозвались те, кто был готов отозваться, ибо для желавших уклониться были довольно широкие возможности. Мобилизация, по-сути, инициировала и закрепила реализацию высокого добровольческого потенциала[114].

В этот же период – в конце августа 1918 г. - состоялась беседа Г. М. Семенова с генералом А. Пепеляевым по поводу интеграции семеновских формирований в Правительственные силы Сибирского Правительства. «Обсуждая сообща вопросы формирования национальной армии, я особенно просил генерала Пепеляева указать правительству на нежелательность какой-либо мобилизации, особенно на Дальнем Востоке. Я указывал правительству на опасность этого шага при отсутствии точного плана мобилизации, неорганизованности призывных пунктов, где должны были собираться мобилизованные, также при полной недостаче вооружения, обмундирования и снаряжения… к сожалению, мобилизация, без всякой предварительной подготовки к ней, была все же объявлена и результаты получились в достаточной степени печальные. Собранные люди, разбитые на полки, не получая ни обмундирования, ни достаточного продовольствия, частью разошлись по домам, частью пополнили собою ряды разогнанных и притаившихся до времени большевиков. Мобилизация… проведенная неумело и несвоевременно, была большой ошибкой со стороны правительства, восстановив против него наиболее молодой и энергичный слой населения»[115]. То есть при менее высокой готовности населения, в то же время и в тех же обстоятельствах, мобилизация на дальнем Востоке сыграла роль, противоположную своему назначению.

Дальнейшие мобилизации усиливали армию количественно, но, при смене массовых настроений, давали качественно менее надежный состав. Молодые крестьянские контингенты, часто плохо снабженные, обучаемые (и в военном, и в психологическом отношении) без учета опыта гражданской войны, отправлялись на фронт, подолгу задерживаясь на станциях, где возможности красной агентуры были весьма велики. В красной оперсводке за 27 апреля 1919 г., например, сообщалось, что, по сведениям жителей, 20-21 апреля в Бугуруслан прибыло 1800 человек пополнения для 7-й Уральской дивизии белых: «…все одеты очень плохо и частью разбежались»[116].  Понятно, что необъясненные цели войны при явных нехватках или несправедливом отношении начальствующих лиц легко рождали симпатии к противнику. Переход маршевых пополнений к красным стал распространенным явлением в армиях белого восточного фронта. В то же время, внимательное и осмысленное отношение командования могло сделать тот же контингент надежным и боеспособным.

Интересный и масштабный феномен - массовые «самомобилизации» на белой стороне. Они касались крестьян освобожденных белыми районов или крестьян-повстанцев, и фактически являлись формой добровольчества. Важно отметить, что самомобилизация - форма коллективного добровольчества, общинного деяния, когда та или иная территориальная единица (в той или иной степени) снаряжала своих добровольцев, оформляя это общим решением. Яркие примеры частей, рожденных таким способом, дал Восточный фронт белой борьбы, бедный городами, офицерами и вообще интеллигентными силами. Например, Михайловская волость дала один из лучших в Российской Армии, хотя и с партизанским налетом, Михайловский стрелковый полк 4-й Уфимской стрелковой дивизии. 30-й Аскинский стрелковый полк был снаряжен Аскинской волостью, которая даже отлила две пушки для своего полка. Еще одно формирование из самомобилизовавшихся и повстанцев - Красноуфимская бригада местного уроженца поручика Рычагова, где на офицерских должностях были по преимуществу унтер-офицеры из местных крестьян[117]. Даже став регулярным соединением, чины бригады не оставили партизанских приемов комплектования: ген. Ханжин был вынужден жаловаться на Рычагова за переманивание чинов Западной Армии[118]. Нередко при остро антибольшевистском настроении крестьяне просили провести мобилизацию или, например, прислать вооруженный отряд, то есть, попросту, разыграть насилие. Практически речь шла о «подстрахованном» (на случай возвращения красных) добровольчестве.

Вариант строительства регулярной вооруженной силы в 1918г. продемонстрировала и «Украинская Держава» П. Скоропадского. После того, как германцы перестали препятствовать созданию регулярной армии, встал вопрос о ее комплектовании. Были заложены кадры восьми армейских корпусов. «Дело все же шло. Мы решили, что к весне у нас должна была бы быть армия уже вполне подготовленная, и она была бы.» Остро встал офицерский и, особенно, унтер-офицерский вопрос. «Те (унтер-офицеры – А. П.), которые вербовались, были совсем неподходящими для настоящей армии: они являлись почти что большевистским элементом. Все-таки некоторых из них временно набирали, рассчитывая за зиму воспитать уже своих во вновь сформированных школах.» . Казарм не было, так как «старые хорошие были заняты немцами и австрийцами, а те, что остались, были непригодными…» Несмотря на трудности, кадровый костяк армии формировался, новобранцы должны были прибыть в ноябре. Привилегированная «Сердюцкая» дивизия уже была сформирована и имела рядовой состав сплошь из новобранцев. «Мы становились уже на собственные ноги, и стояли бы крепко, дотяни мы только до весны, когда бы у нас была готова армия», - полагал сам П. Скоропадский[119]. Действительно, новонабранная, но с хорошим офицерским кадром «Сердюцкая» дивизия имела успехи в недолгое командование хорошего начальника (генерала от кавалерии графа Келлера)[120]. Но в целом вместо мобилизации состоялся другой вариант массового сдвига малороссийской деревни: 12 ноября прозвучал Универсал, и 14 ноября началось антигетманское восстание. Возможно, мобилизация в регулярную армию могла (наверняка с большими издержками) сбить волну разрозненных бунтов и послужить организующим деревню началом даже при совершенном нежелании гетмана заниматься радикальным и быстрым решением аграрного вопроса. Однако Центральная Рада опередила гетмана и смогла поднять многотысячные повстанческие отряды. Показательно, что, победив, она осталась без армии. Общий призыв в выигрышный момент и вербовка в отряды отозвались распылением скороспелой армии сразу после падения противника – гетмана.

Интересны особенности великоросского и малоросского крестьянина в вооруженной борьбе. Во время развала армии в 1917 г. «украинизация» могла выступать средством стабилизации положения войсковой части, так как малороссы оказывались более рассудительными и менее склонными бросаться в анархию[121]. В ходе вооруженной борьбы малороссы поставили значительные контингенты в РККА, ВСЮР и Русскую Армию, формирования Махно и десятков других, мелких и крупных, атаманов. Такого разлива «атаманщины» в великорусских губерниях не наблюдалось. Можно предположить, что распад Армии и всех вообще государствообразующих структур оживил военно-исторические роли, характерные для разных частей империи, в частности, «казачью» для Малороссии и «солдатскую» для Великороссии. При этом до некой критической точки именно малороссы были спокойнее.

На Белом Юге мобилизации регулярно проводились, начиная со 2-го августа 1918 г. При этом Северный Кавказ и Приазовье откликнулись в 1918 г. сравнительно дружно, мобилизация же в Крыму провалилась. Основной причиной являлась неразбериха, задержки в проведении мобилизации, вызванные несогласиями руководства Добровольческой армии и Крымского правительства.

В 1919 г. масштаб производимых мобилизаций возрос, появилась (9 июня 1919 г.) «Временная инструкция» по их производству.

В конце апреля 1919 г. на Дону объявленная мобилизация стала стержнем всех настроений. Приказ о мобилизации ни слова не говорил об обеспечении семей, и это вызвало «большое недовольство среди городского неказачьего бедного населения», тем более что казачьи семьи пользовались таким обеспечением, а в городах и так было зримо много уклоняющихся от службы.

В мае 1919 г. в Таганрогском округе, при удачном проведении мобилизации, высказывалось всеобщее желание: «середины и укрывательства не должно быть», жаловались на поблажки «маменькиным сынкам». В Ростовском районе мобилизация также проходила успешно, явившихся было много, однако «технические недочеты мобилизации приносят много вреда. Народ толпится без дела и часто проходит неделя и призываемый уходит ни с чем.» Это вызывало жалобы и ропот, к тому же на глазах были освобождения богатых вне очереди.

В Каяловском районе враждебность к мобилизации находилась в весьма выразительном соседстве с боязнью казачьей (донской) власти и ярко выраженным стремлением к власти твердой.

В Черноморской губернии зеленое движение было вызвано недовольством продвопросом и мобилизациями, - опять-таки очень «говорящее» соседство.

В прифронтовых уездах Воронежской губернии близость фронта и слабость властей блокировали проведение мобилизации.

В Старобельском уезде в сентябре мобилизация провалилась из-за работы большевистских агентов.

В январе 1920 г. в губернском Ставрополе мобилизация проходила спокойно, но «вследствие нерациональной постановки дела мобилизованных держат у здания Воинского Присутствия по несколько суток, что вызывает среди них ропот.» В губернии облавы сократили дезертирство: В Александровском уезде начался массовый возврат дезертиров и отправка их в части. Публичная казнь восьмерых произвела впечатление, причем крутая мера крестьянами одобрена[122].

Весьма характерен сюжет, связанный с судьбой гвардии в составе ВСЮР. Гвардейские части, возродившись в 1918 г., постепенно разворачивались, и гвардейская пехота осенью 1919 г. составила Сводно-Гвардейскую дивизию, правда, весьма немногочисленную. Летом того же года, для пополнения гвардейских частей, была сформирована гвардейская запасная бригада, достигшая численности 8000 человек. Она комплектовалась мобилизованными Лубенского, Хорольского и Пирятинского уездов Полтавской губернии. Эта губерния была одним из традиционных районов укомплектования гвардии, к тому же Хорольский и Пирятинский уезды сильно пострадали от большевиков. Таким образом, была сформирована очень выигрышная ситуация для укрепления возрожденных частей: существовал офицерский кадр, немногочисленные, находящиеся в боях строевые части и обширный резерв для укомплектования, причем из «своих» районов. Однако бригада, «за отсутствием обмундирования и снаряжения не могла выполнять свои задачи». Итог: Сводно-Гвардейская дивизия, едва развернувшись, стала таять в тяжелых боях, а запасная бригада, необученная и неснаряженная, просто разбежалась в ноябре – декабре с наступлением холодов и усугублением положения на фронте[123].

Эта эпопея развернулась без видимого участия противодействующей воли противника. Между тем на Юге красные, с помощью Зафронтбюро, целенаправленно занимались срывом мобилизаций в белые армии. Хотя нередко хватало и неполитических факторов. В советской литературе не раз упоминается следующий сюжет: в Алешках (центр Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии) осенью 1919 г. 13000 мобилизованных крестьян этого уезда подняли восстание. Под возгласы: «Да здравствует Советская власть!», «Долой золотопогонников!» они разгромили учреждения и разошлись по домам. Этот сюжет, без точных временных координат и с приписыванием Алешек то Херсонской, то Таврической губерниям, переходит из книги в книгу. При этом характерно, что никаких намеков на организующее начало, например, подпольных партячеек, в информации не содержится. Напротив, специальную листовку по этому поводу, то есть уже постфактум, выпустил подпольный Одесский большевистский комитет[124]. Это дает право говорить о массовом стихийном возмущении. Более внятно о его предпосылках повествует князь В.А. Оболенский. Он пишет, что мобилизации во ВСЮР происходили в атмосфере хаоса и тылового разложения. Население систематически уклонялось от белых мобилизаций так же, как и от красных. «Да и сама техника мобилизации была поставлена так, что вызывала ропот, а порой и дезертирство. В то время всякая одежда считалась драгоценностью, и люди являлись на мобилизацию в отрепьях, в расчете получить казенную одежду и обувь. А между тем, не хватало ни одежды, ни обуви, ни продовольствия. А так как часто и оружия было недостаточно, то случалось, что призывных держали без дела, разутых и раздетых, а иногда – голодных и в неотопленных помещениях… В городе Алешках, например, на этой почве произошел бунт мобилизованных, которые разбежались по деревням. Их потом ловили как дезертиров и подвергали наказаниям…»[125] Ситуация вполне понятная, если учесть, что в октябре даже на Юге стоит не курортная погода, а гарнизон Алешек составляла лишь комендантская команда в 78 штыков[126].

Во многих случаях крестьяне добровольно или в режиме «самомобилизации» пополняли даже казачьи части, в общем-то склонные блюсти сословную чистоту. Так, донским иногородним законодательно был открыт путь в казачье сословие, но даже и без учета этого донские части в мае-июне 1919г., вступив в охваченные восстаниями районы Тамбовской, Воронежской и Саратовской губернии, массово пополнились местным элементом[127]. Пополнение через мобилизацию недавних красных бойцов тоже было явлением нередким. Например, осенью 1919 г. на Юге 13-й Белозерский полк в чрезвычайно слабом, практически кадровом составе, произвел частичную мобилизацию в только что занятом районе Курской губернии. Большинство мобилизованных были недавними красными солдатами, разошедшимися по домам при отступлении. Первоначально двухтысячная толпа была враждебна, но после расстрела нескольких большевистских агитаторов положение выправилось на глазах, учение прошло с подъемом, бежавших не было. Полк блестяще проявил себя при трудном штурме Чернигова[128].

Советская власть начала формирование армии с системы военного управления  и мобилизационного аппарата. Но к лету 1919 г. призывные контингенты «кончились», и было решено отказаться от новых мобилизаций и сделать упор на изъятие уклонившихся и дезертировавших. За 1919 год сформировалась структура соответствующих органов - Центральная Комиссия по борьбе с дезертирством (ЦКД), губернские и уездные комиссии, с осени 1919 г. - Полевые и Окружные комиссии.

Таким образом, возникла задача поставить в строй тех, кто формально уже был «мобилизован». Среди действий, дававших результат, исследователи отмечали следующие: объявление недели добровольной явки, суды-митинги после облав (с обвинителем, защитником и т.п.), агитационное закрепление явки в запасных частях. Иногда дезертиры и даже не начавшие еще враждебных действий повстанцы просили разрешения устроить домашние дела и затем являлись, бывали отлучки за теплой одеждой. В условиях Гражданской войны  первостепенное значение приобретала проблема обеспечения семей военнослужащих, ибо они зачастую оказывались под ударом противной стороны или просто беспомощными в условиях распада общегосударственной жизни. Красные имели местный аппарат (исполкомы, ячейки, комбеды, партбюро в организациях), который мог, с громадными издержками, обеспечивать выполнение данной функции или хотя бы активизировать ее выполнение в критический момент. От решения этого вопроса напрямую зависела обширная проблема дезертирства. Счет дезертирам из РККА шел на миллионы.

Карательный  и агитационный моменты умели сочетать далеко не все комиссии. В Приволжско-Уральском военном округе пытались «переловить» дезертиров, охватив наибольший район, но это не принесло успеха. Описанные приемы работы определяли и характер массовой явки: добровольно-вынужденный, инициированный властями, строящими «золотые мосты». Например, перед зимними холодами в 1919 г., на фоне заката успехов А. И. Деникина, многие дезертиры из Красной армии готовы вернуться, и вовремя данная амнистия ВЦИК для вернувшихся до 25 ноября оказалась результативной, по 30000-40000 дезертиров являлось еженедельно. Понимать же добровольную явку как самостоятельный приход уклоняющихся в военкоматы некорректно. В качестве карательной меры при борьбе с дезертирством употреблялись «контрибуции», и вообще комдезы часто на практике расширяли свои функции[129].

 РККА аккумулировала многие сотни тысяч, в конечном счете миллионы крестьян. Однако массовый красноармеец был очень средним солдатом; генерал К. К. Мамонтов, Н. Махно многократно и легко распускали десятки тысяч красноармейцев и мобилизованных.

Рассмотрим несколько взаимосвязанных вопросов комплектования Красной Армии на саратовском материале. В июле 1918 г. в Камышинском уезде была объявлена мобилизация 5 возрастов. Явились призываемые из 9 волостей, но объявили, что через комиссию не пойдут, а требуют сразу выдавать оружие и обмундирование. Считалось, что это была идея враждебного Красной гвардии Союза фронтовиков, с тем, чтобы получить оружие и разогнать Совет. Из 300 красногвардейцев в городе оставалось около сотни. 13-го июля мобилизованные до 16-00 шатались по городу, а затем толпа фронтовиков стала осаждать военный комиссариат. Однако взвод красногвардейцев стрельбой в воздух разогнал толпу. Было приказано допускать к военкому только делегации от волостей. Вскоре эти делегации и пошли с изъявлением покорности. Критический момент миновал, с 14-го началось освидетельствование, 18-го мобилизация благополучно завершилась. В августе сформированный 6-й Камышинский полк выступил на фронт[130]. Осенью 1918 г. в Вольском запасном батальоне произошел бунт: на самочинном собрании красноармейцы говорили о плохих пище и обмундировании, приближении зимы, еженедельных отправках на фронт. Комиссар части действовал очень быстро и жестко - объявил собрание закрытым, всех присутствующих - арестованными, заняв выходы надежными бойцами. Фильтрация 300-350 арестованных выявила много «чуждого элемента». После этой вспышки в церкви был устроен красноармейский театр, закрыто епархиальное училище, а в апреле 1919 г. батальон был благополучно развернут в 295 стрелковый полк и отправлен на Южный фронт[131]. В январе 1919 г. Сердобский исполком сообщал в Саратов, что расквартирование войск достигло критической отметки, все школы и другие помещения заняты[132]. В крайне опасные для большевистской власти в Саратове дни начала июля 1919 г. в Саратове скопилось около 35000 красноармейцев, совершенно необмундированных, без обуви, так что их даже невозможно было вывести на обучение. Из всей этой массы лишь 1000 человек, по чекистским данным, были надежны и хорошо вооружены[133]. Положение оставалось сходным и тогда, когда фронт далеко откатился от Саратова.  В сентябре 1920 г. в Военном городке 40000 красноармейцев жили в ужасающих условиях, часть их была раздета; гарнизон выражал недовольство недостатком обмундирования, медперсонала, медикаментов[134]. Подобные картины являлись вполне типичными для многих красных гарнизонов, запасных, да и строевых частей.

При достаточно отзывчивом отношении крестьян к требованиям властей и в том числе мобилизациям, нередки откровенные пожелания скорейшего конца войны и настойчивые вопросы о ее целях. Так, о крестьянах в белой Оренбургской Армии ее начальник штаба генерал Акулинин писал в 1919 г.: «Вот уже год как мне докладывают народную молву: «Мы не знаем за что воюем. А для чего нас мобилизуют? Вот убейте нас, а воевать мы не пойдем, потому что эта война бесцельная. А почему не замирятся с большевиками?»[135]Мобилизуемые Лебедянского уезда Тамбовской губернии летом 1918 г. требовали объяснить, против кого они должны воевать и доказывали, что достаточно были на фронте, и дальнейшая война излишня[136]. Подобные вопросы слышали агитаторы КомУча летом 1918 г.: если борются две партии, зачем в войну втягивают крестьян? На этом фоне показательно высказывание одного крестьянина на митинге, устроенном политотдельцами КомУча 17 августа 1918 г. в селе под Бузулуком: «Если бы Россия была бы как была до войны, то я с радостью готов дать свою голову на отсечение и идти куда угодно воевать.» Общее настроение крестьян оценивалось так: войну с большевиками считают неизбежным злом, а против немцев готовы идти поголовно до 45 лет[137].

Интересный самостоятельный сюжет – устойчивое пристрастие, которое демонстрировали крестьяне ко всякого рода удостоверениям и свидетельствам о том, что они призваны принудительно[138]. Очевидно, подобная «страховка» была достаточно широко распространена и ценилась крестьянами. Выраженное советским военным руководством желание иметь оздоровленную Красную армию с кандидатами от волостей по рекрутскому набору с возложением на волость ответственности за их благонадежность натолкнулось на сопротивление крестьян. Деревня готова была поставить на службу очередные года призывных, но воспротивилась избирательной мобилизации.[139] Важным в этих сюжетах представляется тот факт, что сельское общество явно выступает субъектом отношений, единым целым. Мобилизация рассматривается обществом в целом, попытки избирательных мобилизаций проваливаются. Немногочисленная же революционно-активная часть деревни уже в 1918 г. покинула общества.

В то же время и красные, и белые отчетливо понимали опасность оперирования соединениями из местных уроженцев, стараясь отрывать мобилизованных от их территорий и использовать на отдаленных театрах. Например, малороссов красные отправляли на восточный театр или для охранной службы во внутренние губернии, последний натиск на Русскую Армию в 1920 г. осуществлялся дивизиями, укомплектованными северянами и представителями восточных губерний и т. п.[140] Когда это не удавалось, вполне крепкие части могли быстро растаять из-за нежелания крестьян уходить от родных мест с неясными перспективами, или ставить под удар семью и хозяйство. Надо заметить, что у красного командования были более широкие возможности для перетасовывания контингентов.

Мобилизации в национальных районах дают, можно сказать, концентрированный вариант нашей темы. Трагическим и выразительным сюжетом стала мобилизация летом 1916 г. в Русском Туркестане (Казахстан и Средняя Азия) коренного населения на тыловые работы. Это событие стало предвестием гражданской войны в регионе.  Несмотря на ярлыки «антирусского» или «национально-освободительного» восстания, налицо был «стихийный бунт, бездумно спровоцированный петроградской бюрократией. В начале июля 1916 г., в разгар полевых работ, во время мусульманского поста, в обход действующего законодательства был обнародован указ о мобилизации инородческого населения (не призывавшегося никогда ранее на военную службу) в возрасте от 19 до 43 лет на так называемые тыловые работы, что было понято туземцами как рытье окопов для русских солдат под прицелом неприятеля. Это означало, что семьи «тыловиков» будут обречены на голод уже в текущем году.» Дальнейшее развитие событий: мздоимство – конфликты с чиновниками – избиение европейцев – военно-подавительные акции властей[141].

Протопопов обращает особое внимание именно на социокультурные факторы этой мобилизации. Она была предпринята во время откочевок и сбора хлопка; призвали сразу все возрасты – 400000 человек. Даже подчинившись безоговорочно, призванные были обречены на многодневный голод на сборных пунктах, ибо пропускная способность железных дорог составляла 4000 в день, что означало более чем трехмесячную очередь. Сборные же пункты были не оборудованы, запасы не делались. Такой разворот событий сам по себе провоцировал жестокость и восставших, и усмирителей[142].

Сходный механизм сработал и в 1919 г. на Кавказе. Согласно приказу Правителя Дагестана генерала Халилова от 4 августа 1919 г., население обязывалось предоставить во ВСЮР контингент в 8000 человек с обеспечением их за счет аулов. Этот приказ сдетонировал восстание в Даргинском округе, причем первыми восстали наиболее ревностно мусульманские и традиционалистские общества. «…В мобилизации и солдатчине горец видел символ своего слияния с ненавистными гяурами, первый шаг к обрусению. Это означало для него потерю веры, кормежку свининой и проч….» Это восстание создало в тылу белых ряд местных фронтов, державшихся до самого крушения власти ВСЮР[143]. Уместно вспомнить, что за считанные годы до описываемого события иной способ организации вооруженных сил из горцев дал яркий успех (Туземная, или «Дикая» дивизия). Да и в ходе самого восстания 1919 – 1920 гг. повстанцы-мусульмане оказались в тесном союзе не просто с «гяурами», а с воинствующе-безбожными большевиками, и никаких трений это не вызвало, - действовала логика жестокой борьбы и, соответственно, поиска союзников.

В 1920 г. настала очередь советизации Бухары. Военная служба не была в Бухаре почетна, эмирское войско традиционно комплектовалось по найму и имело слабую выучку. «Попытка пополнить армию путем обязательного призыва дала плачевные результаты. Набор в армию был произведен без всякого учета семейного положения населения, путем принудительной разверстки по сельским общинам. Последние во многих случаях либо избавлялись этим путем от нежелательного для них элемента, либо допускали ряд злоупотреблений, назначая в армию членов малоимущих семейств, без учета их семейного и материального положения. Набор в армию, произведенный на таких началах, явился еще одной лишней причиной общего недовольства населения эмирским правительством»[144]. Так естественная попытка усилить армию перед вторжением противника, проведенная без учета местных особенностей, реально привела к дезорганизации и сыграла на руку врагу.

Приведенный обзор демонстрирует, что мобилизация и комплектование войск с помощью правильных призывов в Гражданскую войну было для всех сторон сопряжено с еще большими, по сравнению с 1914 г., организационными издержками, что легко объяснимо разрухой и ситуацией войны. Но роль этих издержек очень возросла. Неспособность мобилизующей власти обеспечить порядок, содержание, справедливость при распределении тягот, внятно объяснить свои цели выглядело в глазах крестьянина признаками «ненастоящей», нетвердой власти. Мобилизуемые крестьяне в массовом порядке страховались, пусть такая страховка и выглядела наивной, от подозрения в собственной инициативе в тех случаях, когда власть не внушала доверия. В то же время даже в условиях очевидного раскола и войны консолидировавшаяся община готова была воспринимать государство как целое. Это отразилось в частых вопросах мобилизуемых о целях войны. В случае же самостоятельных низовых мобилизаций ни о каких страховках речи не шло, напротив, при минимуме средств в короткие сроки могли состояться боеспособные части. Удачные мобилизации тоже в немалой степени подпитывались, как было сказано, высокой готовностью крестьян отозваться.

Описанное положение существовало и на красной, и на белой стороне, но красные нашли более эффективную технику не последовательных, а «перманентных» мобилизаций, с умелым сочетанием агитационных и организационно-карательных усилий. Наследники же русской военной традиции – белые – выразительно воспроизвели те слабые звенья системы востребования крестьянского ресурса властью, которые уже продемонстрировала всеобщая мобилизация 1914 г. Прежде всего это: невозможность обеспечить ресурсно и организационно прокламируемые и реально проводимые важные мероприятия; отсутствие должной информации и тем более адекватной крестьянскому восприятию пропаганды.