Глава II

месте Лактанций добавляет, что путь добродетели так узок, что нельзя пройти по нему с большим снаряжением. Необ­ходимо почти обнажиться, чтобы, руководствуясь правдой, дойти до неба. {Div. inst. VI, 1, 20).

Все эти аскетические тенденции были характерны для гонимого христианства того времени, стоявшего в актив­ной (в христианском понимании этого слова, включавшем в себя и предельное смирение) оппозиции к римскому го­сударству с его порочными порядками и «свободной» мо­ралью.

В этот период оправдывается и возводится в идеал (осо­бенно в годы усиления гонений) и крайний путь достиже­ния блаженства — путь мученичества. Отдельные хри­стианские секты, в частности монтанисты, считали даже единственно достойной смертью для христианина — муче­ническую, максимально приближающую его к Христу. Мученичество и исповедничество (претерпение пыток за веру) выглядели в глазах ранних христиан венцом добро­детельной жизни, подвигом во имя идеала.

С новыми духовными идеалами христианство принесло и новое понимание традиционных понятий героя и геро­изма.

Один из наиболее почитаемых героев античной мифоло­гии Геркулес (Геракл) кажется христианам грубым, смеш­ным и примитивным, олицетворением животных инстинк­тов в человеке ¹⁰°. Лактанций не видит ничего достойного в этом герое древнего мира и противопоставляет ему новый христианский идеал «мужественного человека» (vir fortis). Что может быть божественного, с удивлением спрашивает Лактанций у своих языческих коллег, в человеке, ставшем рабом самых постыдных страстей, не щадившем ни пола, ни звания, возжигавшем повсюду «нечистый огонь плотской любви». Лактанций сознательно принижает и развенчивает подвиги Геркулеса. «Что здесь великого,— вопрошает он,— осилить льва и кабана, подбить птиц стрелами, очи­стить царскую конюшню, победить деву и снять с нее пояс, уничтожить диких лошадей с [их] хозяином?» (Div. inst. I, 9, 2).

Истинный героизм и мужество для человека новой куль­туры заключены в умении владеть самим собой, своими страстями. Укротить ярость гнева, усмирить порыв вспыль­чивости =— вот дела, достойные героя, но они-то и не были

Культурология ранней патристики

143

присущи Геркулесу. Никто не усомнится, что преодолеть сбой гнев, который неукротимее любого зверя, не менее славно, чем растерзать льва или вепря; что гораздо легче избавиться от ненасытных гарпий, чем от скупости, често­любия, жажды почестей и богатства; что значительно про­ще очистить хлев из-под тысячи быков, чем очистить душу, наполненную всякими порочными желаниями и страстями. «Итак, только тот, кто умерен [во всем], благоразумен и справедлив, достоин носить имя человека мужественного (vir fortis)», т. е. героя в христианском смысле слова (Div. inst. I, 9, 6). Дела Геркулеса кажутся людям героическими, т. к. они оценивают их в соответствии со своими слабс-стями и немощью. Истинное же мужество должно выявлять­ся из соотнесения с божественным, т. е. с идеалом. Герку­лес, Лактанций намеренно искажает суть мифа, руковод­ствовался своими страстями, и все подвиги его основаны на применении грубой физической силы. Христианство, ус­тремившее все свое внимание к внутреннему миру человека, выдвинуло новый тип героя. Герой, в понимании христиан, это человек, умеющий полностью управлять своими стра­стями, умеющий отказаться от материальных благ во имя духовных, человек справедливый и добродетельный, обла­дающий большим терпением, способный при случае муже­ственно перенести пытки и мучения и, если потребуется, бестрепетно отдать свою жизнь за свои идеалы. При всем этом христианский герой смиренен и внешне пасси­вен. Он, как и герой древности, воин, но воин Христов; не Геракл или боги Олимпа ~ его идеал, но — Иисус, распятый на кресте; не меч, копье и бойцовые качества — его оружие, но терпение, безразличие к пыткам, любовь к врагам и мучителям своим. Все это было непонятно рим­лянам первых веков нашей эры и, естественно, возбуждало в них вражду и ненависть к христианам. Пафос мучени­чества особенно силен был у ранних апологетов, для кото­рых мучения за веру были неотделимым атрибутом христи­анства, и любой принимавший его должен был во всякий момент быть готовым принять и мученическую смерть. У ригориста Тертуллиана и особенно у мученика Киприана эти идеи пронизывают все их литературное творчество.

Тертуллиан видит в мученической смерти за веру бла­женство (Apol. 1). Он считает, что Нерон, первый жестоко преследовавший христиан, доставил им этим только славу,

144

ГЛАВА Йъ

ибо всем известно, что Нерон ничего иного не притеснял с такой силой, как все благое (Apol. 5). В трагическом ореоле представляет Тертуллиан жизнь ранних христиан, которые борются за истину, а их ведут на смерть. Однако Тертуллиан уверен, что этой смертью христиане побеж­дают, ибо завоевывают ею жизнь вечную (Apol. 49). По­хвале мученичества Тертуллиап посвятил трактат «Скор-пиак» и послание «К мученикам» (202—203 гг.)· Он обо­дряет заключенных в тюрьму и приговоренных к мучениям христиан, убеждая их в том, что мир для души является еще большей темницей, чем та, в которой они сидят. Тем­ница представляется ему убежищем от мира. Там христиане не обязаны ни выполнять никаких языческих обрядов, ни посещать зрелищ и им подобных мест. Там христианин находится в безопасности ото всех соблазнов и даже от гонений. Душа же его и в темнице свободна, ибо полет ее ничем не ограничен. Темница удобное место для молитв, она служит своего рода закалкой для души и тела (Ad mart. 1—3). Мученичество — это спасительная жертва, в на­граду за которую человек обретает бессмертие. С древней­ших времен, подчеркивает Тертуллиап, правда подверга­ется преследованию и насилию и лучшие сыны челове­чества всегда почитали за честь умереть за своп идеалы, свою веру (Scorp. 5; 8). Мученичество желанно и необходи­мо для христиан (ibid., 15).

Услышав о мученической кончине римского епископа Фабиана, Киприан писал в Рим: «Я был очень обрадован, что за безупречное правление ему выпала и достойная (honesta) кончина» (Ер. IX, 1). Главная тема эпистолярного наследия Киприана — укрепление духа христиан, находя­щихся в темницах или готовых в любой момент оказаться там. В ореоле святости и героизма рисует Киприан подвиги мученичества. «Ручьями текла кровь, — описывает он го­нения против карфагенских христиан,— которая должна была погасить пламя гонения и огонь геенский. О, какое это было зрелище для Господа, сколь возвышенное (sub­lime), сколь великое» (Ер. X, 2). Мученики, безропотно перенесшие пытки, представляются Киприану мужест­венными «воинами божиими в славных сражениях» (Ер. XXXVII, 1). Христос не оставляет мучеников и в темни­цах, его «сияющий блеск» всегда был в их сердцах и душах, озаряя невыносимый для других мрак темниц (Ер,

Культурология ранней патристики

145

XXXVII, 2). Раннее христианство дало неизвестный до того времени образ «христова воина», воина-мученика, воина-исповедника, который с огнем и мечом своих против­ников борется мужеством терпения, выносливости, сми­рения, словом правды и добродетели. Этот образ займет важное место в христианской литературе последующих ве­ков вплоть до зрелого русского средневековья. Он — по­рождение новой культуры, нового миропонимания, кото­рые далеко ушли от античных идеалов. Вряд ли можно представить себе в устах классического грека или римля­нина подобный гимн темнице: «О, [как] блаженна темница, озаренная вашим (исповедников.— В. Б.) присутствием. О, [как] блаженна темница, посылающая людей божьих на небо. О, как светел мрак, светлее самого солнца и днев­ного света, там, где заключены теперь божьи храмы и освя­щенные божественным исповедничеством члены ваши» (Ер. VI, 1). Так же не представимы для античного мышле­ния гимн скованным ногам христиан, сосланных в рудники (Ер. LXXVI, 2), или похвала палке, которой не боится тело христианина, ибо все его надежды и упования связаны с древом (in ligno) (искупительным древом креста Христо­ва) (ibidem).

Среди книг, приписываемых Киприану, есть специальный трактат «О похвале мученичества», типичный для того вре­мени. Мученичество представлено здесь вершиной всех земных благ. Оно — окончание грехов, предел всех бед­ствий, вождь спасения, учитель терпения, обитель жизни. «Что может быть превосходнее и возвышеннее (sublime),— восклицает автор,— чем среди всех орудий палачей сне» иоколебимой набожностью сохранить всю силу веры? Что может быть величественнее и прекраснее (pulcherrimum), чем в окружении стольких мечей немолчно исповедовать Господа, виновника нашей свободы и спасения?» (De laude mart. 8). «Слава мученичества,— продолжает автор,— неоценима, величие — беспредельно, победа — непорочна достоинство — знаменито, наименование — бесценно, три­умф — безмерен; ибо тот, кого венчает слава нсповед-ничества, как бы самою кровью Христа украшается (deco--raiur)» (ibid., 29).

Пафос и идея мученичества были рождены самой исто­рической действительностью того жестокого времени; они — закономерное явление в истории человеческой культуры и

146