Глава II

знаваем, и поэтому их совершенно не интересует, что есть мир. И если им иногда приходится описывать его, то они имеют перед своим мысленным взором совсем иной вопрос — для чего, зачем есть мир. Натурфилософия незаметно пере­текает в герменевтику, каждый элемент реального мира, каждое его явление превращается в символ и образ совер­шенно иных, духовных реальностей. Небо и земля, свет и тьма, тепло и холод, восток и запад, юг и север, день и ночь теряют свой реальный смысл и превращаются в символи­ческие знаки. Если стоики и эпикурейцы могли бесконечно спорить о сущности знака, но при этом само реальное явле­ние, предмет обозначения оставался для них бесспорным в своей субстанциальной явленности, то для ранних хри­стиан и само это явление становится знаком. Перед нами встает совершенно новое, по сравнению с античным, миро­понимание, новая философия.

Тепло и влага, продолжает свой «натурфилософский» экскурс Лактанций,—- два главных противоположных на­чала, созданных богом удивительным образом для произ­ведения и поддержания жизни всех существ на земле. Потому-то некоторые философы справедливо считали, что мир основывается как на согласии, так и на разногласии составляющих его элементов. Однако причин этого они не постигли. Гераклит полагал, что все произошло из огня, Фалес — из воды. Оба они отчасти открыли истину, но оба и обманулись. Если бы не было иного начала кроме огня, от него никогда не произошла бы его противоположность-вода, как и обратно. Истина состоит в том, что в основе всех творений лежит смесь этих стихий. Однако это не смесь самих воды и огня, ибо одно из них всегда уничто­жает другое, а соединение их сущностей — тепла (calor) и влаги (итог). Прав был Овидий, говоря:

Ибо, коль сырость и жар меж собою

смешаются в меру,

Плод зачинают, и see от этих двоих происходит. Если ж в боренье огонь и вода,— жар влажный, возникнув, Все создает: для плодов несогласье согласное

— в пользу ⁹⁴.

Metam. I, 430—434.

Одно из этих начал лежит в основе мужского пола, другое — женского; одно — действенное, другое — страда-

КУЛЬТУРОЛОГИЯ РАННЕЙ ПАТРИСТИКИ

А3Я

тельное (patibile). Древние, указывает Лактанций, поль­зовались символами огня и воды в обрядах бракосочетания, т. к. считали, что только тепло одного и влага другого пола служат образованию и одушевлению живых существ. При этом влага является началом тела, а тепло — души. В своей жизни животные пользуются только водой, люди — водой и огнем. Последний, сходя с неба и поднимаясь к небу, возвещает нам некоторым образом бессмертие нашей души; вода — знак грубой земной стихии.

Это «натурфилософское» описание мира является типич­ным образцом позднеантичного вообще и раннехристиан­ского в частности философствования. Оно прежде всего эклектично (вспомним, что по-гречески еклЭгщ означает выбирать), ибо представляет собой причудливую смесь элементов различных предшествующих учений. Но эле­менты эти неслучайны. Они «выбраны» из старого с учетом потребностей и главной линии духовного развития новой нарождающейся культуры. В этом смысле все апологеты были вдохновенными эклектиками, «выбирателями» лоскут­ков старых и современных им учений, сшивавшими из них «лоскутные одеяла», «пестрые ковры» нового учения. Не случайно Климент Александрийский так и назвал свое главное сочинение «Строматы» («Ковры из лоскутов»). Философия апологетов — это философия «стромат»; тип философствования —- составление из пестрых обрывков и кусочков, входивших некогда в состав чего-то целого, красочной мозаики, изображающей нечто новое, т. е. прак­тически эстетический тип мышления. Не случайно в этот и особенно следующий за ним период в культуре поздней античности были распространены центоны — словесные мозаики («ковры»), изображающие события христианской истории стихами, выбранными из различных произведений античных авторов ⁹⁵, а христианские храмы строились с ис­пользованием максимального количества элементов и бло­ков античных храмов.

Элементами лактанциева описания служат и идеи ан­тичных философов, и представления восточных дуалистов и гностиков, и взгляды библейских мудрецов. Организованы эти элементы в единое описание уже по некоему особому принципу, тяготеющему больше к библейскому типу описа­ний процессов, чем к античному описанию статических кар­тин мира. Мир рисуется и Библией, и Лактанцием в про-

132

ГЛАВА П

цессе его становления, творения. Христианских мыслите* лей интересует в первую очередь динамика процесса. У своих ближневосточных предшественников переняли они острое ощущение движения, времени, истории. Поэтому-то и мир интересует их прежде всего в его движении от сотворе­ния к эсхатологическому концу. А так как движение это (линейное) осуществляется, по мнению апологетов, только в человеческом обществе (в природе происходит замкнутый круговорот всех процессов и явлений), то их и интересует главным образом мир как социум, мир как история челове­ческого общества. Именно поэтому и все явленияматериаль-пого мира начинают представать перед их взором в качестве символов и знаков нравственно-религиозного характера, освящающих и направляющих жизнь и историческое дви^ жение человеческого общества ⁰⁽ⁱ.

Только бог, по мнению апологетов, вечен (Tertul. Adv. Herm. 4), и к его сфере неприложимы никакие временные определения типа поздно или рано; в безначальной, бес­конечной, непрерывно длящейся вечности никакие времен­ные мерки недействительны (Arnob. Adv. nat. Р, 75). Для людей же время протекает линейно от прошлого через на­стоящее к будущему (Tertul. Apol. 20). Особенно остро ощущал время и грядущую вечность Тертуллиан. Бог, по его мнению, общему для всего христианства, устроил для бытия мира два периода: первый, протекающий во времени, в котором мы сейчас живем, и второй —■ вечный, общий с божественным бытием, которого мы ожидаем. Все чаяния христиан направлены к этому «будущему веку», вечному и неизменному (Apol. 48), перед наступлением которого осе жившие будут призваны к божественному суду и полу­чат каждый по своим заслугам (Apol. 18). Отсюда острый эсхатологизм, ожидание близкого конца преходящего мира в раннем христианстве, отразившем социальные чаяния и надежды угнетенных масс Империи. Как писал Ф. Энгельс, раннее «христианство, — а в силу исторических предпосы­лок иначе и не могло быть,— хотело осуществить социаль­ное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти» ⁰⁷. «Фантазия о близ­кой гибели мира,— писал К- Маркс,— воодушевляла древ­них христиан в их борьбе против Римской империи и да­вала им уверенность в победе» °⁸.

КУЛЬТУРОЛОГИЯ РАННЕЙ ПАТРИСТИКИ

1S3

«Наши желания,— читаем мы у Тертуллиана,— устрем­лены на конец этого времени, на изменение мира, на вели­кий день Господа, на день гнева и воздаяния, на последний и сокровенный день, который никому не известен, кроме Отца, и который предвещай, однако, знамениями (signis) и чудесами, колебаниями элементов и столкновениями на­родов» (De cam. resur. 22). Именно эсхатологизм укреплял силы всех угнетаемых, страждущих и притесняемых в Рим­ской империи. «Восплачем же ныне,—взывает Тертулли­ан,— когда мир- радуется, и некогда мы возрадуемся, когда мир будет плакать» (De idol. 13),

Киприан, отводя от христиан обвинение в том, что все природные и социальные бедствия последних времен про­исходят по их вине, стремится обосновать многие явления своего времени близким концом мира. Увеличение бедствий, зла и несчастий в мире было предсказано пророками, вспоминает он, как предвестие конца «века сего», Все в мире вырождается, ибо он пришел к своей старости, и не следует удивляться, что все в нем становится хуже и хуже (Ad De-metr. 3—4).

Много внимания концу мира и предстоящим событиям уделяет Лактанций в конце VII книги «Божественных наставлений», показывая, что почти все происходящие со­бытия истории были предсказаны или прообразованы в биб­лейской истории, что увеличатся злодеяния и беззакония в мире, вспыхнут бесчисленные войны и мятежи, погибнет Римская империя, Запад подвергнется рабству, а Восток получит власть повелевать. Но чем больше будет возвы­шение тех или иных народов, тем глубже будет их падение (Div. inst. VII, 15, 11—13).

Интересно, что еще в период гонений на христиан со стороны римской власти сама эта власть осмыслялась ими как богоданная и как имеющая силы влиять на ход даже божественной истории. В частности, Тертуллиан считал, что приход конца мира замедляется действиями римской власти. «Мы знаем,— писал он,— что [предстоящая] миро­зданию величайшая катастрофа (imminentem) и сам коней, мира, грозящий страшными бедствиями, замедляется рим­ской властью». Но император не бог и не должен так назы­ваться. Христиане признают императора своим, т. к. он поставлен их богом (Apol. 32—34). Эти идеи ранних хри­стиан открывали прямой путь к принятию христианства

134