Глава II

невидимым того, кто был видим» (Adv. Ргах. 14). Закон «непротиворечия» живет в глубинах его подсознания, и он часто вспоминает, что «между противоположностями невоз­можна никакая дружба» (De paenit. 3). На этом основании он даже не может согласиться с канонической для всего последующего христианства мыслью о сохранении Марией девства и после рождения ею Иисуса. «Свет [есть] свет,— следует он житейской логике,— и тьма [есть] тьма; и есть [есть] есть, а нет [есть] нет; что сверх [этого], то от лукавого (a malo). Та родила, которая родила, и если дева зачала, то она, родив, вступила в брак fnupsit) по закону отверзания тела, для которого безразлично, [произведено ли оно] силою мужчины впущенного или выпущенного, ибо один и тот же пол снял печать [девства]» {De earn. Chr. 23).

Таким образом, новые тенденции мышления нелегко утверждались на почве раннего христианства. Тертуллиан был первым самым смелым, но, как мы убеждаемся, далеко не всегда последовательным их поборником ^т4. Большинст­во же его последователей были еще сильнее привязаны к традициям античного мышления и старались в его рамках утвердить новую духовную культуру. Особенно в понима­нии истины, познания, мудрости у последователей Тертул­лиана христианские идеи теснейшим образом переплетены с античными философскими представлениями. Так, на ла­тинской почве у современника Тертуллиана Минуция Фе­ликса вся философия пронизана стоически-платоническим духом, что дало основание исследователям зачислить его в «платонизирующие стоики» ⁷⁵.

Арнобий хорошо помнит апостольское изречение о том, что «мудрость человеческая есть глупость перед первым богом» (Adv. nat. II, 7) ⁷⁶, но не делает отсюда, так Тертул­лиан, далекоидущих выводов о сложной диалектике мудро­сти-глупости. Он просто знает, что мудрствовать глупо, и продолжает мудрствовать совершенно в античном духе, но борясь с античностью. Интересна его полемика с Плато­ном по поводу теории учения-воспоминания. Он не согла­шается с высказанным в «Меноне» мнением о том, что вся­кое учение есть воспоминание заложенных в человеке от рождения знаний⁷⁷. Если бы дело обстояло так, рассуждает Арнобий, «то все мы, как происходящие от одной истины, должны были бы одно [и то же] знать и одно [и то же] вспо­минать и не могли бы иметь различных, многочисленных и

КУЛЬТУРОЛОГИЯ РАННЕЙ ПАТРИСТИКИ

107

несогласных [между собою] суждений. Но так как теперь один из нас утверждает одно, а другой другое, то ясно и очевидно, что мы ничего не принесли с неба, но изучаем возникшее здесь и защищаем то, что утвердилось вследствие догадок» (Adv. nat. II, 19). Далее он предлагает Платону (важно, что античность воспринимается апологетами как реальный, живой собеседник) провести эксперимент — воспитать ребенка в полной изоляции от мира и людей и посмотреть, на что он будет способен. Сам Арнобий уверен, что он будет так же туп и бессловесен, как свинья или дру­гое животное. Он предлагает Платону добиться от этого подопытного существа, чтобы оно ответило, сколько будет дважды два. Тщетны будут его усилия. Знания, заклю­чает Арнобий, человек получает путем обучения и воспита­ния, а не воспоминания; до обучения он ничего не знает. (Adv. nat. Р, 20—25). Эти интересные реалистические суж­дения Арнобия важны для истории философии. Они ясно показывают, что христианские мыслители первых веков, вдохновляемые новым учением, несмотря на свои же призы­вы отказаться от всяческих философских поисков, активно и часто плодотворно искали во многих областях знаний. Однако главный идеал и цель устремлений христиан были не на земле, и они с восторгом первооткрывателей ориентиро­вали свою теорию познания, как и свою онтологию, антропо­логию, этику и эстетику на этот вечный недосягаемый идеал. Евангельские идеи активно способствовали этому. Не изу­чение земных предметов, но познание бога открывает чело­веку новые горизонты, «ибо познание его является как бы закваской (fermentum) жизни и связкой несовместимых вещей» (Adv. nat. II, 32). Опираясь на библейские идеи, Арнобий формулирует важную для христианской гносеоло­гии мысль. Переход на уровень познания первопричины открывает возможность понять новые связи между вещами, несоединимыми на уровне обычного (философского) мъпл-ления·— rei dissociabilis glutinum. Познание первопричины расширяет узкие рамки закона «непротиворечия», открывает пути антиномическому мышлению, парадоксии, чуду, поз­воляет принять как нечто закономерное многое из того, что не поддается формально-логическому осмыслению. После длительного философского упоения достижениями и силой человеческого разума в сфере познания наступил период ощущения неких реальностей и закономерностей, не под-

108