Глава II

у самых истоков христианства сформулировал важнейший для всей средневековой культуры принцип традиционализ­ма и охранительства. Конечно принцип этот не нов. Он восходит к древнейшим культурам Востока. Однако в мно­говековой период эллинизма и поздней античности, в период бурной встречи восточных и западных культурных тради­ций, в период возникновения нового мировоззрения он как-то отступил на задний план перед увлекательной пер­спективой поиска (жЮАзбйт) и утонул в море бесчисленных больших и малых новаций пестрой и неоднородной поздне-антнчной культуры. И вот первый авторитетный защитник и теоретик новой культуры на Западе, не успев изложить и осмыслить как следует основные принципы новой культур ры, спешит, опираясь, правда, ни много ни мало на автори­тет самого бога, утвердить совсем уж было забытый древ­ний принцип глобального традиционализма. Известно, какую роль играл этот принцип во всей средневековой культуре. Нам он особо интересен здесь тем, что оказал сильнейшее влияние на христианское художественное мыш­ление, на христианское искусство, развивавшееся с первых своих шагов в русле строгой каноничности, освящаемой христианским традиционализмом.

Понятно, что раннее христианство признавало только свою, хотя еще и молодую, но подкрепленную древним библейским авторитетом, традицию. В полемике с «язычни­ками», так же опиравшимися на свою старую традицию, Лактанций вынужден был подвергнуть сомнению традицию вообще, имея в виду, конечно, греко-римский традициона­лизм. Он осуждает язычников за то, что они принимают за истину все, что утверждено древностью. «Поэтому в том главном деле,— считает он,— в котором заключен смысл жизни, следует больше доверять самому себе и основывать­ся на своем суждении и своих чувствах в отыскании и иссле­довании истины, чем допускать заблуждениям других обма­нывать себя» (Div. inst. II, 7,1). Здесь Лактанций, невольно отдавая дань лучшим традициям античной философии, ока­зывается оппонентом не только язычников, но и фактически всякой религии, в частности — строгого ригоризма своего предшественника Тертуллиана. В гносеологии он достаточ­но высоко ставит разум человека и призывает людей опи­раться па него, ибо «бог даровал каждому в меру его сил частицу мудрости, чтобы он вдог исследовать неизвестное

КУЛЬТУРОЛОГИЯ РАННЕЙ ПАТРИСТИКИ

99

подвергать проверке (perpendere) услышанное» (Div. inst. П,7,2). Совершенно необязательно, что все предшест­вовавшие нам во времени были благоразумнее нас. Во все времена люди имели свою долю благоразумия, так что вряд ли стоит уповать на авторитет древних (ibid., II, 7,2).

Крайности как Тертуллиана, так и Лактапцпя и в гно­сеологии, и шире --■ в отношении к традиции вообще явля­лись закономерным результатом поискового периода новой культуры и характерны вообще для раннехристианской, как и позднеантичной культуры в целом. Сам факт созна­тельной постановки проблемы традиции апологетами и неоднозначного ее решения показывает, что они хорошо сознавали ее значимость в истории культуры.

Категоричность тех или иных высказываний апологе­тов часто определялась не их принципиальной теоретиче­ской позицией вообще, не их некой индивидуальной фило­софской концепцией, но конкретными обстоятельствами, конкретными положениями, которые им приходилось в дан­ный момент оспаривать. Лактанций критикует авторитет древних, имея в виду древние античные традиции богопочи-тания, Тертуллиан выступает против всякого поиска исти­ны, против всякого исследования Писания в трактате, на­правленном против еретиков, неверно толкующих, с его точки зрения, библейские тексты ^uti. Однако нельзя обвинить и этого приверженца строгой веры в отсутствии у него фило­софского чутья, духа философствования. И он признает философию, но понимаемую по-своему, и он философствует, но па особый, нетрадиционный для греко-римского региона лад. Один из первых своих трактатов «De pallio» («О паллие» или «О плаще») он посвятил простой и удобной одежде фило­софа, призывая всех своих читателей (но и себя в первую очередь) сменить смешную и неудобную тогу суетной и обы­денной жизни на простой и просторный плащ мыслителя. Паллий — это одежда ученых: и учитель начального обра­зования, и преподаватели языка, арифметики, грамматики, и ритор, и софист, и медик, и поэт, и руководитель хора, и астролог, и наблюдатель за полетами птиц,— «все зани­мающиеся науками закутываются в четыре угла» плаща. Призыв: a toga ad pallium («от тоги к паллию») — это при­зыв кдуховности, к миру философии и ее высшему достиже­нию — христианству (De pall. 6). С позиций этой «духовной вершины» он и обрушивается позже на нижестоящих, по

100

ГЛАВА Ц

его разумению, коллег по паллию; при этом больше всего достается главным носителям этого почетного атрибута — философам. «Жалок Аристотель! — Тертуллиан стремится ударить по центру античной философии,— он ввел для них (философов и еретиков.— В. Б.) диалектику, искусство созидать и разрушать, изменчивое во мнениях, принужден­ное к гипотезам, тяжелое в доказательствах, деятельное в притязаниях, тягостное даже для себя самого, стремящее­ся все исследовать, но ничего не исследовавшее. Отсюда те бесчисленные басни и генеалогии, и бесплодные вопросы, и речи, ползущие, как рак» (De praes. haer. 7) ^ы7. Острие удара направлено точно — против «святая святых» антич­ного способа философствования — античной диалектики ^G8. Изощренные спекуляции и риторские манипуляции в об­ласти «диалектики» привели в период поздней античности к тому, что с ее помощью стало возможным все, что угодно, доказать и все, что угодно, опровергнуть, что, естественно, привело к обесцениванию «античной диалектики» как стро­гого философского метода и вызвало справедливую критику сначала скептиков, а вслед за ними и христианских мысли­телей. Понятно, что обойтись без нее на практике ни скеп­тики, ни христиане не могли. Соответственно отношение апологетов к «диалектике» было сложным и противоречи­вым. Климент Александрийский был в этом плане последо­вательным платоником и ревностным защитником плато­новской диалектики. Чтобы отличить ее от риторской «диа­лектики»^!! вводит понятие «истинной диалектики» (Ю блзиЮт дЯб/.ччбкЮ) — основы философского метода христиан. От античной она отличается не формой, но содержанием, ибо направлена не на постижение дел смертных людей, но устремлена к выяснению и передаче своих достижений о вещах божественных и вечных. Отсюда вытекает ее польза и для дел человеческих, т. к. она дает рекомендации для деятельности людей в их обыденной жизни. «Диалектика представляет собой мыслительную силу, обращенную на различение умопостигаемых вещей; она трезво изображает все сущее именно 'таким, каким оно есть на самом деле» (Strom. I, 177, 3). Кроме того, диалектика способствует, по глубокому убеждению Климента, опровержению всяче­ских ересей. 1Чногие отцы церкви, особенно греческие, при­держивались этой позиции если не теоретически, то на прак­тике. Однако апологеты выдвинули, как мы видели, и про-

гул ьту рол о ги я ранней патристики

101

тивоположную концепцию. Дальше всех в отрицании «диа­лектики» и противопоставлении ей нового способа мышле­ния пошел все тот же Тертуллиан. В этом плане его латин­ские последователи не поняли и не поддержали его. Он оказался первым, практически «единственным» и самым «христианским» из всех апологетов.

Античной диалектике Тертуллиан сознательно и плано­мерно стремится противопоставить аптиномизм и парадок-сию как основы нового способа мышления, однако, он и сам не может обойтись без этой античной диалектики — логики. Более того, он вполне сознает диалектичность бы­тия, знает, что универсум устроен «из противоположностей» (ex diversitate), так что все согласовано в единство из сопер­ничающих субстанций — из пустого и плотного, из одушев­ленного и неодушевленного, из осязаемого и неосязаемого, из света и тьмы, из самой жизни и смерти; в нем есть время и вечность (Apol. 48). Эта бинарность вселенной наклады­вает отпечаток и на характер мышления самого Тертуллиа-иа. При всей своей строгости и категоричности он не может разом отрешиться от всего античного, поэтому мысль его мучительно бьется между старым и новым, между филосо­фией и религией, между логикой и антиномизмом.

Общая тенденция его мышления складывается таким образом, что он стремится применять логику («диалектику») к предметам земным, а антиномизм — к сфере божествен­ного.

Опровергая жившего некоторое время в Карфагене жи­вописца и философствующего еретика от христианства Гермогена, выдвинувшего ряд антиномических утвержде­ний, в специально посвященном ему трактате Тертуллиан выступает как правоверный античный «диалектик», для которого закон «непротиворечия» является главным и един­ственным законом мышления.

Гермоген считал, что мир создан богом из материи совеч-ной ему. Логика доказательства Тертуллиана проста и даже примитивна: если в Писании ясно не указано из чего создан мир, то вероятнее, что он создан из ничего, чем из ма­терии (Adv. Herm. 21).

Вот интересное суждение Гермогена о материи: «на пер­вый взгляд... нам представляется бесспорным, что материя телесна (corporalis esse); после же правильного исследова­ния вопроса оказывается, что она не телесна и не бестелес-

102