Кто окажется вне закона?

Несмотря на молниеносный взлет, очень высокий при скромном происхождении, Хидэёси еще был всего лишь воином, как многие другие: он обладал для этого глав­ным качеством, удачей, и тем пренебрежением к правилам игры, какое свойственно детям, выросшим не в серале. Это было важно, но недостаточно для великой судьбы.

В 1573 г. он внезапно оказался связанным с событием на­ционального масштаба. Заботясь о своей славе больше, чем кто-либо другой, позже он станет постоянно ссылаться на этот факт, внушая мысль о некоем предопределении, кото­рое якобы неуклонно вело его к вершинам, где его ждали Япония и ее народ. Это был привлекательный образ, к тому же при взгляде с временной дистанции он возникает почти сам собой. Тем не менее той зимой, когда лучшие солдаты империи с мечами в руках стекались к Киото, еще ничто не было предрешено. И если верховный глава исполни­тельной власти давал знать о своей потребности, каждый из глав крупных областей мог надеяться что-то на этом выгадать — Уэсуги Кэнсин, Такэда Сингэн, Ходзё Удзия-су из восточных и центральных провинций (Канто и Тю-гоку), Мори Тэрумото с запада (Кансай). Каждый из них мог обеспечить безопасность сегуна, потому что это было актуальной проблемой. Все они пользовались лестной ре­путацией и хвалились видным происхождением. Но, на их несчастье, одна угроза жестко не позволяла им уходить надолго, а значит, действенно ограждать Киото — угро­за нескончаемых местных войн, не имевших решающего характера, потому что силы сторон были равны, но до­статочно неприятных, чтобы помешать любому дальнему походу. Таким образом, эта лихорадочная военная актив­ность парадоксальным образом всех сковывала. Кто мог, как Нобунага, похвастаться, что имеет такого надежного и талантливого помощника, который может где угодно за­менить господина и никогда не предаст? Возможно, тайна успеха того и другого заключалась в том, что они встрети­лись и в удачные и неудачные годы сохраняли союз, мно­гим обязанный умению Хидэёси находить согласие.

Так возникла завязка драмы: в то время как крупней­шие полководцы Японии занимали или окружали Киото, сегун Ёсиаки удалился в монастырь — один из крупней­ших храмов столицы, Тодзи, дорогой его сердцу, его последнее прибежище; это заведение, приверженное дзэн-буддизму, было основано во второй половине XIV в. его предком Асикага Такаудзи, тем самым, который отобрал титул сегунов у Минамото,—именно там с XIV в. каждый сегун этого рода ставил свою статую. Может быть, Ёсиаки в этих спасительных стенах просто-напросто вспоминал своих великих предков? Нобунага этого не понимал: он обвинял сегуна в проведении политики невмешательства, противной самому смыслу его должности (только импе­ратор царствует, не правя), упрекал за вялость, эпикурей­ство. Что касается сегуна, он все болезненней переносил порядки, которые с 1570 г. ему навязал Нобунага: разве одно из распоряжений последнего не гласило, что, по­скольку Ёсиаки официально заявил о доверии к Нобунага, все дела государства будет напрямую рассматривать по­следний, в обход сегуна! Уже некоторое время Ёсиаки вел тайную переписку с баронами северо-востока. Он возла­гал громадные надежды на Такэда Сингэна — правду ска­зать, единственного, кто ответил на его призыв и обещал прийти и сокрушить Нобунага, с его железной хваткой и незаконным господством.

И вот как Сингэн держал слово: он соединился с врага­ми Нобунага, с семействами Асаи, Асакура; он поддержал сопротивление монахов горы Хиэй и сверх обязательств даже напал на Токугава Иэясу на землях последнего, в Тотоми! Сколь далеким выглядело это все от условий союз­ного договора, который в 1565 г. скрепил дружбу Нобуна­га и Сингэна! Земля Тотоми заколебалась, готовая сдаться, несмотря на присутствие войск Иэясу. Все склонялось перед Сингэном, паладином прав императора и сегуна. Но случилось непредвиденное: скошенный случайной пулей под замком Нода в Микава (современная префек­тура Аити), Сингэн умрет от раны. Эта смерть героя в старинном духе, сраженного оружием, которое было изо­бретено далеко от древней Японии, поразит клан Такэда в самое сердце. Сингэн это понимал: осознав, что умирает, он посоветовал, чтобы его смерть держали в секрете как можно дольше и чтобы повсюду его представляла «тень» (кагэмуся). В этом распоряжении, странном для нас, в тог­дашней Японии не было ничего удивительного: персона вождя, как и в Китае, находилась в торжественной тени, которую прикрывал внушительный декор. Так делалось на всех ступенях иерархии — было немыслимо, чтобы простой человек мог прямо обратиться к своему сеньо­ру, даже находясь физически в трех шагах от него. Всегда надо было действовать через посредника или в крайнем случае говорить из-за ширмы.

К тому же хитрость Сингэна была не более исклю­чительной и удивительной, чем самообладание послед­него даже в то время, когда он умирал. Но в те времена все крупные полководцы имели «двойников» на случай возможных покушений. Например, когда Хидэёси будет достаточно богат, чтобы делать, что захочет, он воспро­изведет свои парадные доспехи в количестве семи, даже девяти экземпляров, чтобы кагэмуся прогуливались в них в одно и то же время в разных точках одного и того же поля сражения. Тем не менее кто когда-либо сравняется с Сингэном? Народ, говорят, не знал о его смерти в течение двух лет. Но его друзья и особенно его самые неумолимые враги, должным образом информированные шпионами, по-настоящему на этот счет не заблуждались. Злосчаст­ный сегун оплакивал лучшего из своих защитников; Асаи Нагамаса провозгласил, что настал решительный момент, и бросился в последнюю атаку, готовый тоже умереть. Но Хидэёси разгромил его союзников; оставшись в одиноче­стве в своем замке Одани, куда вместе с ним укрылись все остатки его клана, Асаи Нагамаса утратил всякую надеж­ду и сделал сэппуку одновременно с сыном.

Когда распространилась новость о самоубийстве, вой­ска Ода захватили крепость, убив всех, кто еще оставался жив из группы Асаи. Согласно правилам, Хидэёси велел отрезать головы убитых, подлежащие осмотру и опозна­нию. Когда принесли головы Асаи Нагамаса и Асакура Ёсикагэ, его друга, — уже отрубленные ассистентом в со­ответствии с ритуалом сэппуку, — Хидэёси распорядился отправить их в Киото, чтобы выставить там. Некоторые рассказывают, что Нобунага это доставило большое удо­вольствие, и ему даже пришла в голову оригинальная мысль — передать их лакировщику, после чего обе го­ловы врагов, должным образом покрытые роскошным лаком, смешанным с золотом, находились во главе стола и одушевляли пир в честь победы.

Выдумка несомненно была зловещей, но соответство­вала происходившим тогда кардинальным переменам: в июле 1573 г. Нобунага захватил сегуна Ёсиаки и отпра­вил его в ссылку, сначала в Вакаэ (в Кавати, близ Оса-ки), а потом в провинцию Кии (современная область Миэ и Вакаяма), откуда тот несколько раз вернется, без конца пытаясь склонить на свою сторону того или другого. Фи­гура глупая и порой жалкая — на ней завершился сёгунат Асикага, начавшийся в 1333 г., почти два с половиной века тому назад, а с ним закончился и период, известный в истории Японии как эпоха Муромати, по названию квар­тала в Киото, где Асикага когда-то устроили резиденцию своего правительства.

Как было принято, победители разделили меж собой владения побежденных. Хидэёси получил в награду — кроме почетного титула (Тикудзэн-но коми [1574], сеньор провинции на Кюсю) — в 1573 г. земли семьи Асаи в Оми, земли семьи Асакура в Этидзэне, потом, в 1574 г., замок Имахама на северо-восточном берегу озера Бива, но счел его плохо расположенным и построил новый, недалеко оттуда, назвав его Нагахама.

Впервые ему приходилось действовать в качестве владельца поместья, а не просто командира форта или гарнизона. В письме, отправленном им жене через по­средство дамы-компаньонки, воскресают запутанные проблемы с налогами и людьми, навалившиеся на него. Заметна решимость хозяина, берегущего свой авторитет, но старающегося — в чем Хидэёси всегда превосходил других — не убивать курицу, несущую золотые яйца. Он пришел к хитрой мысли — освободить жителей деревни Нагахама от непопулярного нэнгу, земельного налога, способствуя экспансии и процветанию этого места, — такую политику он будет проводить всегда, и она станет одним из ключей к его могуществу. Еще нужно было, чтобы число освобожденных осталось в допустимых пределах!

...Что касается обитателей поселка [Нагахама], я велел освободить их от всех видов повинностей толь­ко потому, что пожалел их. Но совсем не следует, чтобы они толковали закон на свой лад и приглашали в посе­лок фермеров из окружающих деревень.

Им позволено приглашать людей из других поме­стий, но непозволительно звать людей из моих соб­ственных поместий на севере земли [Оми] и рассылать общие приглашения, чтобы народ приезжал без конца и чтобы пустели целые деревни, поскольку их жителям приятней не платить налог. Я вижу, что это происходит, потому что освободил людей поселка от нэнгу и иных повинностей...

[Тем не менее] я сохраняю освобождение [для тех, кто уже живет в поселке]... потому что этого от меня потребовали вы... Прошу вас, объясните это внятно... (12 декабря 1574 г.) (Boscaro. Р. 2-3.).

Здесь возникает светлый образ Нэнэ, исполненной со­страдания, и видно, что Хидэёси не был глух к ее при­зывам. Они служили интересам и его политики: разве не соблазнительно переманивать население из соседних ле­нов? Это значило отбирать у соперников рабочие руки.

Прочно засевший в провинции Оми, на превосходной стратегической позиции, в богатой области, находившей­ся в авангарде аграрного прогресса (здесь опробовали новые методы земледелия), Хидэёси парадоксальным об­разом оказывался ближе к столице, чем его господин. Мо­жет быть, это было и неплохо, — Нобунага уже возбудил к себе ненависть своими излишествами и требованиями денег, сопровождавшимися грубым насилием.

Извлечет ли «Обезьяна» выгоду из этих козырей? Возьмет ли в свою очередь власть, не дожидаясь более ничего? Зная, что позиция «второго» позволяет умелым людям подниматься выше, чем положение «первого», спешно приобретенное и плохо обеспеченное, Хидэёси все-таки предпочитал сохранять верность сюзерену.