Золотой век Киото

Если сегодня спросить жителя Киото, на какое время приходится золотой век его города, много шансов, что он ответит «на эпоху Хэйан» (эпоху основания города) или «на эпоху Хидэёси», строителя сегодняшнего Киото.

Она началась с восстановления императорского жили­ща и достигла апофеоза в 1587 г. в возведении собственно­го дворца Хидэёси, располагавшегося на западной границе тогдашнего города, за жилыми поселениями и с видом на поля, в месте, где когда-то стоял Императорский дворец. Так родился Дзюракутэй, «Дворец всех удовольствий», который был разобран в 1595 г. и остатки которого ныне составляют гордость Ниси Хонгандзи — прибежища мо­нахов Икко, которым Хидэёси в 1591 г. разрешит вернуть­ся и поселиться рядом со столицей, что давало возмож­ность изгладить память о былых драмах, а также лучше контролировать их потенциальных участников.

В самом деле, хоть этой пышной резиденции давно не существует, остались изображения на ширмах, столь модных в конце XVI в. и в первой половине XVII в.: на фоне золотых облаков и в ярких красках они представля­ют великолепие Киото, наконец восстановленное, и рас­сказывают о жизни в его окрестностях, где в густых лесах прячутся очаровательные долины, освежаемые поющими родниками и горными реками. Один из таких экранов более подробно изображает жилище Дзюракутэй* (* Мицуи Бунко, Токио, но выставлен в Киото, в Муници­пальном музее.), гор­дость тогдашнего Киото, в городе со множеством двор­цов: защищенные циклопическими стенами, грозный облик которых смягчает легкая тень сосен, эти дворцы отражаются на глади прудов или рвов. Военное назначе­ние, конечно, никуда не делось, его олицетворяет донжон, но он превратился в воздушный павильон, взмывающий на четыре-пять этажей или выше; его конек гордо вен­чают два золотых дельфина, в то время как блестящая черепица, серая или синеватая, тускло мерцает под не­бом, обличья которого бывают самыми разными. Валы, потерны, дозорные пути принимают здесь облик сказочных украшений; стены, тщательно покрытые белилами из порошка, получаемого при перемалывании раковин, с окнами, которые затенены решетками с бесчисленными и изысканными рисунками, выражают уверенность в том, что для Киото настал мир.

В Дзюракутэе они также славят бесподобное богат­ство хозяина, велевшего их воздвигнуть: входные двери с тяжелыми медными створками поворачиваются на двух железных столбах, донжон усыпан звездами, по черепице крыши мчатся тигры с отделкой из драгоценных камней и драконы, словно бы кричащие в воздух, во всех глав­ных воротах есть два прохода, для экипажей и для пеших, личная резиденция Хидэёси крыта, в традиционной япон­ской манере, деревом, но притом изысканным кипарисом, наконец, ансамбль включает то, что необходимо любому сеньориальному дворцу, — помещения для чая, помеще­ния для любования луной и сцену для театра но, располо­женную в саду.

Что можно сказать об интерьере? На раздвижных сте­нах, покрытых позолотой и серебрением, скачут тигры и львы или же расцветают цветы четырех времен года, по­следовательность которых при переходе из комнаты в ком­нату соответствует совершению церемоний в зависимо­сти от месяца. Хидэёси выбрал лучшего мастера, которого смог найти и который уже показал свой талант в Адзути, дворце его господина, — Кано Эйтоку (1543-1590).

Вокруг, внутри ограды и за оградой, поселилась семья и основные вассалы — к северу, югу и западу от резиден­ции (с востока простирался город). Во многих из этих се­ньориальных домов, часто рассчитанных на многие сотни жителей, также были чайные павильоны и подмостки для но. В 1591 г. Хидэёси еще расширит квартал своей рези­денции, велев снести все городские постройки, отделяю­щие его от императорского дворца, расположенного па­раллельно ей, но с другой стороны столицы, на востоке.

Жителям предложат очистить территорию в несколько дней; они должны будут разобрать свои жилища, сделан­ные из легких деревянных, бамбуковых или глинобитных конструкций, и заново их поставить в другом месте, по возможности в кварталах, где никто никогда не хотел се­литься, — например, в Нисидзине, квартале ткачей, рас­положенном на северо-западе.

Как любитель архитектуры Хидэёси не мог отка­зать себе в удовольствии перестроить столицу. После десятилетий войн и переменчивой удачи она в этом очень нуждалась. Благоустройство проспектов, пере­нос больших храмов — перемены из года в год про­бивали себе дорогу. Как и можно было ожидать, обыч­ные увеселительные заведения, на появление которых с готовностью соглашались, занимали немного места и служили прикрытием для военного аспекта того, чему предстояло стать градостроительным планом совре­менного Киото.

Как в давнее время, в эпоху созидания Хэйан (794), Хи­дэёси выдворил за стены города обременительные мона­стыри, стратегическое значение стен которых он понимал лучше, чем кто-либо; монахи сект Нитирэна, Дзёдо, дзэн, Тэндай должны были за свой счет организовать переселе­ние и обосноваться в местах, где лишь новейшее расши­рение города создает впечатление, что они входят в город­скую черту. Смятение, вызванное этой политикой, ничуть не затронуло традиционных крупнейших святилищ, чья история в большей или меньшей степени сливалась с исто­рией Японии, поскольку они изначально были возведены далеко от центра: так, Нандзэндзи, Тофукудзи, Сёкокудзи, Кэнниндзи, Тодзи, Дайгодзи, Рокухара Мицудзи, Мёхоин, Сандзюсангэндо не шелохнулись, тем не менее все они получили субсидии на реставрацию и улучшение.

Хидэёси желал не потрясений, а опять-таки стремил­ся к восстановлению ортодоксального порядка: с IX в. японские суверены пытались, успешно или безуспешно, заставить уважать строгое разделение светской и духов­ной властей.

Те же военные соображения побудили наконец постро­ить городскую стену Киото, которая, хоть и входила — по китайскому образцу — в изначальный план, до сих пор не была возведена. Решение этой огромной задачи, провозглашенной в 1591 г., растянется на пять месяцев и завершится постройкой странного сооружения, скорее имевшего символический характер, чем реально защи­щавшего город. Но пока что Хидэёси вынашивал другие планы, более срочные, на его взгляд, — установки гигант­ского Будды, колоссальной бронзовой статуи, сравнимой с той, которая с VIII в. составляла гордость Нара, и еще более важный — возведения нового замка Осака.

То, что Хидэёси обосновался в Осаке, было не случай­ностью. Его поселение там в самом деле соответствова­ло определенному количеству военных, исторических и экономических императивов. Осаку прикрывает залив, хорошо защищенный, откуда можно контролировать дви­жение во всей восточной части Внутреннего моря; эта выгодная позиция делает ее лучшим выходом к морю из областей Киото, Нара, Ямато, словом, из всего серд­ца старой Японии. Это место действительно производит сильный эмоциональный эффект: окружающая равнина усеяна как возвышенностями, поросшими лесом, так и искусственными холмами, венчающими могилы сувере­нов древности. В эпоху Хидэёси еще не знали, кому их приписать, и путники, используя выражение туманное, но отмеченное той меланхолией, которая благоприятству­ет мечтам, говорили о «заброшенных могилах Нанива» (Нанива но ара хака) — разве могли они себе предста­вить, что это погребения могущественных военных вож­дей железного века? Ведь для японца XVI в. Осака пре­жде всего была священным местом — тем, где в 593 г. заложили первый буддийский храм Ситэннодзи, «Храм четырех царей-хранителей», а потом император Котоку (царствовал в 645-654 гг.) основал Нанива, свою столи­цу. Но император Котоку — это величайший законодатель Японии, давший ей первый после «Конституции Сётоку-тайси» набор установлений и законов в китайском духе, взаимодействие которых дало возможность для расцвета богатых культур, сначала Нара, потом Хэйан; словом, это было особое место, где прошел весь период вызревания исторической Японии. Со смертью императора Кото­ку двор покинул это место в соответствии со старинной японской традицией: по правилам синто всякое место, оскверненное смертью, становилось нечистым, во всяком случае, даже если провести обряды очищения, не годи­лось для дальнейшего проживания императора — источ­ника и символа жизни всего сообщества. Поэтому Нанива оставили, как поступали и дальше со всеми император­скими дворцами и всеми столицами, пока в 710 г. двор не обосновался в Нара: правительственные механизмы ста­ли слишком громоздкими, чтобы перемещать их с каж­дым поколением.

Представляется вероятным, что Хидэёси оценил исто­рическое значение Осаки, тем более что в течение веков на основе порта сформировался значительный город, не столь блистательный, как совсем близкий Сакаи, но раз­деляющий с ним фундаментально важную роль «чрева» столицы. Более скромный, он изначально не имел зам­ка — в отличие от Сакаи, благодаря чему вел относитель­но спокойную жизнь мирного торгового города до 1532 г., когда монахи Икко, изгнанные из Киото монахами с горы Хиэй, построили здесь цитадель, Исиямадзё — это с ней Хидэёси от имени своего господина Нобунага боролся до самого 1580 года. Избавившись наконец от Икко и оце­ненная Хидэёси, Осака наконец сможет вернуться к свое­му историческому призванию — торговле.

С 1583 г. Хидэёси без конца строил здесь башни, дон­жоны и крепостные стены; его примеру последовали вас­салы, и вот изнутри и снаружи валов выросли жилища, свидетельствующие о высоком положении их хозяев. Та­кой приток населения придал городу активность, превос­ходящую все, что он видел до тех пор, и еще несколько лет — как минимум до 1590 г., когда замок будет сочтен «завершенным», — город будет жить в режиме грохочу­щей стройплощадки.

Однако сегодня от этого великолепия осталась лишь бездушная декорация — бетонный замок: после смерти Хидэёси, в 1615 г., Токугава Иэясу разрушит основную часть крепости, а бомбы второй мировой войны уничто­жат то немногое, что от нее оставалось, спалив в одном пожаре все части замка, которые с XVII по XIX век вос­становили Токугава. Но эти драмы выходят за рамки исто­рии «Обезьяны», которая тогда достигла самого славного периода в своей жизни.