Официальные почести

Японский феодальный мир был мало готов к форми­рованию стабильной власти. Ни один из альянсов, заклю­ченных Хидэёси, не выглядел прочным — даже Нобука-цу, наследник Нобунага, примкнувший к нему, проявлял все больше раздражения: он заявлял, что его собственное «наследство» захватили, и начал искать других покровителей, подстрекая их к враждебным действиям, которые могли оказаться опасными, когда их вел, например, Токугава Иэясу. Такие интриги уже стоили Хидэёси двух поражений в земле Овари — одно при Комаки, а другое, в 1584 г., при Нагакутэ — знаменитое сражение, если можно говорить о сражении, поскольку судьбу битвы там, как и при Нагасино в 1575 г., решило умелое использо­вание огнестрельного оружия. Однако с заметной разни­цей, истинное значение которой Хидэёси мог оценить как никто иной: на сей раз, в апреле 1584 г., Иэясу получил преимущество засчет такого количества стрелков, какого никогда не могли собрать Ода. Неодолимая сила денег во всей Японии порождала колоссальный престиж! Иэясу тогда показал себя достойным наследником Нобунага.

Как восстановить положение? В распоряжении Хидэё­си было два средства — заключить мир с Иэясу, пока ан­тагонизм не обострился еще сильней, и прибегнуть к по­кровительству императора, соединить себя с прошлым династии, окружить себя почестями (его хулители обли­чали их как симптомы навязчивых идей, поиск заемной легитимности).

Первый пункт программы удалось реализовать лег­ко — Иэясу не больше, чем Хидэёси, желал продолжения борьбы, на ненадежный исход в любой день мог повлиять какой-нибудь фактор. Оба хорошо знали и уважали друг друга; ни один не был уверен, что оттеснит другого. По­сле нескольких месяцев взаимного наблюдения они вы­брали мир. В качестве залога своей честности Хидэёси отдал за Иэясу свою родную сестру, а к себе на службу принял Хидэясу, сына Иэясу, в качестве пажа и прежде всего заложника.

Теперь на повестку дня встало исполнение второй части программы — император должен был выразить признание в какой-либо форме, и он пожаловал Хидэёси должность найдайдзина, министра внутренних дел. Этот титул не имел постоянного обладателя и не давал ника­ких реальных полномочий, зато считался высоким саном. Кстати, чтобы получить его, Хидэёси заплатил очень вы­сокую цену: помимо обязательства продолжить восста­новление дворца, чтобы наконец провести коронацию им­ператора, он немедленно выплатил изрядное количество серебряных слитков (1000 рё), преподнес большой обоюдоострый меч тати и, наконец, дал слово — в 1587 г. он проведет коронацию нового императора, Го-Ёдзэя, кото­рый в то время наследует своему отцу Огимати, тогда как последний в возрасте семидесяти лет удалится на покой, гак и не получив этой почести. Наконец, благодаря уме­лому бряцанию оружием Хидэёси в 1584 г. захватил за­мок Такэхана, принадлежавший Нобукацу в земле Мино: удача навсегда отвернулась от потомков Нобунага, кото­рым по характеру и по уму было далеко как до Иэясу, так и до Хидэёси.

Тогда Хидэёси начал две операции: одну на Сикоку, а другую в провинции Кии (современные префектуры Миэ и Вакаяма), против монахов Нэгородэра и Коясана: вооруженное вмешательство оправдывала уже их полити­ческая и военная активность, но на взгляд дальновидно­го стратега эти монахи обладали еще и соблазнительной собственностью — лучшей мануфактурой по производ­ству огнестрельного оружия во всей Японии. Первым был атакован Нэгородэра, и сорокатысячная армия быстро об­ратила его в пепел. Надо было дать острастку — Хидэё­си громко и с силой провозгласил это в 1585 г. в письме монахам Коясана, которые, хоть и принадлежали к эзоте­рическому буддизму Сингон, а не к группе буйных Икко, тем не менее изменяли долгу своего сословия:

...Монахи, священники пренебрегли своими ре­лигиозными занятиями. Производить и накапливать бессмысленное оружие, мушкеты и прочее — измена и зло...

...Увидев своими глазами, что гора Хиэй и храм Нэ-горо были в конечном счете разрушены за мятеж про­тив Короны, вы легко это поймете (Веrrу. Р. 86).

Это предостережение дошло до Коясана, и его монахи в марте 1586 г. спешно сложили оружие. К счастью, пото­му что они поддерживали Токугава Иэясу и не преминули бы при случае нанести «Обезьяне» удар с тыла.

Тогда началась кампания на Сикоку — любопытная опе­рация, потому что Хидэёси впервые отважился выйти за пре­делы тех полей сражений, где он прежде одерживал победы, воюя за дело Ода. Это было началом экспансионистской по­литики заново централизованной власти — настолько вы­раженной экспансии, что через семь лет он даже попытается выйти за пределы архипелага, сочтя их слишком тесными. Поход, начавшийся в июне 1585 г., закончился в августе по­бедой Хидэёси. Сюзерены острова, род Тёсокабэ, переста­ли быть безраздельными властителями этой территории, но зато получили огромный лен. Сохранив тем самым место первых феодалов острова, они примкнули к Хидэёси, чья политика представляла собой ту умелую смесь запугивания и великодушия, которая позволяла ему удерживать первен­ство: быть на его стороне означало выигрывать.

В самом деле, с этого момента Хидэёси как будто вы­работал линию поведения. Едва Сикоку был «замирен», он попытался использовать тот же опыт в Эттю (совре­менная префектура Тояма), где разгром Сасса Нарима-са — бывшего вассала Ода, не скрывавшего враждебно­сти к Хидэёси, — выразился, как он и обещал, в передаче лена верному Маэда Тосииэ, но без всякого кровопро­лития: Наримаса, побежденный, сам пришел к Хидэёси с бритым черепом и в монашеском облачении, тем самым дав знать о своем отречении от треволнений мира, истин­ные силы которого он не сумел оценить верно. Это стрем­ление остановить неумолимую машину войн в отместку, чтобы вернее заняться восстановлением, привычка пугать людей, чтобы лучше их устроить, с того года определяли оригинальную политику Хидэёси — строитель хотел стать сильнее воина.

Одно письмо к Нэнэ, его жене, придает человеческое измерение этому почти механическому перечислению походов и подвигов:

...[Сасса Наримаса] несколькими способами совершил покаяние; поэтому я просто конфисковал его по­местье и сохранил ему жизнь; вчера я отослал всех его вассалов в Киото. Им дали средства для существования, но его резиденция в Тояма была разрушена. Я отдал всю провинцию [вокруг Тояма] Маэда Тосииэ. Отделавшись таким образом от этого дела, я вывел свою конницу и сегодня выступаю на Канадзава... Я вернусь в Осаку к двадцатому... Я снова чувствую себя хорошо, но не писал раньше, потому что это было для меня слишком сложно (7 августа 1585 г. Boscaro. Р. 21-22).

За несколько месяцев Центральная Япония вновь пришла к согласию, чего не удавалось добиться почти три века, и обрела центр. Было ли это из стремления выразить благодарность, а также желания, чтобы столь благо­расположенный человек оставался у власти, — но еще до завершения захвата Сикоку, в июле 1585 г., император возвел Хидэёси в ранг, немыслимый для военного, кампа­ку, самый высокий придворный сан, которого быстренько лишили прежнего обладателя, Нидзё Акидзанэ, бесцере­монно отправленного в отставку.

Должность кампаку восходила к IX в.: первым этот ти­тул получил в 880 г. один из членов очень знатного рода Фудзивара, Мотоцунэ. Регент при взрослом императоре, он играл роль премьер-министра; как посредник между сувереном и чиновниками он был первым лицом государ­ства. Конечно, с конца эпохи Хэйан эта должность быстро утратила реальный вес в администрации, но титул сохра­нит престиж до самой реставрации империи в 1868 году.

Церемония возведения Хидэёси в этот сан осуществила его старую забытую мечту — примирение между военны­ми и придворными: те и другие толпились на спектакле театра но, показанном по этому торжественному случаю. Более чем когда-либо Хидэёси олицетворял вновь обретен­ное единство старой Японии: возможно, суверены хотели не столько выразить ему признательность в материальной форме, сколько поддержать его в этом качестве, ловко сое­динив историческую легитимность и политический гений.

Через несколько месяцев, чтобы показать себя более достойным нового чина, Хидэёси попросил разрешения еще раз поменять родовое имя: в 1585 г. он выбрал имя Тоётоми, «министра, исполненного великодушия». Как он и желал, под этим патронимом он войдет в историю.

Однако простого преобразования имени было недо­статочно: по традиции титул кампаку всегда присваива­ли потомку Митинага (966-1027), самого знаменитого из Фудзивара. Выход был только один — крайне срочно и любой ценой найти какое-то родство Хидэёси с семей­ством Фудзивара; это было сделано, когда Коноэ Сакихиса — потомок Фудзивара — формально усыновил его, в то время как разным членам его семьи, прежде всего матери и жене, были предоставлены разные придворные чины; эта щедрость понемногу распространилась на всех вассалов клана, и в результате вновь вошли в обращение протокольные формы, некогда соблюдавшиеся в отноше­нии сегунов Асикага и их свиты.

Оставалось закрепиться, и Хидэёси очертя голову при­нялся возводить свои дворцы грёз — Дзюракутэй в Киото и замок Осака, строительство которого началось в 1583 г. недалеко от Осаки, на побережье.

Странная компенсация вреда, нанесенного нескончае­мой войной, в стране, которую так долго разоряли феодаль­ные распри. Надо было отстраивать все или почти все, но следовало считаться с двумя требованиями. А именно — воссоздать былой блеск и отразить происшедшие переме­ны: окончательное подчинение буддийского духовенства, которое терпят и которому покровительствуют при усло­вии, что оно повинуется; насаждение христианской веры, которую сначала поощряли, а потом воспринимали все хуже и хуже, веры, столь чуждой всему, что знала Япония до тех пор; подъем воинов в ранг аристократии, достигну­тый неустанной борьбой и утвержденный властью.

Из чаяний этих людей, настолько разных и разделенных острым соперничеством, проистекало чувство, которое те и другие испытывали с равной интенсивностью,—любовь к грандиозному в сочетании с желанием создать новый об­раз жизни, не отказываясь, однако, от традиций двора или сегунов Асикага, главных опор национального духа. Воз­ник стиль «библиотеки и дворца» (сёин), просторных за­лов, геометрию которых можно было менять с помощью хитрой системы подвижных дверей, открывая или пряча помещения, чтобы точно приспосабливать пространство к ситуации и к количеству присутствующих. Это усовер­шенствование традиционного японского дома выросло из изобретения, на первый взгляд незначительного, — уме­лого применения опор квадратного сечения, а не круглого, как колонны прежних эпох. Образец, Хиункаку, сегодня со­хранился в Ниси Хонгандзи в Киото — имеется в виду эле­мент первого дворца в Киото, Дзюракутэя, который Хидэё­си был вынужден разобрать в 1595 г., предложив монахам Икко вновь поместить в столице некоторые его обломки.

В нем можно узнать основные элементы архитектуры сёин: деревянные столбы, поверхность которых не по­крыта ничем или просто отлакирована, но уже не отдела­на алым лаком; изящные этажерки, поставленные у окна, где расположен стол для чтения; альков, где, как в храмах дзэн-буддистов, достаточно вазы, цветка, картины, что­бы задать тональность комнате, в остальном лишенной украшений, и указать место гостю. К этим особенностям интерьера, позаимствованным у сегунов Асикага, рас­точительные военачальники XVI в. добавили богатейший декор, скользящие двери и кессонные потолки (последние в Японии были известны со столь же давних времен, как и архитектура в китайском духе), соответствующие пыш­ным шелкам костюмов. Ширмы и стенки, раздвижные или нет, позолоченные, посеребренные или нет, представ­ляли собой прекрасную основу для картин на радость ху­дожникам — Кано Эйтоку (1543-1590), Кано Мицунобу (умер в 1608) давали там полную волю своему синтетиче­скому гению, изысканно смешивая традиции черно-белой китайской живописи, яркой и цветной японской живопи­си эпохи Хэйан и некоторые формы западноевропейской живописи, привнесенные португальскими иезуитами.

За пределами домов самураи и монахи, следуя дзэнской монашеской традиции, сооружали сады камней или соз­давали изощренные сочетания мхов с разными породами деревьев, образовавшие редкостные гризайли в зеленых тонах. Наконец, между домом и садом они устраивали как можно более совершенные, изящные и удобные перехо­ды с крытыми галереями; причем эти галереи, снабжен­ные рейками с особым скрипом, служили не только для удобства и увеселения, но представляли собой полезную систему сигнализации: тревога воина, чьей жизни угро­жают, постоянные волнения господина, которого терзает призрак измены, никогда надолго не прекращались.

Самому Хидэёси, уже после смерти, предстояло испы­тать это на собственном трагическом опыте.