2.6. Воля в положении автономии

Конечная двойственность воли, в понимании стоиков, выра­жается в том, что она не выходит за рамки античной парадигмы этики: она подчинена цели. Она является доброй волей только в силу того Блага, на которое она нацелена. Это положение Кант раскрывает в «Метафизике нравов», показывая моральный харак­тер воли в ее форме, а не через ее объект. Перефразируя гуссер-левскую формулу Сартра («всякое сознание является сознанием чего-то»), можно утверждать, что воля является волей чего-то.

В античном мире некоторым образом желаемый объект, кото­рый определяет воля, является не чем иным, как осмысленным желанием. Моральный идеал в античный исторический период еще не стал императивом, как это имеет место в современной мо­рали с оптативным¹³⁹ (П. Рикёр) или «аттрактивным» (притяга-

^{1 38} СГ. ВИИег1.-С. Ор. ск. Р. 82.

¹³⁹ Оптатив — (лат. орШшю — желательный) - грам. желательное на­

клонение.

'100

101

тельным) подчинением. Моральная философия XX в. в большей мере руководствуется не столько теорией «блага», сколько теори­ей «справедливости».

Приоритет, отдаваемый благу, которое определяется на осно­ве античной телеологической этики, руководствуется достижени­ем определенной цели (от лат. 1е1оз). И эта цель является абсолют­ным идеальным объектом продуманного желания, что можно на­звать Суверенным Благом.

Приоритет же справедливому в деонтологической¹⁴⁰ перспек­тиве предопределяет мораль кантианцев и неокантианцев. Эта мораль предполагает осознание того, что мы должны делать с точки зрения долга по отношению к норме, которая не может быть определена как то, что мы могли бы желать. Эта мораль строится также на основе идеи о том, что все мы связаны определенными обязательствами, даже если мы убеждены, что, действуя иначе, мы могли получить большее благо.

Указанное отличие в приоритетах нам интересно с точки зре­ния идей совершенствования себя и власти в себе и над собой. Рассмотрим это.

2.6.1. Античная и современная реализация себя

Ясно, что телеологические теории блага ориентированы, как мы уже показали, на приобретение власти над собой, при усло­вии, что эта «власть» в меньшей мере является аскетическим гос­подством, борьбой с собой, нежели реализацией себя. Античная модель добродетельной этики в последующем была заменена мо­ралью долга, связанной с христианской теологией.

Приоритет справедливости над благом берет начало в кантов-ской философии долга. Кант в «Критике практического разума» утверждал, что концепции добра и зла прежде не определялись в моральном законе, а они, как он считает, должны быть определе­ны. В этом он философски продолжает теологическую традицию: эта концепция впервые появилась, как полагает Чарльз Лар-

^{1 40} Деонтология (гр. <3еоп должное + логия) - учение о долге, состав­ляющее раздел этики.

102

мор¹⁴¹, на исходе Средних веков у францисканцев Скотта и Окка-ма. Эти францисканцы отказались от идеи естественного порядка во имя божественного могущества, и потому основанием мораль­ных заповедей стало не естественное желание человека, а то, что определяет Бог. Божественное могущество (абсолютная власть Бога) видоизменяет сферу суверенитета: в этике добродетели че­ловек предстает в неразрывной связи с этическим идеалом, кото­рый он может стремиться реализовать и может в этом даже «пре­успеть», так как это в некотором смысле находится «в его власти». Согласно теологической морали постфранцисканства божествен­ный закон помещается над человеческим желанием, и он не толь­ко возвышается над этим желанием, но и в известном смысле по­давляет его в силу своего абсолютного суверенитета. В итоге «власть» самореализации самого себя значительно уменьшается.

Многочисленные сторонники греческой теологии тут же нам могут напомнить, что, согласно Августину Блаженному, человек не способен спасти себя на основе собственной власти. Более того, перед лицом трансцендентного закона человек становится субъектом долга. И мораль становится императивом, что опреде­лено как высшая точка в учении Канта. «Долг» через моральный закон предполагает «власть»: никто не может рассматриваться мо­рально ответственным лицом, если он не обладает властью, по­зволяющей выполнять обязательства, которые ему вменены, или отказываться от них. Однако эта власть не совпадает с тем, что в античном мире связывали с реализацией самого себя: она превра­тилась во власть, подчиненную высшей абсолютной власти в нас самих, которая является законом ее. Этот закон, согласно Канту, является формой свободы.

При этом возможны две интерпретации такого понимания Канта. Одна из них (ее разделяли Ницше и некоторые критики «теории справедливости» в современной англо-саксонской фило­софии) определяет эту свободу как чрезмерное понятие, как мета­физическую маску простого подчинения моральному закону, яв­ляющемуся универсальным, а также абстрактным и непрактич­ным. Вторая интерпретация связана с так называемым видимым отсутствием морального суверенитета у Канта, что позволяет

^{1 41} СГ. Ьагтоге С. Ье .Шйе е11е Ыеп. Р., 1993.

103

субъекту приобретать огромную власть, чего не допускала антич­ная этика добродетели, подчиненная единой цели, которая в осно­ве своей является суверенной, что можно отождествлять со свобо­дой. Подчиняясь закону, я проверяю, являюсь ли я свободным.

Еще раз повторим: реализация себя является в греческой фи­лософии разновидностью развития в себе свободы на основе осоз­нанного подчинения некой цели, которую не выбирают, так как она навязывается как естественная. Кантовское же господство над собой имеет смысл только в связи со свободой, хотя и более ради­кальным, и более глубоким образом.