15.Проза а.С. Пушкина. Эстетика, поэтика. «повести белкина» как цикл. Проблематика. Особенности

СЮЖЕТОСЛОЖЕНИЯ.

АВТОРСКАЯ ПОЗИЦИЯ.

Ответ.

В пушкинскую эпоху словесность – это, прежде всего, поэзия, а проза – лишь особый участок, не очень разработанный. Читают уже и тогда больше прозу, - и Пушкин об этом говорит, - но все нормы определяются стихотворной поэзией и выведены из неё. Словесность почти равна поэзии. В пушкинское время стихи – универсальный язык художественной литературы, её природное наречие. Языку прозы только начинают учиться, и вначале не очень охотно. Лишь постепенно она из неполноценной, употребляемой по необходимости, становится заменой рифмованного «языка богов», и 30-е годы означают здесь перелом. Исторический процесс заставляет литературу расти своим прозаическим крылом. Пушкин подошёл к прозе как человек 20-х годов, как художник, для которого высшие нормы литературы были заключены в поэзии, но он всей своей деятельностью подготовил торжество прозаического романа. Путь, проделанный Пушкиным, только предстоял ещё русской литературе в целом. В 20-е годы проза занимает очень скромное место в его творчестве, но в 30-е годы она становится уже преобладающей. Он всё больше сживается с прозой, и от «Пиковой дамы», в которой его сдержанная и лаконичная манера получает своё высшее выражение, он переходит к «Капитанской дочке» и др. произведениям, где сквозит уже новое понимание прозы, обещающее жизненное обилие и полноту живописи Толстого и Тургенева. Нет художника, в котором бы совместилось столько творческой щедрости, как у Пушкина. Он излучает свет во все стороны. Когда говорят, что в нём было заложено, как в почке, всё будущее богатство русской литературы, то это не простая гипербола слишком усердных почитателей. Герои и героини пушкинских произведений повлияют на создание образов у Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Салтыкова-Щедрина и др. Пушкин-прозаик стоял особняком в современной ему литературе. Установки Марлинского, Полевого, Погодина, даже Одоевского – всё это либо враждебно пушкинским принципам, либо проходит мимо них. Он – смелый новатор, потому что резче рвёт с наследием прошлого, с поэтической прозой, со вкусами злободневной моды, и говорит просто, когда все стараются говорить нарядно. Его новаторство органично, целесообразно, строго. Оно заряжено действенной силой на десятилетия. А новаторство Марлинского, Вельтмана и др. выдохлось в течение нескольких лет, ста для следующего же поколения устарелой модой. Пушкин раскрыт не в прошлое, а в будущее, его нельзя изучать лишь как рядового деятеля литературы. Почему Пушкин сохранил и за пределами своего времени жизнь и действенность, в то время , как всё , что было рядом, быстро забылось? Пушкин-прозаик, хотя он и не равен Пушкину-поэту, уступая ему в полноте и мощности выражения, может быть ещё своеобразнее. Мног в литературоведении говорится о влиянии на прозу Пушкина Вальтера Скотта, Вольтера, Мериме. Многие исследователи считают Мериме учителем Пушкина-новеллиста. У него та же точность и графичность рисунка и почти та же чистота и ненарядность слога. Например, Литературовед Эпштейн отмечает: «Пушкин-прозаик может быть поставлен рядом с лучшими французскими писателями-стилистами, например, с Мериме». Это напоминает, как вXVIII в. писали: О Ломоносове «российский Пиндар», о Сумарокове «Российский Расин» и т.д. Но если б заслуга Пушкина заключалась только в том, что он усвоил литературную «технику» Европы, то он имел бы только историческое значение и никто не стал бы теперь его читать. На самом деле Пушкин-прозаик был гораздо более крупным художественным явлением, чем Мериме. Широта обобщений Пушкина, сила и трезвость его реализма намного превосходят тонкого и умного, но отнюдь не гениального Мериме.

Проза Пушкина объективна, воспроизводит мир, как он есть, стараясь свести к минимуму искажение, которое вносится субъективностью восприятия. Объективность эта сказывается и разнообразием типов, и в методе изображения характеров. Стиль пушкинской прозы определяется как стиль реалистический. Существенность и мысль – вот её пафос. Отсюда – простота, точность, отсутствие украшений и вычурности. Одинаково реалистической может быть названа пушкинская повесть, воспроизводящая объективную действительность в её типическом и важном, и пушкинская статья, излагающая мысль в её основных, характерных чертах. Везде стремление к строгой правде, взвешенность слова, отсутствие украшательства и игры. Пушкин писал: «Истинный вкус состоит не в безотчётном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности». Это чувство было в Пушкине развито до чрезвычайной тонкости. Оно и оформляет его стиль. Это видно и на примере пейзажа, и в диалоге, и в сказе. Он воздерживается от эксцентризма, от применения слишком громких и кричащих средств, от блестящих эффектов. Он подчиняет каждое средство цели. Пушкин воздействует не массой, а индивидуализацией средств. Тонкий учёт их и чувство сообразности, диктующее для всякой цели отбор наиболее соответственных и специфических средств, вызывает и жанровое разнообразие Пушкина, поразительное даже для нашего времени. Соразмерная и экономная пушкинская проза, уравновешенная как архитектурное целое, гармоничная и вместе с тем простая, представляет собой необычайное явление в русской литературе, да и во всём мировом искусстве слова немного найдётся подобных примеров. У Пушкина гений и вкус, т.е. чувство гармонии, перешли друг в друга. Вкус дошёл до гениальности, а гений определился законами вкуса. Сжатость, экономия средств при максимальной выразительности – вот первый, основной закон пушкинской прозы. Это касается и «Повестей Белкина». Он даёт многое в немногом. Его проза – точная, краткая, «голая», как сказал однажды

Л. Толстой. Всякая мелочь говорит, ведёт к чему-то, связана контекстом. Например, что может быть красноречивее, чем простреленные стены в «бедной мазанке», где живёт герой «Выстрела» Сильвио? Они говорят о суровости его нрава, о его времяпрепровождении, о тайной цели, к которой он стремился6 «Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные». При описании отъезда Сильвио мы видим: «Оставались одни голые, простреленные стены».

Граф рассказывает о внезапном появлении Сильвио у него в усадьбе: «Я вошёл в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь, у камина». Это всё, что требуется для обрисовки ситуации. Сильвио прямо с дороги; он не считает нужным привести себя в порядок; он не желает садиться у своего врага и остановился у камина, как человек, которому некогда. Он не гость, а суровый мститель.

В «Станционном смотрителе» на первом плане сам смотритель Самсон Вырин, а история Дуни проходит где-то позади, обозначена как бы пунктиром. Дуня обрисована несколькими чертами, но этого довольно, чтобы всё её поведение было понятно. При первом же появлении бросаются в глаза её живость и красота: «…вышла из-за перегородки девочка лет 14 и побежала в сени. Красота её меня поразила». Это впечатление дополняется словами Самсона: «…такая разумная, такая проворная». Характер Дуни определяется её дальнейшим поведением: «Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведённое ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видавшая «свет». Уже чувствуется, что не уживётся эта к4расавица, «узнавшая свет» из разговоров с проезжающими, в скромном отцовском жилище. О том, что не с лёгким сердцем покидала Дуня родительский дом, говорит одна только скупая фраза: «Ямщик сказывал, что во всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте».

Проникнув в квартиру Дуни, старый смотритель застаёт её рядом с Минским: «В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости». Почему в «задумчивости»? Пушкин ничего не объясняет, но вся ситуация подсказывает причину. Минский в нерешительности: сказать Дуне о приезде отца или нет? М как быть дальше? Не пренебречь ли предрассудками света и не узаконить ли, наконец, свои отношения с Дуней? Одна эта подробность уже мотивирует финальное появление Дуни в качестве «барыни».

Повесть заканчивается картиной , изображающей Дуню на могиле отца. И впечатление от этой картины тем сильнее, что она передаётся в наивном восприятии мальчика, которого удивил приезд незнакомой барыни: «Я смотрел на неё издали. Она легла здесь и лежала долго». Это заключительный аккорд повести. Наложен последний штрих, и то, что ещё оставалось неясным, теперь отчётливо выступает наружу. Картина немого горя Дуни говорит больше, чем целые страницы психологических комментариев.

«Слов немного, но они так точны, что обозначают всё», - писал Гоголь о стихах Пушкина, но это применимо и к его прозе. Пушкин один и тот же в прозе и в стихах.

Пушкинские персонажи немногословны. Они не произносят длинных речей, говорят только то, что нужно по ходу действия. Причём каждая реплика характерна для данного лица и данной ситуации. Никаких ярких красок, никакого подчёркивания, никаких особых речевых примет, и если, тем не менее каждое лицо узнаётся по своей речи, то только по нюансам – по строю и темпу фразы, по выбору тех или иных выражений и т. д.

Сюжеты пушкинских повестей в большинстве случаев пропускаются через восприятие рассказчика. Отсюда сказовая манера изложения, принимающая в зависимости от темы ту или иную окраску. Из-за маски рассказчика выступает более или менее отчётливо ироническое а иногда и лирическое лицо автора. Так построены и «Повести Белкина». Рассказчик, И.П. Белкин, бывший армейский офицер, когда-то в молодости отличавшийся романтическим воображением, а потом ставший мелкопоместным помещиком.

Особенной сложностью отличается композиция «Выстрела». Рассказ ведётся при посредстве нескольких рассказчиков: отставного подполковника, которому приписывается сам сюжет, и двух главных героев, в изложении которых переданы самые драматические моменты – в передаче Сильвио мы узнаём завязку (отложенный выстрел), в передаче графа – развязку (месть Сильвио)., причём везде соблюдается верный тон, соответствующий позиции рассказчика. Основной рассказчик в»Выстреле» - И.П. Белкин. Оба героя – Сильвио и граф – изображаются не сами по себе, а сквозь призму «романического воображения» рассказчика. Сильвио рисуется поэтому в каком-то «романическом» ореоле. Он кажется рассказчику «героем таинственной какой-то повести», на совести которого «лежит какая-нибудь несчастная жертва» его «ужасного искусства». Во второй половине повести действие переносится в другую обстановку и в другое время, и рассказчик является здесь уже в ином виде. От прежнего наносного романтизма остались у него одни воспоминания. Теперь это провинциальный житель, которому льстит знакомство с графом. Чем важнее и серьёзнее тон, в каком рассказчик повествует о «тайнах» Сильвио, тем ничтожнее представляются эти «тайны» с объективной точки зрения. Сильвио изображается как натура исключительная, а в сущности, это такой же обыкновенный человек, вся энергия которого уходит на удовлетворение пустого тщеславия. Шесть лет готовится он к встрече с графом – и чем же всё это кончается? Он пугает своим приездом жену графа, при ней прицеливается в него, доводит несчастную женщину до обморока. Вместо предполагавшейся роковой мести выходит что-то вроде низости, и он сам понимает всю нелепость положения, в какое попал. Модный «демонический» герой потревожил на миг мирный помещичий быт и исчез. Дуэли составляли в конце 10-х годов XIXв. Стиль романтического поведения. Сильвио, сохранивший в неприкосновенности привычки молодости, в бытовой обстановке выглядит каким-то анахронизмом. Он не применился к бытовым условиям и остался бесприютным скитальцем. Это с замечательной тонкостью даёт почувствовать Пушкин в рассказе графа о последней его встрече с Сильвио. (Пушкин в черновом наброске «Повестей Белкина» выбрал эпиграф: «А будет то, что ничего не будет»).

Контрасту молодой романтики и бытовой действительности соответствует и собственный биографический переход Пушкина от романтических идеалов к реалистическим:

Другие дни, другие сны; сменились вы, моей весны высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал воды я много подмешал.

Мой идеал теперь – хозяйка, мои желания – покой…

Можно, по желанию, остановиться на анализе и других повестей этого цикла.