5 Марта вечером.

Часов в шесть вечера приезжал сегодня к нам граф Толстой верхом: таким образом, в глубокий снег ездил он за двадцать верст осматривать столовые в имении Остафьева¹³³, Данковского уезда.

— Я много кружил, — сказал он, — потому что дороги прежние все снегом занесены; был в Гороховке¹³⁴...

— Там живет юродивый, который порядком народ обирает, — заметила Маргарита.

— Помните, граф, вы несколько лет тому назад к нему ездили?

— Помню, помню, — засмеялся граф, — это — грубейший обман. А жаль, что забыл о нем, я бы к нему заехал.

— Он самый наглый развратник, — сказала я, — стоит послушать то, что сами его почитательницы рассказывают про него.

Мы предложили графу что-нибудь поесть.

— Я сыт, — ответил он, — поел у крестьян хлеба с квасом; меня только жажда мучит.

Мы сели за чайный стол.

— Мои все помощники разъехались — сказал граф, — все по местам распределены, Скороходова¹³⁵ отправил в Лучки¹³⁶, Ефремовского уезда, имение Миллера¹³⁷, чтоб присматривать за столовыми; тот край вовсе непочатый, народ бедствует. А Маша поехала сегодня с новоприезжей девицей-акушеркой¹³⁸ в Скопинский уезд в Боршевую¹³⁹ и в Горлово¹⁴⁰, где рядом с богатыми крестьянами есть много нуждающихся. Это верст тридцать от нас. Там устроены три столовые.

— Сколько же у вас теперь столовых, граф?

— До ста пятидесяти будет. Ужасно боюсь, что мы зарвемся и не достанет нам средств поддержать это дело до нового урожая. Американцы прислали целый корабль Индиана, нагруженный кукурузой, но она разошлась по всей России. Мельники американские прислали до 15 000 рублей, и те все разошлись.

— Англичане много наобещали, да что-то не видать от них ничего, — заметила я.

— Англичане прислали, но мало, — сказал граф.

— Не оттого ли, что с ними так грубо обошлись в Петербурге? Сестра мне писала, что приехал в Петербург англичанин и привез с собой 500 тысяч для голодающих: его приняли за шпиона и выгнали из города.

— Был у нас прелестный человек, — говорит граф, — швед¹⁴¹: он уехал теперь с сыном моим Львом в Самару. С ним уехал и Бирюков; он очень энергический человек. Я очень рад для Льва этому обществу. — А вот горе! молодой Димир Бобринский¹⁴² заболел тифом. А он — такая чудная личность! Так усердно ведет дело продовольствия нуждающимся. Я был у него: при мне принесли ему письмо, где говорено, что в таком-то селе появился сыпной тиф. Димир в

414

первую минуту будто даже обрадовался, что является случай применить свою деятельность.

— Вероятно, он там и заразился? — спросили мы.

— Не верю заразе, — продолжал граф. — Я всё время посещал Богоявленского, вчера еще долго сидел у его постели. — Мы теперь занимаемся кормлением крестьянских лошадей: в эту минуту это самое нужное дело, но оно втрое дороже, чем кормление людей. В сущности, следовало бы заранее объявить крестьянам, что кормить лошадей их не станем даром, а чтоб за прокорм одной лошади хозяин ее обязался бы вспахать безлошадному односельчанину одну десятину земли безвозмездно. Но они этим что-то недовольны, ожидали, что лошадей даром кормить станут.

— Долго вы здесь еще останетесь, граф?

— Нет, мои сотрудники направлены и будут действовать самостоятельно. А я очень устал.

Лев Николаевич немного помолчал, потом, улыбаясь, прибавил:

— Ведь вы не видели, что у нас в доме делается? У нас каждый день такая давка, как бывает в соборе, когда архиерей служит! И неизвестно, кто тут приходит? Какие-то ребята, которые вовсе ничего не просят, а так, стоят. Пишешь у стола, и вдруг против вас у самого стола стоит старик с котомкой и мальчуган. Зачем пришли? и сами не знают, а так, стоят. — Жена требует, чтоб к 15 марта я вернулся в Москву, и я даже рад, что она это требует, потому что сам чувствую, что мне необходимо отдохнуть.

— Николай Васильевич, — обратился он к Коле, — если поедете сегодня к Наталье Николаевне Философовой, то не забудьте ей сказать, что у долговского мужика болит палец на руке; я его встретил; он мне сказал, что ходит лечиться у какого-то знахаря-садовника. У мужика верно костоед; на это следует обратить внимание. Еще скажите, что я ей переслал шесть вагонов ржи и один вагон ячменя; да везут ей сена несколько вагонов, купили где-то на юге по 20—25 коп. сер. за пуд, перевоз — даром по жел. дор. до Клекоток. Сюда перевоз со станции будет, вероятно, стоить по шести коп. с пуда. Не забудьте!

— Как здоровье Татьяны Львовны?

— Она теперь совсем здорова, хотела сюда вернуться, но не стоит теперь ей возвращаться, так как жена нас всех требует к себе к 15 марта.