Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

ний. Тем самым феномен сознания оценивался как приспособи­тельный инструмент, а функциональная психология, по определе­нию Д. Р. Энджелла, — «это учение о фундаментальной полезнос­ти сознания» (Цит. по: ШульцД. П., Шулъц С. Э. С. 186). Коль скоро сознание сохранилось в процессе эволюции, значит, оно необхо­димо для выживания, следовательно, главнейшей задачей функ­циональной психологии должно было стать определение роли фун­кций, актов, операций как отправлений сознания, призванных обеспечить приспособление к среде. Таким образом, не вопрос: «Из чего состоит сознание?», а: «Для чего сознание?>> послужил отправ­ным пунктом теоретических поисков функционализма. Если сознание играет роль механизма адаптации (а именно в этом фун­кционалисты видели эволюционное оправдание его возникнове­ния), значит, реагирование на усложнение средовых влияний дол­жно носить не характер пассивного отражения, а быть активным, гибким, способным обеспечить сбалансированные отношения в системе «организм — среда». Функции не просто противопостав­лялись структуре самих актов сознания и психическому составу последнего, но, взятые изолированно, расценивались как само со­знание, а не карего проявления. Сведение сознания к совокупно­сти актов или функций привело к логическим основаниям утвер­ждать, что «акты конструируют объекты — стимулы» (Цит. по: Веккер Л.М., 1974. С. 34) (Дьюи). Абсолютизация функциональ­ного аспекта сознания естественным образом отразилась на трактовке сущности всех психических явлений. Неудивительно, что Джемс к явлениям памяти относит только два мнемических процес­са — запоминание и воспроизведение (Джемс У,, 1998. С. 202), иг­норируя тот очевидный факт, что память в первую очередь служит механизмом организации психического опыта человека и то, что весь состав психического имеет прямое отношение к свойству па­мяти сохранять накопленный в онтогенезе опыт во времени. Гово­ря о методологических изъянах функционализма, Л. М. Веккер за­метил, что, «поскольку ни структура, ни тем более функция в ее реальной рабочей активности не могут быть обособлены от исход­ного материала, в такой изначальный материал превращается сама функция» (ВеккерЛ. М., 1974. С. 34). Таким образом, принятие акта сознания за единицу анализа сделало фактически невозможным создание научной теории, реконструирующей логику реальной работы структурно-функциональной организации сознания, так как понимание того, каким образом реализуется функция, предпо-

faaea 5. Проблема определения единицы анализа психического

73

лагает знание об устройстве психической структуры, собственно функцией которой и является акт сознания. В свою очередь, психи­ческая структура немыслима как пустая форма, лишенная содержа­ния. Любая психическая структура — это оформленное содержание; и таким содержанием должен считаться тот психический материал, из которого строится психический процесс, как бы последний ни назывался: актом, операцией или функцией сознания. В бихевиоризме, где предметом изучения являлось поведение, закономерным образом был сделан выбор и единицы анализа. Та-кой единицей стала реакция, возникающая в ответ на действие внешнего стимула. Стимульно-реактивная парадигма стала об­щетеоретической платформой не только для построения различ­ных (правда, несущественно отличающихся друг от друга) кон­цептуальных систем, но и для экспериментальных исследований. Дж. Б. Уотсон считал, что апелляция к содержанию внутреннего мира человека при объяснении наблюдаемого поведения не толь­ко малополезна с точки зрения возможностей понимания действительных механизмов реагирования, но и абсолютно бес­смысленна. Единственная задача бихевиориста — точно регист­рировать реакции в ответ на соответствующие стимулы. Вся феноменология психического была сведена к совокупности об-наруживаемых в наблюдении реакций. Даже трактовка мышле­ния несла на себе печать стимульно-реактивного подхода. Как указывал Уотсон, «с точки зрения психолога поведения, пробле­ма "значения" (смысла) представляет собой чистейшую абстрак­цию. В своих исследованиях психологи поведения с нею никогда не сталкиваются. Мы наблюдаем действия, совершаемые живот­ным или человеческим индивидом. Последний "имеет в виду" то, что делает. Мы не видим никакой теоретической или практичес­кой надобности в том, чтобы прервать его действие и спросить, что он имеет в виду во время действия» (Уотсон Дж, Б., 1998. С. 591). И далее: «Мышление... есть процесс, протекающий по методу проб и ошибок, — вполне аналогично ручной деятельно­сти... Весьма грубое сравнение, применимое и для мышления, можно найти в погоне голодного охотника за добычей. Он на­стигает ее, ловит, готовит из нее пищу и съедает, затем закуривает трубку и укладывается на отдых. Зайцы и перепела могут выгля­дывать из-под каждого куста, однако стимулирующее действие их на время исчезло» (Уотсон Дж. Б., 1998. С. 592). Пожалуй, здесь трудно сделать даже какие-либо комментарии.

74