- •Глава 1
- •Матери в большей
- •Степени, чем женщины,
- •И девочки-младенцы
- •Глава 2 Матери в большей степени,
- •«Самая красивая»
- •Глава 3 Матери в большей степени,
- •Глава 4 Матери в большей степени,
- •«Пианистка»
- •Показатели
- •Глава 5 Платонический инцест
- •Парные отношения
- •Глава 6 Матери-супруги
- •Глава 7 Матери-любовницы
- •Эмма и Берта
- •Глава 8 Матери-звезды
- •«Осенняя соната»
- •Глава 9 Асимметричность
- •Исключения
- •Виновность
- •Глава 10 Не матери и не женщины
- •Глава 11 То матери, то женщины
- •Алая буква
- •Глава 12
- •Глава 13 Материнское превосходство
- •Красота
- •Глава 14 Материнская подчиненность
- •Глава 15 Ревнивые матери
- •Остановить время
- •Глава 16 Несправедливые матери
- •Две сестры
- •Брат и сестра
- •Глава 17 Неполноценные матери
- •Депрессивность
- •Сумасшествие
- •Покидающие
- •Смертные
- •Глава 18 Инцест первого типа
- •Потайная дверь
- •Насилие
- •Глава 19 Матери-наставницы
- •Призрачный жених
- •Глава 20 Матери-законодательницы
- •Глава 21 Матери-свахи
- •«Трудный возраст»
- •Матери-сводницы
- •Глава 22 Уйти, вернуться
- •Выбор объекта
- •Глава 23 Комплекс «второй»
- •Лилит - Ребекка
- •Глава 24 Прерванная эстафета жизни
- •Глава 25 Вокруг колыбели
- •Будущая мать
- •Глава 26
- •Передать стыд
- •«Почему?»
- •Глава 27 Траур по дочери
- •Потерять дочь
- •Глава 28 Траур по отношениям
- •Глава 29 Траур по матери
- •В зрелом возрасте
- •Заключение
- •Библиография
- •Указатель фильмов
Брат и сестра
Только кризисная ситуация позволит матери в этом романе признаться самой себе в несправедливом отношении к старшей дочери из-за того, что предпочитала младшую. Элинор, без сомнения, была ей тем ближе, чем решительней мать это отрицала. Неравенство симпатий, отданных кому-то из детей, является, очевидно, неизбежной составляющей жизни любой семьи, равно как и его полное отрицание, поскольку родители предпочитают думать, что одинаково любят всех своих детей.
Кому же следует верить: детям, протестующим против несправедливости, или родителям, настаивающим на справедливом отношении к каждому своему ребенку? Проблема заключается не столько в том, чтобы дать
221
объективный ответ на этот вопрос, сколько в том, чтобы понять, причиняет ли эта ситуация ребенку страдания. Не стоит их отрицать, априори считая беспочвенными: страдание всегда существует объективно, даже если его причины воображаемые. Воображение всегда находит себе основу в реальности. Это может быть действительное неравенство в обращении, как в романе «Любовник» Маргерит Дюрас: «Я думаю, только об одном своем ребенке моя мать говорила: мой ребенок. Она иногда называла его так. О двух других детях она говорила: младшие». И дочь испытывала яростную ненависть к своему бесхарактерному, но жестокому брату, которого мать всегда и во всем поддерживала. Неравенство может проявляться более изощренно, например, в поведении одного или обоих родителей, которые умудряются внешне создать иллюзию, что они все делают для каждого из детей и поддерживают с нею или с ним особенные отношения. Так что даже если они дают одному столько же, сколько и другим, каждый ребенок чувствует себя обманутым из-за того, что не является единственным, кому что-то перепало.
«О, материнская любовь, любовь, которая никого не забывает, Манна небесная, которую Господь разделяет и умножает, стол, всегда накрытый у родительского очага, за которым у каждого есть свое место и за которым все собираются вместе», — поэтические строки, принадлежащие перу Виктора Гюго, безусловно, обладают определенным очарованием. Но матери, которые верят в возможность такого идеала, лишь внушают своим детям иллюзию, что это нормально - получать ее любовь «всем вместе», любовь, которую в реальности, тем не менее, приходится делить. Это разделение является условием, что она не станет разрушительной, и не обязательно знаком, что ее не будет хватать. Заставить ребенка думать, что родители могут или даже хотели бы дать ему «все», значит, на всю жизнь внушить ему
уверенность, что у него самого ничего нет или что сам по себе он ничего собой не представляет.
Кроме того, существуют, конечно же, дети, которые получают не «все» и не «ничего», но «меньше» — меньше, чем их братья и сестры. Дочь особенно предрасположена покорно терпеть то, что мать обращается с ней, как с существом гораздо менее ценным, чем ее брат, настолько распространено в большинстве семей неравенство по половому признаку. Ситуация еще более унизительна, если дочь старше, так как ее преимущество в возрасте родители совсем не принимают в расчет. Если сами родители совершенно не замечают этого, дети не говорят об этом, довольно часто только внешний наблюдатель способен заметить эту разницу в обращении. Это замечательно показал Бальзак все в том же романе «Тридцатилетняя женщина», говоря о маленькой Елене, законной дочери Жюли д'Эглемон и ее младшем брате, рожденном от любовника.
Когда Елена была единственным ребенком, мать могла лишь констатировать недостаток собственной любви к дочери из-за отсутствия любви к ее отцу. Повинуясь «мощному голосу материнства», она испытывала привязанность к девочке, но понимала, что этого не достаточно, и она признается в этом священнику: «Моя бедная маленькая Елена - дочь моего мужа, дитя долга и случая; она пробуждает во мне лишь инстинкт матери, заставляющий нас подчиняться непреодолимому закону и защищать рожденное нами существо - плоть от плоти нашей. Я безупречна с точки зрения общества. Разве не пожертвовала я ради дочери своей жизнью и своим счастьем? Ее слезы трогают меня до глубины души; если бы она начала тонуть, я бросилась бы спасать ее. Но ей нет места в моем сердце. О! Любовь породила во мне мечту о более мощном и цельном материнском чувстве [,..], Да! Когда Елена говорит со мною, мне хочется, чтобы у нее был другой голос; когда она
223
смотрит на меня, мне хочется, чтобы у нее были другие глаза. Все в ней напоминает мне о том, что должно было быть и чего нет. Мне невыносимо смотреть на нее! [...] И моя дочь безошибочно чувствует это. Во взгляде, в голосе и движениях матери есть сила, которая влияет непосредственно на душу ребенка; а когда я смотрю на мою бедную девочку, когда я говорю с ней или беру ее на руки, она не чувствует особенной нежности в моих объятиях, трепета в голосе или теплоты в моем взгляде. [...] Я молю небо, чтобы однажды ненависть не воспылала между нами!»
Только священник смог «постичь бездну, которая простирается между материнством по плоти и материнством по сердцу». Эта бездна заполнится с появлением сына, родившегося от ее связи с любовником, и этого мальчика будут обожать и мать, и отец. Отметим, что речь идет о ситуации, противоположной той, что описывается в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» (1877), в котором героиня обожает мальчика, рожденного от нелюбимого мужа, но бросает дочь, которую она родила от обожаемого любовника. Будто в ее представлении материнская любовь может быть связана только с мужчиной, занимающим позицию отца, в то время как мужчина, занимающий позицию любовника, не может подарить ей ребенка, действительно достойного любви. Но в обоих романах пренебрегают именно дочерью.
У Бальзака сторонний наблюдатель читает на лице и угадывает в поведении девочки (которая — «вылитый отец, опять же, по выражению самой маркизы) ужасную ревность, которую мать, не желая разжигать, предпочитает игнорировать: «Старшей девочке на вид было лет семь или восемь, мальчику не больше четырех. Они были одеты на один манер. В то же время, внимательно приглядевшись, я заметил, что воротнички их рубашек едва приметно различались, и по этому отличию я позже угадал целый роман в прошлом, и подлинную дра-
му в будущем. Это была сущая безделица. Воротничок маленькой смуглолицей девочки был просто подшит по краю, тогда как воротничок мальчика украшала изящная вышивка; но это выдавало тайну сердца, безмолвное предпочтение, которое дети легко читают в душах своих матерей, будто по наитию божьему».
Несколько мгновений спустя наблюдатель издалека увидит, что девочка столкнула брата в реку, и он, захлебнувшись, умер на глазах своей матери. «Елена, возможно, отомстила за отца», — комментирует наблюдатель. Оставшись наедине с тайной своего преступления, Елена, когда станет молодой девушкой, сбежит из дома с пиратом, чтобы уехать как можно дальше от дома, в котором ее мучает чувство вины, смешанное с ревностью к младшим детям, слишком любимым матерью, так как они родились в любви. Именно Мойне, обожаемой младшей дочке, предстоит, став взрослой, произвести «суд», которого так страшилась маркиза перед лицом маленькой Елены («Иногда я трепещу от ужаса перед ее возможным осуждением, к которому я навсегда приговорена без права быть услышанной»). Она наказана, как мы уже видели, рассматривая случаи «подчиненных матерей», за то, что была слишком любящей матерью для одной дочери, и недостаточно любящей - для другой.
Ребенок-обвинитель
Ужасная сцена, в которой маленькая Елена толкает своего младшего брата в реку, представляет собой переход от фантазирования на тему смерти к действию, которое возникает под влиянием ревности к брату или сестре. Переходит ли эта ревность или нет в объективную ситуацию, это зависит от родителей. В их власти либо побороть это чувство, и тогда оно признается, озвучивается, проговаривается; либо не распознать или отрицать, и тогда это чувство превращается в безмол-
225
вное одинокое страдание, которое, не находя выхода в словах, и тем более отвергаемое, рискует обернуться активными действиями. От бесконечного поддразнивания к тычкам, подножкам и ударам, а затем, может быть, к опрокинутой колыбели или ошпаренному младенцу.
Именно осознание несправедливости позволяет избежать ужасного перехода к разрушению. Ребенок, способный сказать «Это несправедливо!», привести к общему знаменателю закон внутрисемейный и общечеловеческий, возроптать против родительского произвола, однажды сможет избежать молчаливого обвинения и бессловесного страдания, сможет противостоять ощущению потерянности, покорности и одиночества в своей ненависти, которые становятся участью «злых детей». Ребенок-обвинитель если еще не освобожден от того, что его преследует, то хотя бы спасен от худшей участи. Если семейные отношения действительно несправедливы, чувство несправедливости, то есть призыв к трансцендентной справедливости в семье, равносилен призыву ко всему внешнему миру, к человеческому обществу в целом, а не только к ближнему кругу. Именно потому, что «общество - это не семья» (как пишет Ж.Мендель), чувство несправедливости скорее, чем отрицание или самоуничижение, спасает ребенка-обвинителя от семейной замкнутости и безусловной зависимости от родительского отношения, а также от слепоты матерей, излишне предрасположенных воспринимать семейную реальность сквозь призму собственных идеалистических представлений.