!Учебный год 2024 / Sistema_logiki_sillogicheskoy_i_induktivnoy_Mill

отсутствием, между усмотрением и невоз­ можностью усмотрения чего-либо, между мертвым и немертвым Цезарем. Если бы :|дссь была только словесная разница, то обобщение, которое подвело бы оба эти предложения под одну форму, было бы действительно упрощением. Но так как раз­ личие здесь реальное и лежит в самих фактах, то чисто словесным является их обобщение, смешивающее различные ве­ щи и затемняющее дело тем, что различие двух родов истин оно принимает как бы на разницу только в словах. На какие бы словесные тонкости мы ни пускались, свя­ зывание и разъединение вещей всегда оста­ нутся двумя различными операциями.

Подобного же рода замечание можно приложить и к большей части тех разли­ чий между предложениями, которые каса­ ются их модальности, каково, например, их различие по времени: например, «солн­ це взошло», «солнце восходит», «солнце взойдет». И эти различия можно объяс­ нить так, как различие между утвердитель­ ными и отрицательными предложениями, т. е. приняв временное определение про­ сто за часть сказуемого. Тогда приведен­ ные предложения примут такой вид: «солн­ це есть взошедший предмет», «солнце есть

предмет, восходящий теперь», «солнце есть предмет, имеюший взойти». Однако такое упрощение будет чисто словесным. Насто­ ящий, прошедший и будущий восход солн­ ца не составляют нескольких различных родов восхода; все они касаются одного явления, о котором идет речь: а именно, сегодняшнего восхода солнца. Они изме­ няют не само сказуемое, но лишь способ его приложения к данному предмету. Мы утверждаем в настоящем, прошедшем и бу­ дущем не то, что обозначается подлежа­ щим, и не то, что выражается сказуемым; мы имеем в виду специально и исключи­ тельно все, что «сказывается», т. е. все пред­ ложение в его целом, а не тот или другой из его терминов в отдельности. Поэтому обстоятельства времени справедливо от­ носят к связке, служащей знаком «сказымания», а не к сказуемому. И если того же нельзя сказать о таких предложениях, как ♦Цезарь, может быть, мертв», «Цезарь, по­

жалуй, мертв» и т. п., то это только потому, что они относятся к совершенно другому отделу: они утверждают нечто не о самом факте, но о состоянии нашего духа по по­ воду этого факта: а именно, о неполноте нашей уверенности в нем. Таким образом, предложение «Цезарь, может быть, мертв» значит: «я не вполне уверен в том, что Це­ зарь жив».

§ 3. Вторым делением предложений мы будем считать деление йх на простые и сложные, или, как их удобнее назвал проф. Бэн2, «составные». Простым предложени­ ем называется такое, в котором одно ска­ зуемое утверждается или отрицается от­ носительно одного подлежащего. Состав­ ное есть то, в котором больше одного — или подлежащих, или сказуемых, или и тех и других.

На первый взгляд это деление имеет вид нелепости: это как бы торжественное различение между одним и более, неже­ ли одним, предметами — вроде того, как если бы лошадей разделили на отдельных лошадей и на запряжки лошадей. И совер­ шенно справедливо, что то, что называется сложным, или составным, предложением, часто есть вовсе не предложение, а не­ сколько предложений, соединенных сою­ зами. Таковы, например, предложения: «Це­ зарь мертв и Брут жив», «Цезарь мертв, но Брут жив». Здесь два отдельных утвержде­ ния, и их можно назвать сложным пред­ ложением только в таком смысле, в каком, например, улицу можно назвать сложным домом. Справедливо, что синкатегорематическое слово — союз но — имеет значение; но это слово не только не делает из двух предложений одного, но, напротив, при­ бавляет к ним третье.

В сущности, все частицы суть сокра­ щения — и по большей части целых пред­ ложений; это — как бы особого рода стено­ графические знаки, посредством которых дух может сразу воспринять то, что, буду­ чи выражено полностью, потребовало бы предложения или даже целого ряда их. Так, слова: «Цезарь мертв и Брут жив» равно­ значны следующим: «Цезарь мертв; Брут жив; эти два предложения надо мыслить в

связи друг с другом». Если же мы возьмем фразу: «Цезарь мертв, но Брут жив», то смысл ее будет равняться тем же трем предложениям, с прибавкой еще четверто­ го: «существует противоположность меж­ ду двумя первыми предложениями» (меж­ ду самими фактами, в них выраженными, или же между теми чувствами, какие ими хотят вызвать).

В приведенных примерах были взяты два видимо отличных друг от друга предло­ жения, в которых каждое подлежащее име­ ло свое сказуемое, а каждое сказуемое — свое подлежащее. Однако для краткости

ичтобы избежать повторений предложе­ ния часто соединяют вместе. Так, напри­ мер, фраза: «Петр и Иаков проповедовали

вИерусалиме и в Галилее» содержит в себе четыре предложения: «Петр проповедовал

вИерусалиме, Петр проповедовал в Гали­ лее, Иаков проповедовал в Иерусалиме, Иа­ ков проповедовал в Галилее».

Мы видели, что, когда два или более предложения, заключающихся в так назы­ ваемом сложном предложении, высказаны категорично, без ограничения каким-ли­ бо условием или предположением, то они составляют вовсе не одно, а несколько предложений, так как в них содержится не одно, а несколько положений, которые, раз они истинны в соединении, истинны

икаждое в отдельности. Но есть и такие предложения, которые составляют только одно положение, хотя и состоят из не­ скольких подлежащих и сказуемых, т. е. как бы из нескольких предложений. Истин­ ность такого положения вовсе не предпо­ лагает истинности входящих в его состав простых предложений. Таковы, например, те случаи, когда простые предложения со­ единены частицей или (напр., А есть В или

Сесть D, а также союзом если (напр., ес­ ли А есть В, то С есть D). Первого рода предложения называются разделительны- ми, второго рода — условными; оба вместе их первоначально называли гипотетиче­ скими. Как хорошо заметили архиеп. Уэтли

идругие, разделительная форма сводится на условную; всякое разделительное пред­ ложение равняется двум или более услов­ ным. «Или А есть В или С есть D» значит:

«если А не есть В, то С есть D; если С не есть D, то А есть В». Поэтому всякое гипотети­ ческое предложение, хотя бы оно и было по форме разделительным, по смыслу все­ гда бывает условным, и слова «гипотети­ ческий» и «условный» можно употреблять (да обыкновенно и употребляют) как сино­ нимы. Предложения, в которых утвержде­ ние не зависит от какого бы то ни было условия, называются на языке логики ка­ тегорическими.

Гипотетическое предложение не пред­ ставляет собой совокупности простых пред­ ложений, как это было справедливо отно­ сительно рассмотренных выше сложных предложений. Простые предложения, вхо­ дящие в состав гипотетического, состав­ ляют части только его словесной формы, но не выражаемого им содержания. Так, когда мы говорим: «если Коран от Бога, то Магомет есть пророк Божий», мы не име­ ем в виду утверждать, что или Коран — от Бога, или Магомет есть действительно пророк Божий. Ни одно из этих положе­ ний может не быть истинным, и между тем истинность гипотетического предло­ жения может остаться неоспоримой. Де­ ло в том, что в гипотетическом предложе­ нии утверждается не истинность того или другого из этих предложений, но возмож­ ность вывода одного из другого. Итак, где же подлежащее, где сказуемое гипотетиче­ ского предложения? Ни «Коран», ни «Ма­ гомет» нельзя считать подлежащими, так как в предложении ничего не утверждается и не отрицается ни о Коране, ни о Магоме­ те. Истинным подлежащим является здесь целое предложение «Магомет есть пророк Божий»; утверждается же о подлежащем то, что оно есть законный вывод из предло­ жения «Коран -- от Бога». Таким образом, в гипотетическом предложении подлежа­ щее и сказуемое суть имена, состоящие из предложений. Одно из этих предложе­ ний является подлежащим; сказуемым же будет общее относительное имя (предло­ жение), прилагаемое к положениям такого вида: «вывод из того-то и того-то». Это дает нам новый пример того, что частицы суть сокращения, так как фраза: «если А есть В, то С есть D» — оказывается теперь сокра­

§ 1. Изучая природу предложения, можно исследовать или то состояние духа, кото­ рое называется уверенностью, или же само содержание уверенности. Каждый язык от­ мечает разницу между учением (или мне­ нием) и уверенностью в этом мнении, меж­ ду фактом признания того или другого мнения и содержанием того, что призна­ ют, с чем соглашаются.

Согласно установленному выше поня­ тию логики, этой науке нет дела до акта суждения или уверенности: изучение его как духовного явления относится к об­ ласти другой науки1. Однако философы, начиная с Декарта и особенно Лейбница и Локка, совершенно не соблюдали это­ го разделения и, наверное, отнеслись бы с большим неуважением ко всякой попыт­ ке анализа содержания предложений, не основанной на изучении акта суждения. Предложение, сказали бы они, есть только суждение, выраженное словами. В нем важ­ но не это словесное выражение, а то, что последним выражается. Соглашаясь с пред­ ложением, ум совершает акт суждения; а потому узнать значение предложений мож­ но, только изучив, как действует дух, когда он судит, — но никак не иначе.

Соответственно этим воззрениям, по­ чти все логики последних двух столетий — как англичане, так и немцы и французы — превращали теорию предложений, с нача­ ла до конца, в теорию суждений. Они по­ лагали, что предложение или суждение — они употребляли оба эти термина безраз­ лично — состоит в утверждении или отри­ цании одной идеи относительно другой. ♦Судить» значило у них сопоставлять две идеи, или подводить одну из них под дру­ гую, или сравнить их между собой, или же замечать согласие или несогласие между ними. Поэтому и все их учение о предло­ жениях — вместе с теорией умозаключения

К*

(всегда необходимо основанной на тео­ рии предложений) было построено так, как будто бы идеи или понятия (или как бы тот или другой автор ни предпочитал на­ зывать умственные представления вообще) составляли самую сущность и содержание этих операций.

Несомненно, конечно, что во всяком акте суждения (напр., в суждении о том, что золото желто) имеет место некоторый процесс в нашем духе, о котором та или другая из этих теорий дает частично пра­ вильное понятие. У нас в уме должна быть идея золота и идея желтого, и обе эти идеи должны быть сопоставлены в нашем ду­ хе. Однако, во-первых, очевидно, что этот процесс составляет лишь часть всего того, что в нас происходит при акте суждения. Действительно, мы можем связатьдве идеи, и не переживая акта уверенности, — как, например, когда мы просто воображаем что-нибудь: положим, золотую гору; то же бывает и при противоположном уверен­ ности состоянии отрицания, так как даже для того, чтобы отрицать, что Магомет был апостол Божий, нам надо сопоставить идеи Магомета и апостола Божьего. Что именно, кроме сопоставления двух идей, происхо­ дит в акте согласия или несогласия — это одна из самых запутанных метафизиче­ ских проблем. Но каково бы ни было ее решение, мы уже теперь можем утверждать, что это явление не имеет ничего общего с содержанием предложений, так как пред­ ложения (кроме, конечно, тех случаев, ко­ гда в них утверждается что-либо о самом духе) утверждают что бы то ни было не от­ носительно наших идей о вещах, но отно­ сительно самих вещей. Конечно, для того чтобы получить уверенность в том, что зо­ лото желто, у меня должна быть идея зо­ лота и идея желтого, и, конечно, для этого должно произойти в моем духе нечто, име­

ющее отношение к этим идеям; но моя уве­ ренность относится не к идеям, а к вещам.

Яуверен в некотором факте, относящемся к внешнему миру (золото) и к впечатле­ нию, производимому этим внешним пред­ метом на органы человека, а не в чем-то, касающемся лишь моей идеи золота, что было бы фактом только в историй моего духа а не во внешнем мире. Справедливо, что, для того чтобы получить уверенность в чем-либо, как в факте внешней природы, должно произойти в моем духе еще нечто, должен совершиться над моими идеями еще некоторый процесс; но это необхо­ димо и во всем остальном, что я делаю.

Яне могу копать землю, не имея идей зем­ ли, лопаты и всех остальных предметов, с которыми я работаю, и не приведя всех их в связь2. Но если описать процесс копа­ ния как «всовывание одной идеи вдругую», такое определение будет просто смешным. Копание есть процесс, совершаемый над самими вещами, хотя бы его и нельзя бы­ ло выполнить, не имея идей об этих ве­ щах. Подобным же образом, уверенность есть акт, предметом которого служат сами факты, хотя и для нее необходимым усло­ вием является предварительное представ­ ление об этих фактах. Разве, говоря, что огонь производит теплоту, я хочу сказать, что моя идея огня производит мою идею теплоты? Вовсе нет; при этих словах я ра­ зумею то, что одно естественное явление, огонь, производит другое естественное яв­ ление, теплоту. И когда я утверждаю что бы то ни было относительно идей, я так их и обозначаю: я называю их идеями; я го­ ворю, например, что идея сражения у ре­ бенка не похожа на действительность, или что идеи о божестве оказывают большое влияние на человеческий характер.

Эта мысль: что для логика в предло­ жении важнее всего отношение между дву­ мя идеями, соответствующими подлежаще­ му и сказуемому (а не отношение меж­ ду соответствующими явлениями) кажется мне одним из наиболее роковых заблужде­ ний, вкрадывавшихся когда-либо в фило­ софскую часть логики; в этом лежит, по мо­ ему мнению, главная причина того, что теория науки сделала столь мало успехов

в течение последних двух столетий. В со­ чинениях по логике и смежным с ней об­ ластям философии духа, написанных уже после того, как в науку вкралась эта основ­ ная ошибка (хотя некоторые из этих со­ чинений написаны людьми необычайных дарований), почти всегда скрыто призна­ ется теория, что исследование истины со­ стоит в рассмотрении и комбинировании наших идей или представлений и понятий

овещах, а не в изучении самих вещей3.

Аэто учение равносильно утвержде­ нию, что единственный способ приобре­ тения познаний о природе состоит в изу­ чении ее из вторых рук — на основании представлений нашего духа о ней. Между тем при исследованиях всякого рода есте­ ственных явлений беспрестанно приходи­ ли к великим и плодотворным истинам по самым важным предметам при помощи таких процессов, на которые эти воззре­ ния на природу суждения и умозаключе­ ния не бросали никакого света и которым они никакой помощи не оказывали. Не удивительно поэтому, что те, кто на прак­ тике знали, каким путем люди открывают истины, должны были считать бесплодной науку, состоящую преимущественно из та­ ких умозрений. И все, что было сдела­ но в логике со времени распространения этих учений, сделано не профессиональ­ ными логиками, а теми, кто делал откры­ тия в области специальных наук. В методах исследования этих ученых постепенно об­ наружились многие такие принципы логи­ ки, о которых раньше и не думали. Однако, большая часть этих ученых ошибалась, по­ лагая, будто старым логикам совсем ниче­ го не было известно в области философ­ ской методологии, — полагая это только на основании безуспешности в этом на­ правлении трудов теперешних истолкова­ телей идей старых логиков.

Итак, теперь нам предстоит исследо­ вать не процесс суждения, а сами сужде­ ния, не акт уверенности, но то, к чему уве­ ренность относится. Что именно в пред­ ложении является объектом уверенности?

Вчем состоит содержание предложения? С чем именно соглашаюсь я, утверждая то или другое предложение? На что имен-

по я приглашаю в этом случае дать со­ гласие других людей? Что выражается той формой речи, которая называется пред­ ложением? Что такое то, согласие чего с действительностью составляет истинность предложения?

§ 2. На этот вопрос один из наиболее яс­ ных и последовательных мыслителей на­ шей страны, даже, пожалуй, всего мира — я разумею Гоббса — дал следующий от­ пет. Содержание всякого предложения, го­ ворит он, состоит в уверенности говоря­ щего в том, что сказуемое есть имя той же самой вещи, которую обозначает и под­ лежащее; и если на самом деле это так, то предложение истинно. Так, предложе­ ние «все люди суть живые существа» (ска­ зал бы Гоббс) истинно потому, что живым существом можно назвать всякий предмет, называемый человеком. Предложение «все люди имеют шесть футов роста» — не ис­ тинно, так как шесть футов роста не есть имя всякого предмета, называемого чело­ веком (хотя к некоторым из них оно при­ ложимо).

То, что эта теория выставляет как опре­ деление истинного предложения, должно быть признано, конечно, свойством всех истинных предложений. Раз подлежащее и сказуемое суть имена вещей, то — будь они именами совершенно различных ве­ щей — одно имя нельзя было бы (сохра­ няя неизменным его значение) прилагать в качестве сказуемого к другому. Раз спра­ ведливо, что есть люди с медно-красным цветом кожи (так называемые красноко­ жие), должно быть истинным (и это дей­ ствительно утверждается соответствующим предложением) и то, что среди индивиду­ умов, означаемых словом «человек», есть также и такие, которые означаются словом ♦краснокожий». Если справедливо, что бы­ ки относятся к жвачным животным, долж­ но быть истинным и то, что все инди­ видуумы, означаемые именем «бык», отно­ сятся в то же время к числу тех, которые означаются именем жвачных; и всякий, кто утверждает, что все быки относятся к числу ♦жвачных», несомненно утверждает также

и существование соответствующего отно­ шения между этими двумя именами.

То утверждение, которое, согласно Гоббсу, одно только и делается в предложе­ нии, действительно имеет место в каждом из них, а потому и Гоббсов анализ прави­ лен (хотя он и не полон). Можно сказать даже больше: один только этот анализ при­ ложим в строгом смысле ко всем предло­ жениям без исключения. То, на что он ука­ зывает, как на содержание предложения, действительно составляет часть содержа­ ния всех предложений, а для некоторых из них в этом состоит и весь их смысл. Од­ нако это показывает только, какую необы­ чайно малую долю значения предложений можно вложить в их логическую формули­ ровку; но это вовсе еще не значит, чтобы ни одно предложение не имело никакого другого содержания. Для того чтобы дать нам право сопоставить два слова и соеди­ нить их связкой, достаточно, чтобы пред­ мет или предметы, обозначаемые одним из этих слов, можно было, не отступая от об­ щепринятого словоупотребления, назвать также и другим. Но если бы только в этом заключалось все содержание, необходимо присущее той форме речи, которая назы­ вается предложением, то почему бы мне не согласиться признать именно этот признак научным определением смысла предложе­ ний? — Потому, что — хотя простое со­ поставление слов, делающее предложение предложением, действительно дает только это скудное содержание, — однако то же самое сопоставлено в связи с другими об­ стоятельствами, та же форма в соединении с другой материей дает нечто более, не­ жели просто отношение между двумя име­ нами.

Единственные предложения, вполне подходящие под принцип Гоббса, — это тот небольшой и не имеющий значения разряд их, в которых как подлежащим, так и сказуемым стоят собственные имена. Действительно, какуже было замечено, соб­ ственные имена не имеют, строго говоря, значения: это просто пометки отдельных предметов. Поэтому, когда одно собствен­ ное имя прилагается в качестве сказуемого

к другому, то это значит только то, что оба эти имени суть пометки одного и того же предмета. Но Гоббс этот частный случай возводит в теорию содержания предложе­ ний вообще. Его учение вполне объясняет такие предложения, как «Гайд есть Кларендон»4, «Туллий есть Цицерон», — в таких предложениях им действительно исчерпы­ вается все содержание. Но для всех про­ чих предложений эта теория совершен­ но недостаточна, и если ее вообще ко­ гда-либо могли считать удовлетворитель­ ной, то это можно объяснить только тем, что Гоббс, как и прочие номиналисты, ма­ ло или даже вовсе не обращал внимания на соозначение слов. Поэтому смысла их он искал только в том, что они означают, как будто бы все имена были индивидуаль­ ными пометками предметов (что справед­ ливо, на самом деле, только относительно имен собственных), как будто между соб­ ственным и общим именем нет никакой разницы, кроме той, что первое означает только один индивидуум, а последнее — несколько.

Мы видели, однако, что содержание всех имен, за исключением собственных

итой части отвлеченных, которые не обла­ дают соозначением, лежит именно в их со­ означении. Поэтому, когда мы анализиру­ ем содержание всякого предложения, в ко­ тором или подлежащее, или сказуемое, или

ито и другое суть имена соозначающие, то мы должны обращать внимание исклю­ чительно на их соозначение, а не на то, что они означают или (по терминологии Гоббса, в данном отношений правильной) чего они служат именами.

Замечательно, что такой сильный мыс­ литель, утверждая, что истинность пред­ ложения зависит от совпадения значения его терминов (что, например, предложе­ ние «Сократ мудр» истинно потому, что имена «Сократ» и «мудр» приложимы к од­ ной и той же личности, или, как Гоббс выражался, суть имена одной и той же личности), не спросил себя: как же слу­ чилось, что оба эти имени стали именами одной и той же личности? Произошло это, конечно, ведь не потому, чтобы таково бы­ ло намерение тех, кто изобрел эти слова.

Ведь, с одной стороны, утверждая значение за словом «мудр», люди не думают о Сокра­ те; а с другой, родители Сократа, давая ему это имя, не думали о мудрости. Различные имена оказываются подходящими к одно­ му и тому же лицу, так сказать, случайно

— на основании того, что этому лицу при­ суще то или другое свойство, которое не было известно, да и вовсе не существова­ ло еще в то время, когда были изобретены эти имена, Если мы пожелаем узнать, что именно представляют собой эти свойства, то разгадку этого мы найдем как раз в со­ означении имен.

Имена: птица, камень, человек, мудрец и т. п., обозначают просто предметы, об­ ладающие такими-то и такими-то призна­ ками. В действительное содержание сло­ ва «человек» входят именно эти признаки, а не Смит, Броун и все остальные индиви­ дуумы. Слово смертный точно так же со­ означает известный признак или призна­ ки. И когда мы говорим: «все люди смерт­ ны», смысл предложения тот, что все су­ щества, обладающие одной группой при­ знаков, обладают в то же время и другой. Если в пределах нашего опыта признаки, соозначаемые словом человек, всегда со­ провождаются признаком, соозначаемым словом смертный, то отсюда будет, конеч­ но вытекать, что класс человек должен все­ цело содержаться в классе смертный, и что смертный должно быть именем всех пред­ метов, которых именем является и слово человек... Но почему?... Ведь эти предме­ ты подводятся под одно название по той причине, что они обладают признаками, соозначаемыми этим названием; и насто­ ящим условием истинности предложений является именно это, а не то, что пред­ меты обозначаются тем или другим име­ нем. Соозначающие имена не предшеству­ ют созначаемым этими именами призна­ кам, а следуют за ними. Если один признак всегда встречается вместе с другим, то, ко­ нечно, соответствующие этим признакам конкретные имена будут приложимы к од­ ним и тем же предметам, и можно будет сказать, пользуясь выражением Гоббса (ко­ торое в этом случае я нахожу совершенно соответствующим), что это — два имени

одной и той же вещи. Однако такая воз­ можность безразличного приложения двух имен есть только следствие связи меледу признаками, и в громадном большинстве случаев о ней вовсе и не думали при изоб­ ретении имен и утверждении их значения. Что алмаз горюч, этого, конечно, вовсе м не воображали тогда, когда слова «алмаз» п «горюч» впервые получили свое значе­ ние, и этого нельзя было открыть никаким, даже самым гениальным и тонким анали­ зом значения этих слов. Совершенно осо­ бым процессом: а именно, деятельностью ннешних чувств и на основании их показа­ ний —узнали, что в алмазах, относительно которых были произведены соответствую­ щие опыты, признак горючести имеется налицо. Число и характер опытов были таковы, что на основании того, что ока­ зывалось истинным относительно данных предметов, можно было заключить об ис­ тинности того же самого и относитель­ но всякого другого вещества, «называемого тем же именем», т. е. относительно всякого вещества, обладающего теми признаками, которые соозначаются словом «алмаз». По­ этому такое утверждение значит, в сущно­ сти, то, что везде, где мы находим одного рода признаки, можно найти и признаки другого рода; а в таком случае вопрос ка­ сается уже не значения имен, а законов природы, или того порядка, который су­ ществует среди явлений.

§3. Хотя Гоббсова теория предложения —

втом выражении, какое ей придал этот мыслитель, и не получила признания со стороны позднейших философов, однако, можно сказать, почти общепринятым стало учение, существенно с ней сходное, толь­ ко далеко не так отчетливо выраженное. Действительно, наиболее распространен­ ным является понятие о предложении — как об отнесении чего бы то ни было к не­ которому классу, т. е. о помещении инди­ видуума в тот или другой класс или же одного класса в другой. Так, предложение «человек смертен» будет, согласно этому учению, утверждать, что класс «человек» входит в класс «смертный». «Платон есть философ» значит, что Платон есть один

из тех индивидуумов, которые составляют класс философов. Если же мы имеем отри­ цательное предложение, то оно означает, что, вместо включения в класс, мы что-ли- бо исключаем из класса. Так, предложение «слон не плотояден» утверждает (соглас­ но этой теории), что слон исключается из класса плотоядных, что он не считается в числе предметов, обнимаемых этим клас­ сом. Между этим учением и теорией Гобб­ са разница только в словах, так как класс есть абсолютно не что иное, как неопреде­ ленное количество индивидуумов, означа­ емых общим именем; общее всем им имя и делает из них класс. Поэтому отнести ка­ кой-либо предмет к тому или другому клас­ су значит рассматривать этот предмет как один из тех, которые следует обозначать данным общим именем; напротив, исклю­ чить предмет из класса значит заявить, что данное общее имя к нему не приложимо.

До какой степени господствовали эти воззрения, видно из того, что именно они служат основой знаменитого dictum de отni et nullo. Дело в том, что все, кто гово­ рят о силлогизме, разрешают его в сле­ дующее умозаключение: то, что справед­ ливо относительно целого класса, должно быть справедливо и относительно всех ве­ щей, принадлежащих к этому классу. И так как в этом положении почти все логики видят последнее основание состоятельно­ сти всякого умозаключения, то очевидно, что, по общему признанию специалистов в этой науке, предложения, из которых слагаются рассуждения, выражают исклю­ чительно только процесс деления вещей на классы и отнесения всякого предмета к его классу.

Эта теория представляет, по моему мнению, замечательный пример одной ло­ гической ошибки, в которую очень час­ то впадали сами логики: ошибки Oorepov 7ip6xepov, объяснения через посредство того, что уже предполагает объясняемое. Говоря, что «снег бел», я могу и должен думать о снеге, как о классе, потому что я утверждаю справедливость этого пред­ ложения относительно всякого снега. Но, несомненно, о белых предметах я не ду­ маю, как о классе: я думаю из числа их

только о снеге и о производимом им во мне ощущении белого. Правда, если я при­ ду к заключению или соглашусь с тем, что не только снег бел, но и некоторые дру­ гие предметы тоже белы, то я мало-помалу начну думать и о белых предметах, как о классе, обнимающем собой как снег, так и эти другие предметы. Но акт сознавания этого понятия следует за вышеуказанны­ ми суждениями, а не предшествует им, и потому в нем нельзя видеть их объясне­ ния5. Вместо объяснения следствия при­ чиной, это учение объясняет причину по­ средством следствия; такое смешение осно­ вывается, по моему мнению, на скрытом непонимании природы классификации.

При этих рассуждениях в громадном большинстве случаев пользуются такой тер­ минологией, которая, по-видимому, пред­ полагает, что классификация есть распре­ деление и группировка определенных и хорошо известных отдельных предметов, что человечество, уже при первом обо­ значении вещей теми или другими име­ нами, приняло в соображение все отдель­ ные предметы в мире, распределило их по клеткам или спискам и придало зане­ сенным в каждый отдельный список пред­ метам особое общее имя, повторяя toties quoties (всякий раз) эту операцию, пока оно не изобрело всех общих имен, из ко­ торых состоит язык. И так как это раз на­ всегда сделано, то —если теперь возникает вопрос о том, правильно ли прилагать то или другое общее имя к какому-нибудь от­ дельному предмету, — нам стоит только, так сказать, прочесть список предметов, озаглавленный данным именем, и посмот­ реть, не находится ли в нем предмет, от­ носительно которого возник вопрос. При этом как бы предполагается, что уже те, кто создавал язык, решили, какие предме­ ты должны составлять каждый класс, так что нам остается только прибегнуть к за­ писям этих решений.

В столь откровенной формулировке это абсурдное учение никго не признает за свое; но если ходячие объяснения клас­ сификации и процесса называния не осно­ вываются на таком воззрении, то надо по­ казать, каким образом их можно согласить

с каким-либо другим учением по этому вопросу.

Общие имена —это не пометки, кото­ рые ставятся на тех или других определен­ ных предметах; нельзя думать, будто клас­ сы образуются линиями, проводимыми во­ круг определенного числа заранее извест­ ных предметов. Состав предметов всяко­ го данного класса постоянно колеблется. Можно образовать класс, не зная не толь­ ко всех, но даже ни одной из отдельных особей, могущих войти в его состав; можно установить класс, даже будучи уверенным, что не существует ни одного относящего­ ся к нему предмета. Если под значением общего имени разуметь означаемые им предметы, то надо сказать, что ни одно общее имя не имеет твердо установлен­ ного значения в течение сколько-нибудь продолжительного времени, — разве слу­ чайно. Всякое общее имя имеет опреде­ ленное значение только в одном смысле: как название некоторого неопределенно­ го количества предметов — а именно, всех тех известных и неизвестных, прошедших, настоящих и будущих вещей, которые об­ ладают некоторыми определенными при­ знаками. Поэтому, когда, изучая не значе­ ние слов, а явления природы, мы откры­ ваем, что данными признаками обладает тот или другой предмет, относительно ко­ торого это прежде не было известно (как, например, когда химик находит, что алмаз горюч), мы включаем этот новый предмет

всоставленный ранее класс; но до этого мы вовсе не относили алмазов к классу го­ рючих веществ. Мы индивидуум помещаем

втот или другой класс потому, что данное предложение относительно него истинно; а не наоборот, — не предложение истин­ но потому, что предмет включен в данный класс6.

Ниже, когда мы будем говорить об умозаключении, мы увидим, до какой сте­ пени теория этого умственного процесса была искажена под влиянием таких оши­ бочных понятий и проявляющейся в них привычки все операции человеческого ума, ведущие к истине, уподоблять процессам простой классификации и наименования. К несчастью, в эту сеть запутались как раз