Управлять, учить, общаться

Зло - посягательство на человека, чем бы оно ни объяснял ось. Но добро – это не отсутствие зла, иначе считал ось бы, что каждый сделал с утра массу добрых поступков - не убил и не ограбил. Чтобы перейти в область добра и велико­душия, надо затратить определенный душевный труд, приложить силу. Эта си­ла - любовь к детям.

Для художественной литературы вопроса нет: любовь к людям - непре­менное свойство каждого привлекатель­ного героя. Но для педагогики здесь мно­го сложностей. То, что очевидно для писателя или поэта, отнюдь не очевидно для практического семейного воспита­ния, для педагога, теоретика и практика: «Как это - любить людей? Разве можно всех любить? Да ведь люди ­они знаете какие!», «Это что - тол­стовство?», «Я не люблю, не могу лю­бить лицемеров!», «Я не могу любить людей, которые меня не любят!», «Не-ет, так нельзя, тут вы загнули, дорогой товарищ! Всех подряд? Нельзя! Одни достойны любви, другие - нет. Вон без­дельник, тунеядец, спекулянт - их лю­бить? Нет!», «Это вы что же, к всепро­щению призываете? К абстрактному гу­манизму? В наше тревожное время?»

И снова мы сталкиваемся с одним из самых трудных вопросов нравствен­ности и воспитания. Ах, если бы и в самом деле можно было любить всех людей, если бы не было на свете фашиз­ма, не было угнетателей, не было без­дельников, мошенников, хулиганов ­как легко было бы воспитывать детей! Да они подряд все выходили бы высоко­ духовными людьми почти без наших уси­лий. Но любить всех невозможно. В чем же выход?

В том, чтобы учить невозможному ­учить ребенка любви к людям, ко всем людям. Добра без любви к людям не бы­вает!

Женщина-инженер, мать двух ребя­тишек, сказала мне: «Я учу детей отда­вать, брать они сами научатся».

Будем учить детей любви; научатся любить людей, будет что и кого лю­бить - они сами научатся ненавидеть тех, кто посягает на любимое и дорогое.

Слова «любовь к людям» тревожат нас потому, что это высшая человеческая способность, выше ее ничего нет. Ни один нормальный человек при обычных обстоятельствах не скажет: «Я люблю людей!» Но просто на улице можно под­слушать разговор: «Нет, с ним работать нельзя, он какой-то... Он людей не лю­бит».

Способность любить людей мы счита­ем обязательным свойством человека, и мы же отвергаем эту обязанность, потому что мир так устроен, что всех любить и в самом деле трудно. А уголь в шахте добывать легко? А работать в грохоте ткацкого цеха легко? А спек­такль поставить легко? Почему же мы, привыкшие к физическому и умствен­ному труду, не хотим дать себе труда ду­ховного, ленимся в самой важной облас­ти человеческого бытия? Если не воспи­тывается любовь к людям, то на всякое наше «так нельзя» подросток рано или поздно спросит: «А почему?» - «Да по­тому что люди могут пострадать!» ­

«Ну и что? - спросит он, ухмыльнув­шись или удивившись. - Ну и что? А мне какое дело? Пусть сами о себе заботят­ся!»

Пробить эту броню будет невозмож­но.

Маркс и Энгельс, разбирая роман Эжена Сю, пишут о его героине-про­ститутке, крепостной служанке в кабач­ке, где собираются преступники. «Она добра потому, что никому не причинила страдания, она всегда была человечна по отношению к бесчеловечному окру­жению».

Даже в самом бесчеловечном окруже­нии человек должен оставаться чело­веком.

Если мы начнем проповедовать выбо­рочную любовь, если любить надо лишь достойных, лишь отличников, тех, кто на Доске почета, то мы быстро запутаемся. Растет маленький и слышит: тот плох, потому что глуп и груб, тот пьяница, тот злой, тот жадный, с тем не водись и с этим не водись. На поверку выходит что и уважать-то некого: все вокруг дур­ные, о каждом что-то плохое можно сказать. Т6гда кого уважать, кого лю­бить?

Там, где ребенку с детства не вну­шают осторожное «не осуждай!», там родители первыми попадают в число осуждаемых. Сегодня мы осуждаем со­седа Николая Петровича, а завтра или через пять лет этот урок будет воспри­нят до Конца, и выросший сын будет без жалости осуждать нас самих, а мы сможем только воздеть руки: «Бессер­дечный! Как об отце говорит! Отца род­ного ему не жалко!» Но это мы сами научили сына не жалеть родного отца в тот момент, когда не пожалели соседа Николая Петровича вместе со всеми его грехами, или, говоря более современным языком, недостатками. Немногие из нас ведут такой идеальный образ жизни, что детям не за что нас критиковать. Не за что - все равно найдут! И только дети, выросшие в любви к людям, бережно от­несутся и к родному отцу, родной ма­тери. Дети тоже должны любить всех людей, в том числе и родителей. Только так можно объяснить детям, почему же все-таки должны они хорошо относиться к своим родителям, которые кажутся им иногда очень дурными людьми. И ведь по прямой логике они, дети, вроде бы и правы. Их всю жизнь учили бороться с недостатками в людях - вот они и борются! И начинают с ближайших им людей - со своих родителей. А то, что родители дали им жизнь, - это дети начнут ценить, когда им самим испол­нится лет 50-60.

Горький называл свою бабушку ма­терью всем людям, и почему-то не воз­никал у него вопрос: а как же быть с негодяями?

Две причины часто ведут к неудачам в воспитании: несчастная, безответная любовь - это когда мать любит ребен­ка, а он не отвечает ей взаимностью, и так называемая слепая любовь, когда мать любит только своих детей, а не всех. Для хорошего воспитания нужна мама, любящая всех людей («мать всем людям») и своего ребенка в частности. Она любит свое дитя не по­тому, что это свое дитя, а потому, что дитя, - она всех детей любит и всех людей любит и жалеет.

Еще ни одному человеку не удалось вызвать любовь упреками. К тому же за упреком в нелюбви к людям слышится совсем другое, слышится: «Ты меня не любишь», - чувствуется требование: «Люби меня, ты обязан меня любить». А это конец! Только не ждать сиюми­нутной отдачи, только не думать будто вымытый пол свидетельствует о любви, а неубранная постель - симптом небла­годарности, только не поддаваться этим коммерческим фразам типа «добро по кругу», «воздается сторицей» и т. п. Если человек ждет, что добро вернется ему по кругу, да еще в стократном размере увеличенное, - что же это за добро? И что он станет делать, если добро не вернется к нему ни по кругу, никак, проклянет людей за их неблагодар­ность? Нет, все это пустые разговоры людей, никогда никого не любивших. Любящему гораздо радостнее дарить, чем получать подарки, он готов всю жизнь дарить, лишь бы было кому.

Вот где трудность, вот где страдание ­ есть ли тот, кому хочется подарить, отдать?

С той минуты, когда появляется пер­вый ребенок, мы вынуждены начать бесконечный, для многих почти непо­сильный труд: стараться полюбить всех людей, окружающих нас. Этот труд и есть то главное - вместе с верой в прав­ду, - что мы можем сделать для нашего ребенка. Наша воспитательная сила пря­мо пропорциональна нашей любви к лю­дям. Не к нашему ребенку, а к людям. Одно из главных свойств человеческой души состоит, по-видимому, в том, что она жаждет общения, соприкосновения, контакта с душой другого человека. По­этому-то детей так легко воспитывать. Дети больше нас нуждаются в общении. Пока разум не развит, душа занимает почти все пространство психики. Об­щаться с детьми не значит разговари­вать с ними или отвечать на их вопро­сы, что само по себе важно. Общаться ­это нечто другое.

Глагол «воспитывать» объединяет три разных действия: управлять, учить и общаться. Мы должны управлять деть­ми, пока они маленькие, мы должны учить их, но чаще всего мы этим и огра­ничиваемся, оставляя в стороне, опуская самое важное педагогическое дейст­вие - общение. И можно понять, отчего мы склонны опускать общение, - оно несовместимо с управлением и учени­ем!

Для учения необходимо, чтобы учи­тель превосходил учащегося в знаниях или опыте. Для управления тем более необходимо превосходство по возрасту, или по авторитету. Чем значительнее превосходство, тем легче управлять, управление крепнет от власти.

Общение же, наоборот, требует аб­солютного равенства! Всякое неравен­ство, превосходство, власть, необходи­мые для управления, делают невозмож­ным общение.

Но как я могу быть равным с ребен­ком? В каком смысле?

Люди не равны между собой по уму, опыту, возрасту, положению, таланту, но души всех людей совершенно равны. Более того, равны души ныне живущих людей и тех, кто жил тысячу или пять­сот лет назад, иначе мы не могли бы читать Гомера и Шекспира. Мы только потому и можем наслаждаться их кни­гами, что между нашими душами и душами их героев нет никакой разницы. По уму мы разные, по знаниям нево­образимо разные, но чувств, составляю­щих душу человека, древние насчитыва­ли всего четыре: страсти, страх, печаль и радость. В «Евгении Онегине» эти четыре классических чувства перечислены совершенно точно:

Зато и пламенная младость

Не может ничего скрывать:

Вражду, любовь, печаль и радость

Она готова разболтать.

Нам могут быть не очень понятны желания другого человека, потому что желаний -- сотни, но чувства так или иначе понятны всем!

В принципе все могут общаться со всеми, но не все способны на это, пото­му что не все взрослые нуждаются в общении - душа высохла и люди не мо­гут снять с себя доспехи превосход­ства, разоружиться при встрече с челове­ком, открыться душой, почувствовать чужую душу равной. Собственно, в этом и состоит педагогический талант – в умении почувствовать в ребенке равного себе. Тут подлинный секрет сильной и силу дающей любви!

Многие думают, будто управлением мы учим ребенка подчиняться законам, создаем полезные привычки. Это мнение тем более обманчиво, что оно вроде бы отвечает здравому смыслу. В действи­тельности же только общение делает детей воспитуемыми. Дети, вступающие в общение со взрослыми, поддаются разумному управлению и обучению ­ и только эти дети! Видимое энергичное управление на самом деле действенно лишь в той степени, в какой оно может опереться на скрытое, неуловимое сердечное общение, Управление ограни­чивает, гнетет, а общение уравнивает неравных, очеловечивает. Где нет обще­ния, там и управление детьми невоз­можно -- они не слышат старших. Чем больше уповаем мы на одно только управление, тем хуже результат воспи­тания, и нам остается только жаловать­ся на то, что нам достались трудные, неэмоциональные, бесчувственные, не­чувствительные к чужой беде дети.

Трудные дети - те, у кого нет душев­ных и духовных контактов со взрослы­ми.

Трудные родители - те, кто не уме­ет и не хочет устанавливать такие кон­такты, кого возмущает сама идея ра­венства с детьми.

Душевный контакт с ребенком, бо­гатое общение с ним, духовное едине­ние - первая и последняя проверка, правильно ли идет воспитание. Есть контакт - все идет хорошо и будет хо­рошо; нет контакта - ничего нельзя предсказать. Как получится, так и полу­чится. Воспитание в этом случае зависит не от нас, а от разных житейских об­стоятельств, от других людей - в школе или на улице. К сожалению, не все люди достаточно эмоциональны, чтобы чув­ствовать, есть ли у них контакт с ре­бенком, и не все в этих контактах нужда­ются. Иные прекрасно обходятся без общения с ребенком, и тут уж ничем не поможешь. Остается сказать лишь одно: старайтесь... Так получается, а такнет.

«Не-ет, - слышу я, - постойте! Постойте! А как же наследственность? Гены как? Вот ученые обнаружили, что если у человека лишняя хромосома, то он...»

Когда у нас не получается со свои­ми детьми, мы чувствуем себя винова­тыми и нам так хочется свалить свою вину на кого-нибудь! Легче всего свалить ее на общество («Неужели вы и в самом деле думаете, что в наше время можно вырастить хорошего ребенка? в этой ужасной школе? В окружении таких лю­дей?») или на гены («Я разъезжаюсь со своей девочкой, меняю квартиру и разъ­езжаюсь! У нее ужасные гены! У нее ге­ны ее отца!»).

Вот катится шарик по плоскости. Чтобы понять его движение, мы должны представить себе, что в каждое данное мгновение он находится в данной точке и не находится в ней. Не сначала нахо­дится, а потом не находится, а именно сразу - и есть он тут и нет его, иначе движение не поймешь. Современная фи­зика полна всевозможных «и есть и нет». Но разве человек проще электрона и шарика?

Вопрос о наследственности решает­ся, на мой взгляд, так: в человеке всё решительно от наследственности, от ге­нов, решительно всё! И в человеке решительно все - всё! - от воспитания.

Не пятьдесят на пятьдесят, не это ­от наследственности, а это - от воспи­тания, а всё от наследственности и всё от воспитания. Присмотритесь к любому человеку, ну хоть в метро, как он сидит и движется, какое у него лицо, и вы ясно увидите справедливость такой точки зрения: в нем всё от природы и всё от воспитания. Поэтому разговоры о генах (по крайней мере, пока речь идет о здоровых детях) - пустое занятие. При­рода делает свое дело, а мы должны делать свое. Результаты воспитания, ко­нечно же, зависят от времени, от среды, от ближайшего окружения, от наслед­ственности. И... не зависят!

Как же так - и зависят и не за­висят?

Но в воспитании детей, особенно семейном, все так. Мы должны давать детям самостоятельность и не должны, мы должны понимать детей и не должны, мы должны баловать маленьких и не должны, мы должны думать об их буду­щем и не должны... Говорят, надо знать меру, с восторгом и глубокомысленно повторяют: «Мера, мера в воспитании, мера - это основное». Но как это ­«надо знать»? В чувстве меры и заключается педагогический талант, причем мера не золотая середина, не отсчитан­ное, а живое противоречие: должны и в то же время не должны... Но мы, поголовно изучавшие начала диалекти­ки в школьном курсе обществоведения, совершенно, кажется, не способны при­нять, признать диалектику у себя на кухне, в общении с детьми. Мы ищем определенности и никак не хотим со­гласиться с живым, постоянным, беско­нечно рождающимся, пульсирующим противоречием, которое так и надо при­нимать - как противоречие. Потреб­ность в безопасности противоречит по­требности в развитии, сердце - разуму. Всюду противоречия, всюду единство, всё сложно, и во всем красота...

Завернув ребенка в теплый платок, мама тихо напевает песенку о сурке. Голые ножки в голубых вязаных пинет­ках высовываются из свертка, маленький подпевает. И в том, как мама поет, как наклоняется к сыну, как смотрит на него, какой у нее и ласковый и ве­селый голос, - во всем видно, что будет у нее хороший сын, будет человек... Но как передать это здесь, на бумаге? Как научить искусству таким голосом на­певать «Сурка» новорожденному, завер­нутому в теплый платок?

Читатель заметил, очевидно, что по­чти все ссылки здесь - на Пушкина. В вопросах психологии и этики Пушкин абсолютно точен, я думаю, что и вы со­гласитесь с утверждением: как у Пушки­на - так правильно.

И вот в заключение нечто вроде премии терпеливому читателю - крат­кий пушкинский курс педагогики. Куда короче - в шести строках! Наука об искусстве воспитания для очень занятых людей.

Однажды Пушкин записал шутливые стихи в альбом семилетнего мальчика Павлуши Вяземского. Пушкин был верен себе в каждой строчке и каждой шутке, и даже экспромты его гораздо содер­жательнее, чем кажутся с виду. Вот случай убедиться в этом: переведены веселые строчки на язык педагогики.

Пушкин написал:

Кн. П. П. Вяземскому

Душа моя Павел,

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то,

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный.

В этих шести строчках - все ис­кусство воспитания!

«Душа моя Павел...» - люби ребен­ка, как душу свою, умей выразить свою любовь в ласковом слове, в ласковой интонации.

«Павел», «Кн. П. П. Вяземскому» - обращайся с ребенком как с равным, как со взрослым, невзначай подчерки­вай, что он уже большой. Дети никогда не бывают для себя маленькими, они всегда «уже большие». и как бы ты ни любил ребенка, будь с ним немножко сдержан, особенно с мальчиком: «ду­ша моя», но «Павел».

«Держись моих правил...» - сначала обзаведись, пожалуйста, своими прави­лами жизни, принципами, убеждения­ми - без них к ребенку лучше не под­ходить. И это должны быть свои правила, своей жизнью выработанные, чу­жие правила детям внушить невоз­можно. Сколько неудач в воспитании от­того, что мы пытаемся вбить в детские головы правила, которых сами не при­держиваемся! Нет, «держись моих пра­вил» - слова, убедительные для ребен­ка своей честностью. И не назидание здесь, а дружеское «держись». Совет, которого можно и не послушаться. В необязательном «держись» - поуче­ние, необходимое ребенку, и свобода от поучения. Взрослый направляет, а действует ребенок сам.

«Люби то-то, то-то» - люби! Всё воспитание держится на этом слове «люби»! «Люби» - значит трудись ду­шой. Воспитание не запреты, воспиты­вать - пробуждать способность лю­бить.

«Не делай того-то»... - сказано категорично и без объяснений. Отметим тонкость: «не делай» - это ведь не запрет для мальчика, это относится к взрослому, это из его собственных запретов, это правило взрослого человека, а не особое детское правило для ма­леньких. «Не делай» - закон взрослых, серьезных людей. Не запрещено, не осу­дят, не накажут, но не делаю - не в моих правилах.

«Кажись, это ясно...» - ребенку и надо внушать, что все наши установ­ления и советы просты, понятны, бе­зусловны, ими весь мир живет. А ты, ма­ленький, умница, ты все понимаешь с полуслова, ты не нуждаешься в длинных нотациях. Пусть ребенок и не понял взрослого - не страшно! Вера в по­нятливость мальчика делает его умнее: люди удивительно быстро умнеют, когда их считают умными. И с какой лег­костью говорит поэт с мальчиком о са­мых важных правилах жизни! «Кажись, это ясно...» - он не просто подчерки­вает равенство обращением «Павел», они в самом деле чувствует себя равным с мальчиком. Он говорит с ним всерьез, хоть и в шутливой форме, и говорит не заученное, а только что открытое.

«Прощай, мой прекрасный» - взрос­лые и не должны слишком много зани­маться с детьми. Ребятам лучше быть в компании сверстников, отдаваться играм и своим делам. Поиграли, поговорили, объяснились в любви - достаточно, беги к своим игрушкам, там твой мир.

И словно кольцо замыкается: «Про­щай, мой прекрасный». Внушайте ребен­ку, что он прекрасен в глазах взрослого! Кто умеет от всего сердца сказать ма­ленькому человеку «мой прекрасный», тот счастлив в детях и у него счастли­вые дети. А что нам еще нужно? Как бы высоко ни подняла человека судьба, как круто ни обошлась она с нами, счастье или несчастье наше - в наших детях.