Как научить любви

Трудности, связанные с воспитанием чувств, ничто по сравнению с той областью, в которую нам придется сей­час вступить, - областью желаний.

Если принять все книги, посвящен­ные воспитанию ума, за тысячу, то воспи­танию чувств посвящено едва ли десять работ, а воспитанию желаний - вряд ли одна.

Между тем в реальной жизни дело обстоит прямо противоположным обра­зом. Конечно, мы все хотим, чтобы наш ребенок был умным, способным и доб­рым, но самые большие тревоги связаны с его желаниями. В общем-то, ладно, чувствуй что угодно, но желать - желай лишь то, что положено, и не желай лишнего!

Почти вся педагогика толкует об уме, воле, чувствах, а нацелена она на жела­ния. Нет заповедей «чувствуй», «не чув­ствуй», заповеди издавна формулиро­вались «не желай», «не возжелай».

Но здесь нас ждет очередная и, по­ жалуй, самая крупная для воспитателя неприятность. Неудобнейший для науки факт в поведении человека заключается в том, что у многих людей (и, в част­ности, как раз у тех, кто доставляет хлопоты родителям и обществу) жела­ния часто не связаны ни с потребностя­ми, ни с пользой, ни даже с удовольст­виями - ни с чем! Ни с того ни с сего появляется в душе человека желание, которое ни он сам, ни тем более другие объяснить не могут. Гоголевский Коч­карев описал это так: «Поди ты спроси иной раз человека, из чего он что-ни­будь делает!»

Достоевский особенно настаивал на этом обстоятельстве. Он видел, что че­ловек вовсе не всегда ищет выгоды или пользы даже для себя, а часто поступает по капризу - безмотивно, как сказали бы теперь. Более того, этот каприз так дорог человеку, что он его не променяет ни на какие прекрасные дворцы.

Можно преисполниться моральным негодованием, можно сто лет с важным видом повторять, что нельзя потакать человеческим капризам, можно заклей­мить здесь, на бумаге, выматывающуюся личность, можно и в жизни ее заклей­мить. Что ж, все правда! Нельзя потакать капризам! И не будем потакать им! На бумаге и на кафедре педагогика – самая легкая из наук. Нельзя - и точка. Нехорошо. Надо, чтобы... Но перечитай­те хотя бы «Войну и мир» - там на каждом шагу встречаются всевозможные «вдруг» - вдруг сказал, вдруг сделал что-то, сам не зная почему... А что гово­рить о маленьких детях! Отчего десяти­летний мальчик шел в школу на уроки да не дошел? Всю Академию педагогических наук соберем - не объяснит. А мы - к мальчику: «Ну почему ты прогулял? Ну тебя же русским языком спрашивают! Ты что - язык прогло­тил?»

Как же все это изучать? Как этим управлять? Или поставим вопрос точнее: как получается, что у одних людей вся­кие «вдруг» не ведут ни к чему дурно­му, а у других крайне опасны?

Критический момент воспитания: как повлиять на желания ребенка? И если при этом мы не хотим подавлять дурные желания, потому что это значит лишь укреплять их, сеять зло, вызывать жела­ние еще более опасные. И если, доба­вим, мысль человеческая очень плохо справляется со своими и чужими жела­ниями.

Многие люди видят смысл воспита­ния в том, чтобы научить ребенка обуз­дывать дикие свои желания. Или так еще представляют себе воспитание: об­щество предъявляет человеку требова­ния, а он обучается приспосабливать свои желания к этим требованиям, адап­тируется. Теорий социальной адаптации (приспособления) великое множество. Но оглянитесь вокруг себя, вспомните знакомых - большинство людей вовсе не борются с собой, не обуздывают се­бя! Люди не воруют не потому, что боятся стыда или наказания, а потому, что им противно воровать. Люди при­ходят на помощь друг другу не потому, что они решили каждый день делать что-то доброе или являются привержен­цами теории малых дел, а просто пото­му, что любят людей. у действительно воспитанного человека нет недобрых же­ланий, зло претит ему. Он не сдержи­вается, не подавляет своих желаний, он делает все, что захочет, ни в чем себя не ограничивая, его никогда и не тянет к дурному, нечестному, некрасивому. Совесть и долг служат ему не для само­обуздания, они помогают ему различать добро и зло. Можно сказать, что такой человек и не знает долга - он не при­нуждает себя; а можно сказать, что та­кой человек все делает по долгу и ничего кроме долга не знает - он и вправду во всем руководствуется долгом. Ему не нужны механизмы самопринуждения, он чувствует себя внутренне свободным, даже если он и не во всем свободен в реальной жизни. Так, не курящий чело­век не курит вовсе не из долга перед со­бой и окружающими, и не из чувства стыда, и не потому, что у него обострен­ная совесть, и не потому, что он бережет здоровье, и не потому, что экономит деньги, и даже не потому, что он чело­век высокой нравственности, - да нет же! Он просто не курит!

Нормальное, надежное воспитание состоит не в том, что ребенка учат обуздывать свои желания, а в том, что ему нечего обуздывать: все, что ни за­хочет воспитанный ребенок, все хорошо.

Как бы нам разгадать секрет такого воспитания? Мы разгадаем его, если поймем, что человек не приспосабливает­ся к обществу, у него совершенно другие отношения с миром!

Даже самые развитые люди, я заме­тил, глубоко убеждены в том, что жить духовной жизнью - значит ходить в театры, читать книги, спорить о смысле жизни. Но вот в «Пророке»:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился...

Чего же не хватало пушкинскому герою - споров, театров и выставок? Что это значит - духовная жажда? Чего жаждет человек, когда у него духовное томление?

...До сих пор, говоря о душе, о чув­ствах и желаниях, мы находились как было ту сторону тоннеля, по которому идут в мир сердечные движения ребенка. Теперь перейдем на нашу сторону, по­смотрим, как идут наши сердечные дви­жения к ребенку.

Первый источник движения изнутри человека к миру - его, человека, по­требности. Первый источник встречного движения мира к человеку - его, мира, потребности. Не наши родительские и семейные нужды, а коренные потребнос­ти человечества в безопасности и в ма­териальном и духовном развитии. Мы пе­редаем детям заботу о потребностях человечества, часто даже и не замечая этого, потому что в нас, взрослых людях, такая забота живет в виде общего для всех стремления к правде, добру и кра­соте.

Если человек хоть в малой степени тянется к добру и рад, когда удается сделать что-то доброе, то это не он такой хороший родился - это ему передалось общечеловеческое стремление к добру. Если человек по возможности предпочи­тает правду, если возмущается при виде несправедливости, то это не он такой ум­ный и честный - это в нем есть частица от общего стремления Людей к правде. И если человека манит прекрасное, если все мы судим: это красиво, это некра­сиво, то ведь не мы открыли красоту в мире, нам была передана общечело­веческая тяга к ней!

Обычно желания делят на высокие и низкие, добрые и дурные или еще как ­то. Но разделим их по иному принципу: на конечные и бесконечные.

Конечные желания могут быть в принципе осуществлены к такому-то числу; это желания сделать, приобрести, получить, достичь, стать. Но никогда не исполнятся полностью, не исчерпают себя желания бесконечные - назовем их стремлениями: «священный сердца жар к высокому стремленью» (Пуш­кин). Бесконечно стремление к добру, неутолима жажда правды, ненасытен голод по красоте. Точно так же, как объективно существует общественное сознание, как существует язык, так же объективно, вне каждого из нас, суще­ствует в сердцах людей стремление к бесконечно высокому.

Когда человек умирает, то умирают его конечные желания, они сугубо лич­ные. Но бесконечные стремления оста­ются в людях - они ведь общие. Отто­го у духовно развитого человека возни­кает ощущение бессмертия. Отыщите, перечитайте предсмертные письма каз­ненных революционеров, подпольщиков, партизан - они все пишут о том, что их заменят другие борцы, что дело их не погибнет. Бессмертие своего дела, своих стремлений они искренно воспри­нимают как личное бессмертие, и пото­му они не боятся смерти. Здесь нет са­мообмана: общие стремления – часть их личной души, и поскольку эти стрем­ления не умирают, то не вовсе, следо­вательно, умирает и человеческая душа. Так возникло представление о бессмер­тии души, приобщенной к духу, к все­общему бесконечному стремлению к правде, добру и красоте. Как видим, здесь нет мистики.

Именно дух, собственное желание правды, добра и красоты, воспринятое от мира, высветляет все желания, вдруг возникающие в душе человека. Не пресс, а свет! Разум же дан человеку не для обуздания страстей, с чем он обычно не справляется, а для различения добра и зла, истины и неправды, без которого нет нравственности, нет духа. Но дух не­насытен, он рождает томление, духовную жажду, утолимую только творческим трудом, деянием, подвигом: «Восстань пророк...». Цель трудового воспитания, как и воспитания вообще, - вызвать эту жажду.

Если не воспитать сердечные спо­собности верить, надеяться и любить, то ребенок будет невосприимчив к ду­ховным стремлениям. Высшие стремле­ния мира не встречаются с высшими сердечными способностями, проходят мимо - и ничего не происходит. Но мо­жет случиться и обратное: есть добрые, способные любить и надеяться люди, которые не знали в детстве и в юности высших духовных стремлений, не встре­тились с ними. Такие люди не нарушают моральных законов, но бездуховность их сразу видна. Добрый и работящий человек, но не мучается его душа, не мо­жет, не хочет он выйти за круг быто­вых забот и переносит тяготы жизни не сознательно, не с бодрым и ясным терпением, а покорно.

Духовность не то, что культура по­ведения или образованность. Огромное количество людей, не имея образования, обладает высочайшей силой духа, вос­принятой в народе. Интеллигентность не образованность, а духовность – вот отчего самые тонкие ценители искусства бывают порой негодными людьми. Да по­тому это совмещается, что само по себе чтение книг, посещение театров и музеев не есть духовная жизнь. Духовная жизнь человека - его собственное стремление к высокому, и если оно до­статочно сильно, то книга или театр волнуют его, потому что отвечают его стремлениям. В произведениях искус­ства духовный человек ищет собесед­ника, союзника, ищет высшего духом ­ ему искусство нужно для поддержания собственного духа, для укрепления соб­ственной веры в добро, правду, красоту.

Если же дух человека низок, то в театре и в кино он лишь развлекается, убивает время, даже если он является ценителем искусства. Точно так же может быть бездуховным и само искусство - все признаки таланта налицо, но нет стрем­ления к правде и добру и, значит, нет искусства, потому что искусство всегда духоподъемно, в этом его назначение.

Мой товарищ так ответил на вопрос о его воспитании:

- Отец мною совсем не занимался.

Но когда бы я среди ночи ни проснулся, я видел щелочку света под дверью его комнаты. Он работал... Вот эта щелочка меня и воспитывала!

На щелочке воспитывают, на фото­графии отца-солдата - и вовсе нет в живых, с войны не вернулся, а воспи­тывал.

Как умеем, потихоньку, не торопясь, преисполнившись веры в ребенка, будем передавать ему наши стремления к добру, правде, красоте, т. е. укреплять его дух. Этого вполне достаточно для хорошего воспитания, больше ничего не нужно! В самом деле, если наш вы­росший сын во всех жизненных выбо­рах будет тянуться в сторону доброго, честного, красивого, то что же нам еще от него ждать! Ведь дух - это стремле­ние, воля. Творческая воля.

Спрашивают: но как быть тем родите­лям, у которых нет этих стремлений к высокому? Как им воспитывать детей?

Ответ звучит ужасно, я понимаю, но надо быть честным: никак! Что бы такие люди ни предпринимали, у них ничего не выйдет, и единственное спасение для их детей - какие-то другие воспита­тели... Воспитание детей - это укрепле­ние духа духом, а иного воспитания просто нет - ни хорошего, ни плохого. Так получается, а так не получается, вот и все.