Глава 21. По другую сторону тепла.

Свет беспощадно резал глаза даже через полуприкрытые веки. Драко застонал, пытаясь спрятать лицо, и с беспомощным удивлением обнаружил, что не может ни поднять руку, ни пошевелить головой.

— Слава Мерлину… — услышал он знакомый скрипучий голос.

Голос ворчал, скрывая за привычным раздражением и язвительностью слишком очевидное облегчение. Нестерпимо горячие нервные пальцы ощупали лоб, вырывая из груди новый стон.

— Профессор… — прошептал Драко и стиснул зубы, сдерживая непрошенную дрожь.

— Вашими стараниями — больше нет, — не слишком приветливо ответил Снейп, и Драко смог, наконец, собравшись с силами, чуть приоткрыть глаза.

Высокий, еще более исхудавший — и похожий от этого на исполинскую черную птицу, алхимик расхаживал рядом с кроватью, сцепив кулаки за спиной. Взгляд выхватывал, словно по кадрам, потемневшее лицо с едва зажившим шрамом на скуле, сжатые в ниточку бескровные губы — и глаза, на дне которых под тенью привычного живого огня затаилась безжизненная, пугающая пустота.

Драко совершенно не волновало, как он оказался в больничном крыле Хогвартса. Важным было другое — и важным настолько, что решиться и сформулировать вопрос было просто невозможно, и оставалось лишь беспомощно смотреть на снующего взад и вперед Снейпа.

— Гарри… — кусая губы, выдохнул Драко наконец, сверля растерянным взглядом фигуру профессора. — Он… что?..

Снейп остановился. Лицо на миг превратилось в непроницаемую маску.

— А ты сам — что? — каким-то не своим голосом ответил вопросом на вопрос он, не отводя глаз. — Не интересно?

Драко машинально попытался пошевелиться — это снова не удалось сделать. Лихорадочно блестящие глаза на бледном лице настороженно впились взглядом в профессора, вынуждая того сдаться и опустить голову.

— Не дрыгайся, — буркнул Снейп, опускаясь на край соседней кровати и устало пряча лицо в ладонях. — Я насчитал двадцать три перелома, кости срослись, но чувствительность восстанавливается медленнее, так что еще два-три дня поваляешься…

Драко подавил усмешку, прикрывая глаза. Двадцать три перелома, когда обрушивающийся исполинский замок грозил превратить в растертую кашу всех, кто имел глупость находиться внутри?

— Тебе повезло, — спокойно продолжал Снейп, не поднимая головы. — Ты попал под перекрестье двух плит, так что только перебило позвоночник и здорово покрошило правую сторону тела.

— А вы? — равнодушно поинтересовался Драко.

— А меня вышвырнуло через пролом в стене, когда… ну… ты помнишь. Так что — я имел счастье лицезреть разрушение Малфой-Менора из первого ряда, если можно так выразиться.

Драко хмыкнул. Ощущение сюрреалистичности происходящего усиливалось с каждым произнесенным словом.

— Не думал, что под такой толщей камня кто-то мог выжить, — невесело усмехнулся Снейп. — Но тебе повезло еще раз — я увидел руку со змеей на запястье… она торчала из-под обломков… По счастью, оказалось, что к ней даже все еще крепились остальные части тела.

Драко скосил взгляд вниз. Серебряная змейка, привычно свившись браслетом вокруг левой руки, дремала, положив голову на собственный хвост и прикрыв глаза. Драко до боли прикусил губу и почему-то подумал о том, что, пока Снейп молчит, пока вопрос повис в воздухе без ответа, еще ничего непоправимого не произошло…

— Как ты оказался в зале? — устало поинтересовался Снейп.

Драко попытался пожать плечами и снова потерпел неудачу.

— Прибежал… — прошептал он, глядя, как Цисса нервно подергивает во сне кончиком хвоста.

Снейп поднял голову, сверля его раздраженным взглядом.

— Я имею в виду — как ты выбрался из подземелий? Из камеры? Тебя ведь там содержали?

Драко слабо улыбнулся и прикрыл глаза.

— Вышел — вслед за Ноттом, — тихо сказал он. — Этот придурок так торопился, что дверь не закрыл…

Он вспомнил, как стоял, вжавшись в стену за спиной Нотта, чувствуя, как дрожит наполненный тошнотворным запахом крови воздух от его страха. Как подогнулись колени, когда выхваченная из полубезумного разума Пожирателя Смерти картинка дошла до сознания, почти вызвав истерику — полуразрушенный зал, тело Дамблдора, и Поттер, живой Гарри Поттер, стоящий на коленях перед упивающимся своей властью Темным Лордом…

Снейп долго молчал, подбирая слова. Драко невольно усмехнулся, поняв, что именно тот пытается сформулировать.

— Я убил его, — негромко пробормотал Драко. — Люциус мертв, профессор. Я это сделал.

— Самозащита, — убежденно перебил его Снейп. — Никто не станет винить тебя, ты защищался…

Губы Драко растянулись в нехорошей улыбке, и профессор поперхнулся словами, глядя на его лицо.

— Если я скажу, что вспылил, потому что отец забрал у меня мой браслет, это прозвучит очень странно? — негромко спросил он, отвечая на взгляд.

В глазах Снейпа что-то промелькнуло.

— У тебя шок, — буркнул он, отворачиваясь. — Тебе надо поспать.

Драко хмыкнул, прикрывая глаза.

— Профессор… — настойчиво прошептал он, запнулся, вдохнул и начал снова. — Профессор, Гарри…

— Ты все видел сам, — жестко перебил его Снейп. — Ведь видел.

Драко до боли стиснул зубы, с шумом выдохнув и сжав дрожащие губы. Он больше не хотел открывать глаза, и вообще — смотреть на кого-либо. Сейчас ему казалось, что и не захочет — наверное, уже никогда.

Он действительно видел, вбежав в зал Малфой-Менора, как взметнулся столб пламени, охватывая фигуру Гарри, он даже разглядел сквозь оранжевую завесу пустые, почти бессмысленно смотрящие куда-то в пространство глаза, едва заметно шевелящиеся губы…

А потом пламя взревело, огненная стена раздвинулась, поглотив тела Темного Лорда и Альбуса Дамблдора, на миг став недоступной взгляду, и с грохотом, отдававшимся под ногами, поднялась к потолку и исчезла, унося с собой всех троих и оставив только выжженный круг на полу.

Последнее, что помнил Драко — это собственный крик, перекрывающий грохот обрушивающихся стен.

— Драко… — прошептал Снейп, снова кладя горячую ладонь на его лоб.

— Уходите, — выдохнул тот, крепко зажмуривая глаза, словно от реальности можно было отвернуться, и это могло бы хоть что-то изменить. — Уходите, я…

Ладонь исчезла со лба, и Снейп почти бесшумно вышел, оставляя Драко наедине с пустотой.

* * *

Два-три дня как-то незаметно превратились почти в три недели. Драко не протестовал и не спорил со Снейпом, когда тот каждое утро вваливался в больничное крыло и осматривал срастающиеся переломы, с присущим ему недовольством констатируя — надо ждать. Наверное, процесс можно было бы как-то ускорить — если очень захотеть, но Драко не был уверен, что нуждается в этом. Пустота владений мадам Помфри, погибшей почти месяц назад, ничем не отличалась от пустоты в душе Малфоя, и он не испытывал желания сменить обстановку.

Он просто смотрел в потолок, разглядывал барельефы и трещины, равнодушно выслушивал язвительные комментарии Снейпа — и молчал в ответ.

Известие об увольнении Северуса Драко принял, как нечто само собой разумеющееся. Возможно, чего-то подобного он и ожидал в случае такого исхода войны — стихийные маги сыграли в ней слишком значительную роль, чтобы не замечать их, и при этом остались чересчур спорными фигурами, чтобы позволить им пожинать лавры.

Через два дня после того, как Снейп, пронзая каждого встречного взглядом горящих черных глаз, притащил своего воспитанника в Хогвартс, Визенгамот принял закон о принудительной резервации стихийных магов, выдержавших три и более прямых контакта со стихией — либо хотя бы дважды использовавших свою силу (Драко узнал об этом от самого Северуса). Им не разрешалось вступать в контакты с людьми, за исключением волшебников, являющихся добровольными наблюдателями (вообще-то, Снейп сказал — надзирателями) за этими магическими существами, и то не чаще раза в месяц.

Маг, уличенный в третьей попытке применения силы, официально признавался сумасшедшим, объявлялся вне закона и подлежал уничтожению (на этом месте Снейп сообщил по секрету, что самая большая проблема Визенгамота на данный момент — придумать, как, собственно, вообще можно убить непослушного мага, не рискуя при этом жизнью палача).

Маги, участвовавшие в военных действиях — неважно, на чьей стороне — были обязаны пройти психологическое освидетельствование и получить либо возможность существовать — с ограниченными правами — среди людей, либо указание отправиться в ссылку на неопределенный срок.

С поправкой — каждому магу оставили право на смерть в случае, если ему присуждалась бессрочная изоляция (на этом месте рассказа на кривую улыбку расщедрился даже Драко).

— И что, когда пойдете сдаваться? — равнодушно поинтересовался он у профессора.

Снейп презрительно хмыкнул.

— Уже, — сообщил он. — За нас двоих.

— И?

— Лежи, — пожал плечами Снейп. — Они пока не могут решить, награждать нас или изолировать. Так что — официально ты восстанавливаешься после ранения, а мне позволено жить здесь до начала учебного года, пока они не решат, что с нами делать. В любом случае — сейчас я отстранен от должности, и, скорее всего, это вряд ли изменится.

— Кто заменит директора? — вздохнул Драко. — МакГонагалл?

Снейп молча кивнул.

В их разговорах было всего две запретные темы — Гарри Поттер вообще и произошедшее в Малфой-Меноре в частности. И Драко был благодарен профессору за это подобие участия. Говорить о первом было слишком больно, о втором — пока — слишком страшно. Куда как веселее обсуждать то, что происходило за стенами, временами срываясь на истерический смех и тут же ловя себя на абсурдном понимании, что весь этот хаос — это и есть реальность, в которой предстоит жить.

Неужели, пройдя через все, мы заслужили — это? Драко полагал, что да. Не спасибо же говорить тем, кто спас Магический Мир от падения в бездну. Тем более, что тот, кто действительно заслужил награду, сейчас мертв — так же, как и его противники.

Дни шли один за другим, засушливое лето нестерпимо жарило в окна, Снейп лениво подыскивал себе новую должность — Драко предполагал, что он просто убивает время, поскольку желающих нанять на работу стихийного мага сильно поубавилось. Лежа в постели и глядя в потолок, бывший слизеринец постепенно все чаще приходил к мысли, что боится задуматься о том, что произошло — и о том, что ему делать дальше.

Произошло слишком многое, а слово «дальше» навевало неизбывную тоску. С этим надо было как-то бороться, и однажды, рассматривая, как движутся тени по барельефам, украшающим больничное крыло, Драко понял, что никогда не осмелится принять неизбежность, если будет продолжать прятаться здесь. Время покоя и апатии закончилось — и стоило взять себя в руки и решиться, наконец, на то, что давно уже пора было заставить себя сделать.

— Я отправляюсь домой, — сообщил он Снейпу на следующий день.

Равнодушное лицо Северуса — теперь оно было таким почти всегда — на миг исказилось гримасой, которая, видимо, должна была означать раздражение.

— Раскопки в Малфой-Меноре еще не закончены, — сообщил он тоном, предназначенным для клинических идиотов. — Министерство рыщет там уже почти месяц, и я не думаю, что оцепление снимут в ближайшие полгода. Драко, что ты забыл на этих развалинах?

Малфою стоило титанических усилий выдержать цепляющий взгляд Снейпа и не ответить дерзостью на резкость.

— Я отправляюсь домой, — мягко повторил он наконец. — В поместье Блэков. Сегодня.

Снейп выдохнул сквозь зубы и отвел глаза.

— А на этих развалинах ты что забыл? — негромко спросил он. — Драко, я не думаю, что будет правильно…

— Это — мой дом, — перебил его Драко. И добавил чуть тише: — я буду рад, если вы заглянете на огонек, профессор. Вдруг вам станет скучно в этих стенах.

Губы Снейпа дрогнули в подобии улыбки. Драко невольно подумал, что от них обоих и впрямь осталось только слабое подобие — во всем. Тени людей, тени личностей, тени магов. Тени самих себя.

— Я должен поставить кого-то в известность о своем местонахождении? — уточнил Драко.

— Сам сообщу, — буркнул Снейп. — А ты постарайся не прибить там эльфа сразу же, он, хоть и тупой, но в доме пригодится.

Драко ответил очередным подобием усмешки.

Он ни за что не хотел признаваться даже самому себе, насколько ему было страшно думать о том, что ожидает его в месте, которое он так смело называл домом.

* * *

Только шагнув через кладку камина на ковер гостиной, Драко понял, почему все последние недели отгонял мысли об этом доме. Старался не думать ни о чем, что вызывало бы хоть какие-то чувства. Потому что — все, на что натыкался взгляд, сейчас причиняло только истерическую, отчаянную, неприкрытую боль, и Драко не был уверен, что готов испытать такое. И что он вообще когда-нибудь станет к этому готов.

— Ты? — удивленно подняла голову Гермиона.

Она читала книгу, забравшись с ногами в кресло, и вся ее поза выражала — я у себя дома и никого не жду. За прошедший месяц девушка успела стать здесь хозяйкой, и ей напрочь не нужны были полусумасшедшие стихийные маги, вваливающиеся с таким видом, как будто имеют на это право. Драко чуть не взвыл — он совершенно забыл, что она вполне может до сих пор ошиваться здесь. Или, возможно, его подсознание просто вытеснило эту мысль, как нежелательную.

В карих глазах плескались удивление и страх, и на мгновение Драко стало легче дышать — как только он увидел, что она по-прежнему боится. Хоть что-то в этом мире неизменно, кроме тупости, невольно подумал он.

— Вон отсюда, — спокойно бросил Драко, проходя мимо. — Сейчас же.

Грэйнджер, казалось, пыталась просверлить взглядом дыру в его затылке. Она вжалась в спинку кресла, стиснув подлокотники, и так лихорадочно соображала, какую линию поведения выбрать, что Драко как будто услышал щелканье шестеренок в ее мозгах. Он остановился и ответил на взгляд.

— Малфой, я понимаю, что ты… — начала было она.

— Не думаю, что ты что-то понимаешь, — холодно перебил он. — Грэйнджер, я не придушил твою подружку — и буду жалеть об этом до конца своих дней. Полагаешь, я позволю себе смалодушничать и рискнуть не придушить и тебя, если мне снова покажется, что так будет правильнее?

Гермиона остолбенела. Губы ее дрогнули, словно она пыталась сдержать жалобные слезы несправедливой обиды.

— Вот ты еще разревись теперь… — поморщился Драко, прислоняясь к стене и запрокидывая голову. — Грэйнджер, я устал. Не добавляй мне проблем, хорошо? Просто собирайся и уматывай — куда угодно. Хоть в Хогвартс, там тебя с радостью примут, я полагаю.

Она смотрела так, будто ей только что плюнули в распахнутую душу. Но взгляд при этом был пристальным и изучающим.

— Я тоже переживаю, между прочим, — негромко сказала она. — Не думай, что ты — единственный, кому Гарри был дорог…

Драко медленно перевел на нее мгновенно заледеневший взгляд. Выбрала, куда ударить, тварь?

— Хочешь поговорить о нем? — чуть слышно произнес он. — А о том, что это твоя подружка заварила всю кашу, в которой он оказался, не хочешь?

Гермиона вспыхнула до корней волос.

— У тебя нет доказательств, — процедила она. — Ты просто пытаешься поквитаться с Джинни за то, что остался один. Может, ты, вообще, сам во всем виноват, а теперь ищешь, кого сделать крайним?

Драко помолчал, скривив губы в горькой усмешке.

— Вон отсюда, Грэйнджер, — понизив голос, устало сказал он и отвернулся. — Третий раз повторять не буду. У тебя полчаса на сборы, и — чтоб я тебя в радиусе мили отсюда не видел. Никогда.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Беспомощная ярость Гермионы пробивалась даже сквозь стены, и Драко хотелось оказаться как можно дальше от разозленной девицы. Он слишком устал от чужих эмоций, проблем, желаний, ожиданий, планов и предположений.

К черту все, утомленно подумал Драко. Ей больше нечего здесь делать, а мне незачем заниматься благотворительностью. Война окончена — и мне плевать, что на самом деле она будет длиться еще, может быть, годы. Свои проблемы Грэйнджер отныне будет решать самостоятельно.

Чертовы тупые гриффиндорцы… Если разобраться, то все края цеплялись именно за них. За Уизли, за Финнигана, за Грэйнджер. Даже за… да. За него. За его неистребимую тягу помочь всем и вмешаться во все… За эту его чертову способность быть тем, кто необходим именно сейчас. За его силу — бесшабашную, отчаянную, хулиганскую… За его умение быть настоящим. Живым. Солнечным.

Боль потери обрушилась так предательски неожиданно, что Драко задохнулся, вжимаясь в стену и стискивая зубы до ломоты в челюстях. Он знал, всегда знал, что рано или поздно она придет. Но — разве можно быть к этому готовым?..

Грэйнджер нашла его сидящим на подоконнике в Малой Гостиной. Обхватив колени, Драко смотрел в окно, прислонившись лбом к стеклу, и обозленная Гермиона невольно подумала, что, возможно, он пытается сделать из этого дома склеп для самого себя — еще дышащего, но уже не живого.

— Малфой? — негромко окликнула она его от двери. — Я уезжаю…

Драко невыразительно кивнул, чуть повернув голову, но не отводя глаз от покачивающейся на ветру ветки яблони по другую сторону стекла. Гермиона набрала в грудь воздуха и, собравшись с духом, выпалила:

— Малфой, Гарри… он знал, что так закончится. Что вы… забудете друг друга. После Разделения.

Драко замер на вдохе, почти перестав дышать. Взгляд заледенел, на миг напомнив девушке о бездне, дохнувшей однажды из этих глаз ей навстречу.

— Он знал, что это необходимо. Разорвать связь. Он говорил, что только так можно все исправить…

Гермиона мялась, подбирая слова, и Драко с тоской подумал, что она, похоже, искренне верит в то, что сейчас может чем-то помочь ему. Что от этих слов ему станет легче.

— Так что — не делай вид, что тебе жаль его! — выкрикнула она невпопад. — Вы не умеете любить! Вы только привязываетесь друг к другу, как два паразита. Надеюсь, ты сможешь найти, на ком паразитировать дальше.

Драко молчал, прикрыв глаза. Он улыбался.

— Я считаю — для него только лучше, что он умер! — запальчиво заявила Гермиона, вздернув подбородок. — Вы же хуже, чем оборотни, те хоть раз в месяц чудовищами становятся, а вы просто — не люди! Это все равно, что превратиться в зомби! Ходит человек, выглядит совсем как тот, кого ты знал и любил, и голос такой же, и привычки, только сделать его таким — это хуже, чем просто убить. Лучше умереть, чем… вот так…

— Согласен, — спокойно обронил Драко, не открывая глаз.

— Я знала Гарри семь лет! — с вызовом сказала Гермиона. — И, знаешь — Дамблдор был прав. Гарри Поттер умер почти полгода назад, и нам стоило поверить в это и похоронить его, а не поддаваться на то, что по земле бродит чудовище с его лицом и улыбкой. Это был не он. И поэтому — я рада, что так случилось. Это не жизнь… у вас.

Драко пожал плечами, кусая губы и давя усмешку. Эта дурочка была права — куда больше, чем полагала сама. Она не понимала и половины из того, что говорила сейчас, но, как ни странно, это не мешало ей попадать в точку. Мы — не люди. И то, что у нас — не жизнь.

А, возможно — и не любовь.

— Прощай, Грэйнджер, — негромко сказал Драко, не поднимая взгляда.

* * *

Он методично и тщательно закрыл камин, через который теперь ни одна голова не смогла бы пролезть — даже чтобы поговорить. Он потратил полдня, изобретая максимально надежную защиту для входа с улицы. Он усилил антиаппарационный и антисовиный барьер, проверил заклятье ненаносимости и наложил все подвластные его фантазии чары отвлечения внимания. Этот дом станет не просто недоступным, его вообще не должно больше быть. Ни для кого.

Кроме Северуса, который не в счет. Криво усмехнувшись, Драко подумал, что, пожалуй, простит профессору тот единственный случай, когда Снейп ввалился не вовремя и оказался некстати. Тем более, что подобных ситуаций здесь больше и не предвиделось…

…в ближайшее время.

Эта мысль пугала и отдавала нездоровым оттенком сумасшествия, но, чем больше проходило времени, тем яснее и отчетливее Драко понимал, что, наверное, знал это в глубине души с самого начала. Знал — и именно в этом и боялся признаться даже себе.

Поттер вернется. Иначе просто не может быть, потому что иначе — ох, это и впрямь уже будет полная бессмыслица. Он вернется, потому что это — его дом. Потому, что он обещал быть рядом, пока… ну, пока между ними есть то, что они оба чувствуют. Черт, да просто потому, что он — Поттер, который все делает наперекосяк, наверняка он даже умереть не способен, как все нормальные люди! Он слишком упрям, чтобы позволить двум великим магам одержать над ним верх.

Он вернется. Нужно просто ждать.

Мысль балансировала на границе с отчаянием и поджидающим совсем рядом безумным, нечеловеческим страхом, от которого пока довольно успешно получалось спрятаться.

Драко забивал дни под завязку, копаясь в бумагах (потом ведь будет совсем не до этого), затеяв ремонт на верхних этажах (Поттер оценит, хотя он ужасающе рассеян и невнимателен), отстраивая открытую террасу (с самого начала хотел, когда закончится война, показать Поттеру, что аналог той площадки в башне Астрономии можно устроить и здесь)… Он засыпал за столом в кабинете, в любой из гостевых спален, где возился вместе с Добби, помогая тому собственной магией, пару раз — даже сидя в кресле в Малой Гостиной — Большая его не привлекала из-за… ну, например, открытой пасти камина, пусть даже и мертвого, и вообще — Драко был слишком занят, чтобы брать на себя труд добираться каждый вечер до собственной комнаты.

Время от времени появлялся Снейп, и с ним Драко был корректен и вежлив, стараясь не замечать, как ощупывает его каждый раз при встрече цепкий взгляд профессора, впиваясь в глаза, в лицо, в спину. Да, он знал, что мало спит и чертовски устает, но уж кто бы говорил, что называется — Северус и сам временами походил на полуголодного вампира.

Раскопки в Малфой-Меноре продолжались, не приводя ни к чему, и Драко это не удивляло — и так понятно, что в лучшем случае удастся установить лишь примерное количество погибших. Опознать их не оставалось никакой возможности — сложно иметь дело с растертой между камнями кашей. Тут и с числом-то можно было определиться, только исходя из того, что какие-то фрагменты находили чуть дальше от других — и на этом основании решали, что это был отдельный человек. С частями, лежащими вместе, было и вовсе неясно — те вполне могли принадлежать и одному, и двоим, и троим… В общем, учитывая тот факт, что никто не мог с уверенностью представить даже количество людей, находившихся в замке в тот злополучный (кому как, большинству — очень даже замечательный) вечер тридцать первого июля, раскопки выглядели очередной абсурдной попыткой Визенгамота изобразить видимость бурной деятельности.

Не удалось идентифицировать даже тело Джинни. Драко подозревал, что ее обгорелые останки от удара просто рассыпались в прах, на который никто не обратил внимания. В любом случае — он считал, что последняя из многочисленных Уизли получила свое, в чем-то даже частично загладив свою вину. Очень-очень частично. Совсем чуть-чуть.

От Северуса всегда хотелось как можно скорее избавиться, окунувшись в привычное одиночество. Пытливый, пронзающий, как рентген, взгляд профессора нервировал Драко, расшатывая и без того непрочный, едва устоявшийся быт. И еще — это был страшный и неприличный секрет, но Малфою не хотелось, чтобы Поттер, вернувшись, застал здесь профессора Снейпа. Глупость, но Драко никак не мог избавиться от холодного, четкого понимания, что в прошлом он наделал бездну ошибок, и ему больше не хочется их повторять.

Например, Поттер всегда был нечеловечески, просто патологически ревнив, и Драко время от времени провоцировал его, делая вид, что Гарри стоит научиться держать себя в руках, или начать доверять ему, или разобраться с собственной неуверенностью в себе… Поттер был таким, каким он был, и — ох, черт, сейчас Драко отдал бы все, не задумываясь, вообще, все — только за то, чтобы когда-нибудь Гарри шагнул из камина, взъерошивая свои вечно лохматые волосы и хмуря брови, и плевать на его вечную идиотскую ревность. Пусть ревнует к кому угодно… только пусть уже возвращается.

Драко ждал его постоянно, каждую минуту, пряча это ожидание даже от самого себя, делая вид, что вовсе не думает о том, что будет, когда Поттер снова появится здесь. Он изобретал для себя все новые и новые занятия, он следил за событиями в Магическом Мире, он старательно изображал перед Снейпом присущую каждому здравомыслящему стихийному магу холодность и отстраненность и, закрывая за ним дверь, вздыхал с облегчением — все хорошо. Он не заметил.

Драко знал, что готов ждать — сколько потребуется. Бесконечно. Если честно, он вообще не допускал мысли, что Поттер не вернется сюда. Потому что — разве он может не вернуться?..

Это произойдет. Вечером, когда уставший Драко будет тереть покрасневшие глаза, сидя в кресле и зарывшись в кипу бумаг, Гарри ввалится в кабинет, прислонится к косяку и скажет — Малфой, черт тебя побери, ты опять застрял в своих цифрах! И в его голосе будет упрек, и еще — обида, что ему пришлось тащиться через весь дом, а Драко уставится на него и в первый раз в жизни не найдет слов, чтобы ответить надлежащей гадостью, а Гарри усмехнется, снимет свои дурацкие очки и вздохнет — слушай, я очень устал…

Вечера проходили один за другим, и Драко старательно не думал о том, что каждое мгновение машинально прислушивается, не заскрипит ли лестница под знакомыми шагами. Она не скрипела.

Почему так долго? — невольно спросил он сам себя однажды. Нет, я все понимаю, но — почему? Ведь я же жду, что еще ему нужно, разве ему чего-то не хватает, чтобы прийти ко мне? Грэйнджер говорила — мы перестанем чувствовать после Разделения, ха, черт, да, не поспоришь, мы и впрямь перестали, особенно — учитывая тот факт, что сейчас это было бы просто проблематично… Он ведь… Гарри, он… ну, его нет в этом мире, ведь так? Вот поэтому я его и не слышу. Трудно провести достоверный эксперимент, когда находишься в разных мирах. Я просто буду ждать его, и однажды…

Утром. Я еще буду спать, а он войдет в комнату — тихонько, на цыпочках, но на самом деле, как всегда, неуклюже зацепившись за стул, — присядет рядом со мной на корточки и запустит огрубевшие пальцы мне в волосы. А я проснусь и почувствую, как перехватывает дыхание от его прикосновений, как подкатывает комок к горлу, потому что он посмотрит на меня своими пронзительными зелеными глазами, и я уставлюсь на него, как идиот, и поймаю себя на дурацкой мысли — твою мать, Поттер, как же я соскучился!..

Сколько еще придется прожить без тебя? Сколько еще ждать? — подумал Драко однажды утром, глядя, как за окном медленно кружатся внезапно пожелтевшие листья. С этого дня он воспылал страстной любовью к подоконникам — и все чаще проводил ночи, прижавшись лбом к стеклу, водя по нему кончиками пальцев. Ему хотелось запомнить каждую секунду отчаянно ускользающего времени, он не знал — почему, но чувствовал, что время заканчивается. Время ожидания, время надежды. Время будущего.

На улице чертовски холодало, и Добби изнылся, что пора заняться подготовкой поместья к зиме, что здесь не зимовали кучу лет, что хозяин должен прислушаться к его словам… Драко в конце концов согласился, в глубине души начиная тихо ненавидеть эльфа за то, что рано или поздно осень тоже закончится. Как и лето. Как и он сам.

Потому что — потом, когда Поттер вернется, Драко сгребет его за грудки и так от души впечатает в стену, что у того посыплются искры из глаз. Он схватит его за плечи и заорет прямо в лицо — Мерлин тебя побери, где можно было шляться столько времени?! Ты хоть думал своей башкой о том, что я здесь, что я жду тебя — каждый день, каждый чертов день?! Что ты бросил меня?!

Губы Поттера будут шевелиться совсем рядом, так близко, и Драко не был уверен, что не сорвется на слезы, на истерику, что не бросится целовать их, продолжая бормотать ругательства, повторяя — Гарри, Гарри… — что сможет сохранить рассудок, еще только раз посмотрев в его глаза, почувствовав его тепло, его близость, его запах…

А осень надвигалась все неотвратимее…

* * *

В это ничем не отличающееся от прочих утро Снейп ворвался, как всегда, взметнув полой мантии, и на мгновение замер, пристально глядя в серые глаза.

— Драко, что происходит? — спросил он.

Малфой равнодушно пожал плечами и ответил на взгляд.

— А в чем дело? — отозвался он.

Губы Снейпа дрогнули и сжались в ниточку. Одним резким движением он схватил Драко за плечо и, подтащив к зеркалу, развернул к нему лицом. Бывший слизеринец оторопел — и некоторое время недоумевающе хлопал глазами, глядя на тощую бледную тень с опухшими веками.

— Я устал, — признался он наконец. — Пару дней не удавалось выспаться…

— Да? — невинно поинтересовался Снейп. — И где ты спишь?

Драко усмехнулся.

— Где придется, — честно ответил он. — Видите ли, это мой дом, в нем полно спален, и я имею право спать, где захочу.

— Где угодно, кроме собственной комнаты? — уточнил Снейп.

«Добби. Прибью скотину», — машинально подумал Драко.

— Вам-то что, профессор? — спросил он вслух, устало поморщившись.

Глаза Снейпа нехорошо вспыхнули.

— Драко, теперь ты — самый обычный стихийный маг, — отчеканил он. — Тебе противопоказаны сильные эмоции. Тебя некому защитить. Ты — мой воспитанник, и ты — разрушаешься. Возможно, у меня нет права вмешиваться, но я полагаю, что находиться здесь и дальше — для тебя, скажем так, чревато. Этот дом отвратительно на тебя влияет. Если не можешь, оставаясь здесь, сам взять себя в руки, я думаю, стоит попробовать немного развеяться.

Слово «развеяться» в данной ситуации почему-то прозвучало нелепо.

— Что вы предлагаете? — равнодушно спросил Драко.

— Ты поедешь со мной, — непререкаемым тоном заявил Снейп. — В Хогвартс. Занятий в этом году все равно нет, тебе никто не запретит какое-то время пожить там.

Это было некстати. Драко не хотелось оказаться где-то далеко, когда Гарри вернется. Но он — действительно — очень устал… И, наверное, если не слишком надолго, то все равно…

— Добби! — вздохнув, позвал он и наклонился к появившемуся эльфу. — Добби, я… Меня некоторое время не будет. Ты сможешь сообщить в Хогвартс, если… здесь что-нибудь произойдет?

— Да, сэр, — испуганно пискнул тот.

А потом Снейп почти силой вытащил Драко из дома.

Наверное, это была бы стоящая идея, если бы местом назначения оказался не Хогвартс. Даже не потому, что все, на кого Драко натыкался в коридорах, цепенели и каменели, стараясь максимально быстро испариться с дороги. И не потому, что проклятый шепоток за спиной не утихал почти никогда, и Малфою казалось, что он слышит его, даже не выходя из собственной комнаты.

Просто почему-то все здесь — каждый камень, каждый закуток, каждый пустой класс — напоминало о нем. Еще острее и больнее, чем дома. Или, может быть, Драко просто отходил от шока — и чем дальше, тем явственнее чувствовал, как сильно ему не хватает присутствия Поттера. Его хрипловатого голоса, его хулиганских улыбок, его эмоций. О, да, Гарри умел чувствовать — как никто… В этом мире не осталось ни одного человека, способного потягаться с неугомонным гриффиндорцем хотя бы в этом.

В башню Астрономии Драко не решился подняться ни разу — он не был уверен, что выдержит то, что она способна ему показать. Он избегал тупика на втором этаже — с запертой сейчас комнатой, которую они делили с Гарри во время экзаменов. Он с трудом находил в себе силы даже просто бродить по коридорам замка, помня каждую мелочь, каждую свару, ссору, драку, затеянную ими за почти семь лет, проведенных в Хогвартсе.

Снейп настаивал на пользе свежего воздуха, и Драко исправно гулял — неосознанно стараясь огибать по дуге квиддичное поле. Он чего-то ждал — при этом плохо понимая, для чего именно находится здесь, и тревога в пронзительных черных глазах профессора временами доставала так, что хотелось бросить все и сбежать обратно, лишь бы перестать притворяться.

Первый звоночек прозвенел самым обычным октябрьским утром, когда Драко бродил по окрестностям Хогвартса, устало щурясь на осеннее солнце. Деревья покачивали оголенными ветками, над Запретным Лесом щебетали птицы, заброшенный без хозяина домик Хагрида зиял провалами темных окон. Драко добрел до озера и сел на пригорке, прямо на пожелтевшую траву, утомленно пощипывая ее кончиками пальцев.

А потом что-то произошло.

Воздух внезапно наполнился многоголосым гулом ревущей толпы, солнце вспыхнуло с ослепительной яркостью, мир обрел краски, не доступные октябрю — небо стало ярко-голубым, трава — зеленой, деревья зашумели листвой, и ветер пел, гоняя волны по поверхности озера, в котором отражались облака, а не осенняя серость.

Задохнувшись от нахлынувших воспоминаний, Драко оцепенело смотрел на две фигуры, что двигались у самой кромки воды, сбросив мантии и вытянув палочки в шпаги. На лицах светилось ожидание, и уверенность, и надежда, и такая вера в то, что все еще — впереди, что они оставляют за спиной самое страшное, идя навстречу друг другу, и их глаза сияли, впиваясь в любимые черты, их губы шептали — да! — и они смеялись, боже, как они смеялись…

Как безоглядно они верили в возможность — нет, в неизбежность счастья, как жаждали, как нуждались друг в друге! Какой сладкой и длинной казалась жизнь — тогда, как пьянил и туманил голову запах свободы, и Драко захотелось кричать во весь голос от распирающего изнутри знания — у них все еще впереди. Тепло родных губ, и сводящая с ума, безумная, робкая нежность, и жар объятий до утра, и вечера, наполненные искрящимся смехом, и слова, столько слов, столько ласки в дрожащем голосе, столько искренности, столько надежды, столько веры…

Драко замер, прижав ладони ко рту, глотая хлынувшие слезы, не помня и не думая, что это — первый раз, когда он позволил себе заплакать, с тех пор, как… с тех пор, как Гарри… о, черт…

Боль взламывала душу, взрывала сердце, превращая его в окровавленные осколки, и Драко закричал, впиваясь ногтями в кожу, не понимая, как можно жить, как можно верить, идти куда-то — дальше, после того, как… Он рыдал навзрыд, захлебываясь от обрушившегося на него осознания — все, что было раньше, закончилось, отделив страшным рубежом солнечное «вчера» от беспросветного «завтра».

А потом были руки Снейпа, рывком схватившие Драко за волосы, и вкус терпкого зелья, и отчаянная, предательская, безысходная тоска, заполнившая собой все, и бесконечное тупое оцепенение, вдруг разом навалившееся на него — когда все желания и мысли закончились, превратившись в монотонный, бессмысленный, бездумный хаос…

Ладони Северуса почему-то дрожали, но Драко нашел в себе силы посмотреть ему в глаза перед тем, как устало уткнуться лицом в костлявое плечо, вытирая остатки слез. На дне души Снейпа теплилась горькая, почти болезненная нежность, и Драко был бы благодарен ему за это, если бы не слышал наполненных странными чувствами воспоминаний профессора — о том, как всего два месяца назад он точно так же хватал за черные, как смоль, волосы другого человека, вливая ему в рот успокоительное зелье, а тот так же плакал, вцепившись в его мантию и борясь с наполняющим его отчаянием.

А Снейп — точно так же — знал, что ничем не может ему помочь, и ему было больно думать об этом. Разве что — в тот раз ему еще было ужасно неловко от того, что он сопереживает тому, кого привык презирать.

Они не стали обсуждать произошедшее, и позднее Драко пришел к мысли, что нелюдимый язвительный профессор все же обладает неким подобием чувства такта, пусть даже и побаивается, что его хоть кто-то попытается уличить в подобной способности.

И все же — что-то изменилось. Драко начал вглядываться в лица обитателей Хогвартса, начал вслушиваться в их разговоры — сначала краем уха, а потом все внимательнее и дотошнее. Он пытался выяснить, что именно они думают, на самом деле, в глубине своих «душ», и он понял это — даже быстрее, чем рассчитывал.

Поднимаясь однажды по лестнице в бывший кабинет Дамблдора, он остановился под дверью, слегка оторопев от ярости звенящих внутри голосов.

— Северус, он сумасшедший! — непререкаемым тоном вещала МакГонагалл. — Я знаю, что ему разрешено пока оставаться среди людей, но я считаю несусветной глупостью позволять этому мальчишке бродить здесь и копаться в наших мозгах! Это не проходной двор, это штаб Ордена Феникса, который пока еще возглавляю — я! Мы не можем рисковать проводить собрания, зная, что он шныряет в округе и неизвестно что замышляет!

— Минерва, он такой же стихийный маг, как и я, — холодно перебил ее Снейп. — Если вы не боитесь предательства с моей стороны, то какого черта…

— Вы — это другое дело, — возразила МакГонагалл. — Вы пока еще в своем уме, а о нем этого давно уже не скажешь.

— Ему нет дела до ваших дрязг! — презрительно выплюнул Снейп. — Вы не можете вышвырнуть его отсюда, как котенка — только потому, что трясетесь за секретность непонятно каких планов! Этот мальчик сделал для Магического Мира больше, чем весь Орден Феникса, вместе взятый, а мы тут обсуждаем, как теперь потактичнее от него избавиться?

— Лично он не сделал вообще ничего! — вспылила МакГонагалл. — Темного Лорда убил Гарри Поттер, как и было предсказано.

— Тогда подумайте, как сильно Гарри понравилось бы то, как вы поступаете с единственным человеком, который был ему дорог. С тем, кому он обязан своей победой.

— Гарри мертв! — выкрикнула она. — Какая разница, что теперь…

Драко пинком распахнул дверь. Ему пришлось опустить руки в карманы, чтобы скрыть дрожь едва сдерживаемой ярости.

— Может быть, вы видели тело? — срывающимся голосом процедил он. — Кто дал вам право надеяться, что он не вернется? Что вы можете позволить себе рассчитывать на это?

МакГонагалл окаменела, мгновенно сжав губы и вызывающе задирая подбородок. Она побаивалась стихийных магов, но рассчитывала на относительную безопасность — по крайней мере, пока Снейп рядом. Это было очевидно.

— Тела Темного Лорда тоже никто не видел, — твердо отчеканила она, сверля Драко сумрачным взглядом. — И, тем не менее…

— Темный Лорд мертв, потому что у Северуса исчезла метка, — медленно проговорил Драко, подходя ближе. — Но это не означает, что Гарри… что Гарри… тоже…

— Мистер Малфой, вы забываетесь! — МакГонагалл с силой хлопнула ладонью по столу и встала ему навстречу. — Гарри сделал то, что должен был сделать, и вам давно пора раскрыть глаза и признать, что…

— Не смейте говорить, что он мертв!!! — внезапно заорал Драко, прижимая ее к стене.

Кровь пульсировала в висках от прорвавшейся злости — она копилась в нем столько бесконечных недель! — и в ушах нарастал тонкий, давящий комариный звон, и это означало, что надо остановиться немедленно, пока это еще возможно, немедленно — пока не стало поздно…

Глаза новой директрисы Хогвартса распахнулись, зрачки чуть расширились, и Драко уже не думал о том, что она видит — в его глазах.

— Никогда… не смейте… — прошипел он, прижимаясь лбом к ее лбу, проваливаясь в испуганный взгляд из-под трепещущих ресниц. — Даже думать…

— Драко! — закричал откуда-то Снейп.

Северус был слишком далеко, в другом мире, его голос звучал глухо, едва пробиваясь сквозь нарастающий рев ветра, и губы Малфоя только хищно дернулись в ответ. Он впивался взглядом в глаза напротив, пронзая их, как иглой, проникая в человеческий мозг, заражая его видениями, давно ставшими для него родным и знакомым адом — ощущение леденящей, холодной бездны, распахивающейся перед ним, не оставляющей точки опоры, разрывающей сердце в куски…

Потом был страшный, жутко болезненный удар в висок, и донельзя злющий Снейп, потирающий левой рукой правый кулак и шипящий сквозь зубы — ты с ума сошел! Она же — человек!

Драко было плевать. Опустошенный, раздавленый, оглушенный, он сидел на полу у стены, спрятав лицо в ладонях, пытаясь сгрести остатки самого себя в подобие личности, чтобы подняться и уйти — и бежать, бежать со всех ног от этих людей, позволяющих себе говорить такое.

А потом была горячая ладонь Снейпа на его плече, и жесткий, негромкий голос, вгрызающийся в мозг похлеще ветра.

— Драко, ты должен это принять. Он действительно умер. Гарри Поттер мертв.

Кусая губы, давя поднимающуюся снова ярость, Драко покачивался, сидя на пятках, до боли вцепившись в волосы. Он слышал, как Снейп с тихим вздохом поднялся с колен, пробормотав все еще не пришедшей толком в себя МакГонагалл что-то о том, что «мальчику нужно побыть одному», как он пошел к двери, пропуская директрису вперед себя, и как остановился, обернувшись — перед тем, как выйти.

— Драко… — негромко позвал он. — Ты должен поверить. Он не вернется. Никогда.

Малфой долго молчал, прежде чем поднять на него покрасневшие глаза и чуть слышно прошептать отстраненным, чужим, деревянным голосом:

— Я знаю…

* * *

Уйти оказалось неожиданно легко. Оказывается, принять решение до неприличия просто, если перестаешь хвататься за призрачные надежды. Драко уже не испытывал желания сохранить в себе что-то до тех пор, пока… в общем, больше ничто не могло удержать его от возвращения к самому себе.

— Когда-нибудь этот дом убьет тебя, — недовольно буркнул Снейп.

Драко смотрел исподлобья, чуть нахмурив брови — он почти всегда теперь так смотрел, если его пытались вытащить из состояния мрачной, отчаянной решимости — и молчал, стискивая ремень дорожной сумки на плече.

— Ты должен быть сильным, — сказал Снейп, теряя терпение от упрямой тишины в ответ.

— Не думаю, что я еще кому-то что-то остался должен, — негромко проговорил Драко. — Даже Визенгамот оставил нам право умереть, когда станет невмоготу. Не перечьте воле верховной власти, профессор — а со своим домом я уж как-нибудь сам разберусь…

По лицу Снейпа промелькнуло раздражение пополам со знакомой горечью, и это было последним, что запомнил Драко, глядя на своего наставника. Высокопарные слова прозвучали бы глупо, и еще глупее — неизбежно последующие за ними попытки Северуса спрятать за привычной резкостью так не свойственную слизеринцам искренность.

Поэтому Драко ушел молча. Не прощаясь.

Дом был похож на склеп — темный, сырой и мрачный, но, шагнув в гостиную из камина, Драко понял, что только здесь ему теперь самое место. Что это — его личный ад, родной, как подземелья для Снейпа, в которых тот давно уже прячется от настоящей жизни, обрекая сам себя на своеобразное самоистязание, и которые, тем не менее, любит — так, как только безнадежный мазохист может любить своего тирана.

Дом причинял боль — обстановкой, тишиной, вкрадчивым, затаившимся полумраком, который, казалось, все еще прятал в углах тени прошлого. Я не могу больше верить, беспомощно признался сам себе Драко. Но я могу попробовать узнать, где ты. Попробовать разобраться, что с нами произошло. Может, тогда я смогу надеяться?

Серые осенние дни снова потянулись чередой цепляющихся друг за друга минут, и утро опять заставало Малфоя то в кресле, то за столом в кабинете. Исполнительный Добби нашел в дебрях дома «Сказания о Повелителях Стихий», и Драко прочитал фолиант от корки до корки, сжимаясь в комок каждый раз при мысли о том, сколько раз видел эту книгу в руках Гарри… Прочитав, он признался себе, что не понял и половины, и засел снова — с пером и чистыми листами пергамента, выписывая спорные моменты, задавая вопросы, на которые не находил ответа, снова и снова приходя к неутешительному выводу — невозможно искать истину, когда человек, который мог бы понять тебя, поспорить с тобой, исправить твои ошибки, больше не находится рядом.

Со временем Драко незаметно для себя привык рассуждать вслух, представляя, что Гарри сидит за спиной на полу, обхватив колени и покусывая нижнюю губу, как он делал всегда, когда задумывался. Он только не смог научиться отвечать за Поттера на свои предположения.

Ритуал Разделения Драко разложил по полочкам, изучив и книгу, и исчерканный неровным почерком Гарри пергамент, который нашел засунутым между страниц. Все ниточки сводились к одному и тому же — стихийные маги переставали любить, разрывая связь между собой. Но тогда — почему Драко ждал его столько времени, не находя в себе сил даже просто захотеть жить без него? И почему каждый раз, слыша воспоминания Снейпа о Гарри, он тонул во всепоглощающей уверенности профессора — Поттер не изменил своего отношения к нему и после того, как разбил связующий кристалл?

И почему, черт возьми, до сих пор любая попытка воскресить в памяти прикосновения горячих, обжигающих губ Гарри, его сбивчивый шепот, его смех — отзывалась такой нечеловеческой болью, что хотелось свернуться калачиком и завыть?

Сны накатывали волной, сшибая рассудок в леденящую пустоту, пробирающую холодом до костей, и все труднее было заставить себя встать по утрам, потянуться, подняться, отправиться в душ, съесть хотя бы подобие завтрака, и все чаще хотелось задернуть шторы, если солнце начинало проглядывать сквозь тяжелые тучи. Свет слепил глаза, но не грел, и Драко уже устал постоянно мерзнуть, даже сидя вплотную к зажженному камину.

Прощальные слова Снейпа не оставляли в покое, следуя за Драко по пятам, кружась по дому. И, отчаявшись придумать другое объяснение, Малфой сдался — профессор был прав. Я разрушаюсь, стихия выжирает меня — и, чтобы заметить проступающие признаки ее утоляющегося аппетита, уже не обязательно смотреться в зеркало. Непреходящий холод, пронизывающий кости, не оставляет поводов сомневаться в том, что происходит.

Сильные эмоции? Их уже не осталось — точнее, они превратились в бессмысленный, ровный, привычный, выматывающий фон. Стихийные всплески? Их точно не было — последний раз, когда Драко дал себе волю, остался в Хогвартсе вместе с наполненным ужасом взглядом МакГонагалл. Оставалось только одна возможная причина, впускающая бездну в остатки души своего мага — самообман.

Но Драко не мог придумать, в чем он теперь продолжает себя обманывать. Самокопания хороши, когда рядом есть кто-то, способный смотреть со стороны и говорить правду без обиняков… но Драко был одинок, и ему неоткуда было ждать помощи.

Он думал об этом все время, понимая, что ходит по кругу, перебирая и анализируя свои чувства, пока однажды, поздно ночью забредя в ванную одной из гостевых спален западного крыла, не собрался по привычке крикнуть Добби, чтобы попросить принести ему чистую одежду. И осекся, на несколько бесконечных мгновений оставшись стоять с открытым ртом и забыв дышать.

Я никогда не хожу за ней сам, осторожно подумал он. И не потому, что мне сложно подняться по лестнице.

Правильный ответ — потому что шкаф с моими вещами стоит в той самой спальне. В том крыле, куда я не решаюсь зайти с тех пор, как вернулся из Малфой-Менора. Почему?

Медленно выдохнув, Драко прислонился к стене и закрыл глаза. Мне причиняет боль все, что напоминает о нем. Я не спускался на кухню уже Мерлин знает сколько недель, я избегаю входить в библиотеку, предпочитая просить Добби принести то, что нужно, и, да — я сплю где угодно, кроме нашей с Гарри спальни. Я даже не уверен, что решился бы просто заглянуть туда, посмотреть на двуспальную кровать с балдахином, на которой мы… черт… ох, черт!..

Чего я боюсь? Боли? Ее и так предостаточно. Принять, поверить, что Гарри — мертв? Убедиться в этом?

Ладонь неуверенно легла на дверную ручку, заставляя дверь распахнуться. Если я все равно умираю — а это становится все очевиднее с каждым днем, и, черт — не об этом ли я говорил Снейпу, уезжая из Хогвартса? — то какая, к Мерлину, разница, что я могу почувствовать, войдя туда? В конце концов, имею же я право один раз самостоятельно достать себе из шкафа чистую рубашку… Все равно, больнее быть уже точно не может. Больнее — просто некуда.

Путь в южное крыло поместья показался Драко бесконечным.

Осторожно приоткрыв дверь, он вдохнул и перешагнул порог их с Гарри гостиной, погруженной в почти непроглядный мрак.

— Инсендио… — прошептал Драко, вытащив из кармана палочку и направляя ее на мертвый камин.

Пламя вспыхнуло, осветив знакомую до мелочей обстановку. С трудом переводя дыхание, Драко с мучительным вниманием оглядывал комнату, в которую так долго боялся войти. Я должен, повторил он сам себе.

И быстрыми шагами зашагал вверх по лестнице.

Дверца шкафа распахнута — прибью Добби, мелькнула у Драко машинальная мысль, когда он опускался на колени перед дверцей, заметив валяющийся на полу маленький темный предмет. Только осторожно взяв его в руки, Драко понял, что это, и задохнулся от обрушившегося, как удар, понимания, вцепившись мгновенно заледеневшими пальцами в пустую коробочку, обтянутую темно-зеленым бархатом.

Он забрал его. О, Мерлин, он нашел его сам и забрал! Амулет Огненной Защиты, который я за бешеные деньги, через третьи руки, еле-еле смог выкупить у одного придурочного коллекционера, потратив почти столько же на то, чтобы выяснить, у кого он, вообще, находился… Амулет, награждающий простого волшебника подобием стихийного щита, а у мага усиливающий его в десятки раз. Единственный в своем роде, уникальный, и так похожий на тебя! Гарри, просто я — глупый, наивный идиот, который всегда боялся сойти с ума, увидев еще раз, как тебя сшибают убийственными заклятиями…

Безрассудный настолько, что решился подсунуть тебе стоящий баснословные деньги артефакт — как симпатичную безделушку, лишь бы ты привязался к ней и носил, не снимая.

А ты, ты сам — что вытворил? Мерлин, какие же мы два идиота… Я так сильно боялся тебя потерять, что подарил тебе сильнейший защитный амулет, зная, что ты никогда не перестанешь соваться в пекло. О чем думал ты, даря мне Циссу? Знал ли ты вообще, что это такое — Амулет Высшей Связи? Что он аккумулирует саму основу жизненной силы волшебника, делая его практически застрахованным от возможной потери магии и позволяя выжить порой даже в случае тотального поражения магического поля, восстанавливая его в считанные часы?

Что есть основа жизненной силы для стихийного мага? Способность чувствовать? Внутренняя честность? На чем, вообще, держится его существование? Дурацкий вопрос, особенно — если учесть, что в нашем с тобой случае все было… не как у других, и неизвестно, что позволяло нам выжить. Мы с тобой всегда думали, что любовь, и я бы поверил сейчас, что именно поэтому не перестал любить тебя после разрыва связи, если бы не был так уверен — те маги, о которых написано в «Повелителях Стихий», абсолютно точно любили тоже. Вот только им это не помогало…

Но тогда — что именно прячет в себе Цисса? Нет ответа. А эта независимая тварь только кончиком хвоста помахивает — чувствует, чертовка, что я о ней думаю…

Драко грустно усмехнулся и сжал в пальцах коробочку, закрывая дверцу шкафа. Я знаю, что ты мертв, Гарри… Я провел все возможные стихийные Ритуалы Поиска, я обшарил весь этот чертов мир. Тебя нет здесь — и, возможно, это произошло еще и потому, что я умудрился найти для тебя амулет, защищающий от заклятий, но не догадался подумать, что тебе может потребоваться защита от самой стихии…

Вот что я так долго боялся признать — по-своему я тоже виноват в твоей смерти. Хотя, наверное, это так же глупо, как и уверенность Снейпа в том, что виноват именно он — пусть даже Северус, скорее, сам отгрызет себе руку, чем признается в подобном самобичевании.

А, может быть, мы виноваты все — в том, что обречены теперь жить без тебя, не зная, за что нам досталось такое проклятье… Но, если Снейпу не привыкать к демонам совести, то что с ними делать мне? Зачем мне оставаться в этом мире, зная, что и я тоже виновен в том, что тебя здесь больше нет?

Он тихо всхлипывал без слез, опустив голову и спрятав лицо в ладони — одинокий человек в опустевшем доме, потерявшийся в собственных страхах и в безысходности неумолимо наваливающегося будущего.

* * *

«…Теперь я абсолютно уверен, что во время посвящения — вопреки общепринятому мнению — стихия никак не может забирать у своего мага душу. Во-первых, это сразу перечеркнуло бы возможность повторной инициации, а, во-вторых — мы более чем способны чувствовать. Правда может заключаться в том, что эти чувства — любовь, сострадание, готовность к самопожертвованию — не признак наличия души, но тогда что она, вообще, такое?..»

Листы пергамента устилают поверхность стола, часть смятых свитков разбросана по полу. Драко давно уже перестал наводить в них порядок, но все еще не мог заставить себя перестать записывать мысли, создавая подобие диалога с самим собой.

Это началось сразу после возвращения из Хогвартса, когда он штудировал «Повелителей Стихий», делая заметки на всем, что попадалось под руку — и спустя какое-то время переросло в манию. Оказалось достаточным лишь пару раз прикрикнуть на Добби, чтобы он оставил попытки прибраться, выбрасывая ненужные листки.

«…Нетрудно доказать, что стихийные маги способны влиять на обычные волшебные вещи, как минимум, увеличивая их силу, а то и расширяя спектр применения. Степень этого влияния, вероятно, зависит от уровня силы мага и от его сиюминутного эмоционального состояния. Необходимо также учитывать связь мага с его партнером и их совместные переживания — если вспомнить эпизод, когда я смог использовать портключ в Хогвартс из Малфой-Менора и то, что тогда происходило с нами в замке…»

Выкладки, логические умозаключения, споры с самим собой, обрывки мыслей, длинные, а иногда — обрывочные — монологи… Драко сам не был уверен, что именно можно было бы найти в этой разбросанной по всему дому кипе пергаментных свитков, если собрать и перечитать все, что он записывал в последние недели.

Поддавшись странному, труднообъяснимому желанию — то ли быть в курсе (непонятно зачем), то ли наблюдать со стороны, опять же, без явной цели для себя, Драко обязал Добби приносить в дом всю министерскую прессу. Каждое утро, продрав глаза и поднявшись в кабинет, он жадно прочитывал свежие газеты, сам не зная, что именно пытается в них найти.

«…Ночью выпал снег. Мерлин их всех побери, уже зима начинается, а они все еще перерывают эти несчастные развалины! Что они пытаются там найти? Тел тех, кто им нужен, там все равно нет — все трое просто исчезли, а наши шишки теперь сходят с ума, не решаясь поставить памятник Спасителю Человечества и главе Движения Сопротивления там, где могут находиться останки Темного Лорда. Так и представляю, как их выворачивает наизнанку при мысли, что люди будут толпами носить цветы — в том числе — на могилу Волан-де-Морта… Хотя — что им мешает и в этом чуть-чуть солгать? Врать народу — это почти прямая обязанность политиков…»

Происходящее в Магическом Мире могло бы возмущать до глубины души, вызывая то истерический хохот, то праведный гнев, будь у Драко желание и силы чувствовать что-либо по этому поводу. Он хмурился и кусал губы, глядя на передовицы, кричащие об очередных нововведениях, и в итоге отбрасывал зачитанную до дыр газету со смешанным чувством неловкости и омерзения. Он знал, что этот абсурд — и его мир тоже. Вот только жить в нем, поддерживать его, помогать ему — не хотелось совершенно, и порой было даже стыдно за то, что люди могут совершать настолько идиотские поступки.

«…Нет ничего удивительного в том, чтобы устраивать сейчас, после войны, громкие показательные процессы. Однако стоит обратить внимание на то, что судят пока только пешек, и всех — напыщенно, помпезно, с привлечением прессы и накачкой общественного мнения. Всех, кто хоть немного понимал, на что шел, примыкая к Волан-де-Морту, то ли прячут где подальше, то ли вообще до сих пор не могут найти — ни единой хоть что-то говорящей фамилии в списках осужденных, к чему бы это? Закон о конфискации имущества Пожирателей Смерти понятен, непонятно другое — почему самые богатые семьи, у кого, действительно, было что конфисковать, все еще избегают подобной участи? Что же касается закона о принудительной высылке из страны нейтралов, не принявших в войне определенную сторону — они боятся, что те сформируют оппозицию, что означает — подозревают, что почва для нее вполне созрела. Или, опять же, пытаются демонстрировать свою непреклонность? Понимает ли Визенгамот, что это может привести к…»

Профессора Снейпа Драко больше не видел ни разу, хотя знал наверняка — тот не оставляет попыток следить за его жизнью, пусть и не пытается больше влиять на вышедшего из-под контроля воспитанника. Это было так знакомо, так по-слизерински — делать вид, что уважаешь чужой выбор, лишь издали поглядывая, не понадобится ли помощь, всем видом отрицая даже возможность усомниться в своем согласии с ним! И так разительно отличалось от того, что мог бы сделать Гарри, окажись он на месте профессора…

Драко лишь ухмыльнулся и покачал головой, прочтя однажды в испуганных глазах Добби данное Снейпу обещание регулярно передавать ему информацию о состоянии Малфоя. Временами, после особенно непростых вечеров, он забывался неестественно тяжелым сном, и наутро твердо знал, что дотошный эльф опять подлил ему успокоительное зелье — не стоило даже гадать, кто мог снабжать его инструкциями о дозах и условиях применения, сумев грамотно подать обеспокоенному домовику идею совместно позаботиться о медленно сходящем с ума Малфое.

«…Они гадают, что произошло на самом деле! Мерлин меня побери, они еще и думать пытаются! Это выглядело бы смешно, если бы не было так грустно — ладно, я, но даже показания Северуса для Визенгамота уже не значат, оказывается, ничего. Заявить, что никому толком не известно, как именно действует Веритасерум на стихийных магов, и отказаться принимать свидетельство бывшего Пожирателя Смерти — решение, глупее которого сложно придумать.

Они не видели, как это было — и слава Мерлину, мне даже думать страшно, что наворотили бы наши умники, знай они, КАКОЙ силой реально обладают стихийные маги, пусть даже воззвать к ней они способны всего один раз! Даже законченный идиот понимает — осы способны жалить до бесконечности, пчелы — только однажды, но, сунув руку в скопище и тех, и других, с совершенно равной вероятностью получишь на всю катушку. И поэтому нас будут сгонять в резервации и пытаться запрещать проявления силы — и плевать им на то, что нас проще не трогать, чем контролировать. Мы умудрились показать себя не с самой приглядной стороны, и мне приходится жить, зная, что именно я — вместе с тобой — виновен в том, что тысячи магов отныне урезаны в правах и низвергнуты до положения агрессивных магических существ…»

Порой Драко одолевали мысли, от которых хотелось выть, до боли впиваясь ногтями в кожу. Они разъедали душу, кружась, как прилипчивые мухи, не давая вздохнуть. Мысли, выжигающие остатки желания продолжать верить, надеяться, ждать, выклевывающие разум, как стая голодных стервятников. Драко ненавидел их больше всего, но не мог не признать — это и есть то самое, что у людей называется совестью. И, если ему суждено умереть от ее мук, то, возможно, это будет вполне заслуженным исходом.

«…Я мог бы заткнуть собственную ревность и не мешать Джинни встретиться с тобой, не препятствовать ей с самого начала — может, тогда она оставила бы все попытки разлучить нас.

Я мог бы чуть сильнее сомкнуть пальцы, когда сжимал ее горло, и придушить ее еще до того, как она подбросила мне портключ.

Я мог бы угробить Финнигана еще в июле, во время любого из совместных рейдов, и списать все на несчастный случай.

Я мог бы рвануть следом за Ноттом со всех ног — вместо того, чтобы осторожно выбираться из подземелий, и прибежать в Зал на три секунды раньше, успев попасть внутрь до того, как ты начал Ритуал — и огненная стена закрыла вас всех внутри, оставив меня бессильно кусать локти.

Я мог бы попытаться достать для тебя амулет, защищающий от воздействий стихии, вместо того, что защищал от заклятий.

Я мог бы, черт возьми, не быть такой упертой тупицей и уделять больше внимания твоим попыткам найти способ убить Волан-де-Морта, и, возможно, вместе мы все же успели бы придумать, как сделать это, не жертвуя никем.

Я мог бы сделать что угодно из этого списка, и этого было бы достаточно, чтобы ты остался в…»

Не думать о произошедшем теперь было так же невозможно, как жить в этом доме и не помнить о Гарри. Листая по утрам газеты, Драко по крохам собирал информацию о настроениях в кругах верховной власти, пытаясь вычислить, какую именно версию случившегося в Малфой-Меноре в ночь на первое августа они в итоге примут за истину. Скрывать положение дел, прикрываясь грифом «ведется расследование» до бесконечности, невозможно — народ все активнее требует ярких историй с участием геройских имен, и рано или поздно Визенгамот должен решиться и объявить какую-то из них восстановленной истиной.

«…Меня передергивает, когда я вижу упоминание имени Люциуса Малфоя среди скрывающихся от правосудия. Они не нашли тело — и, значит, официально он все еще жив! Порой я просыпаюсь в кошмарах, представляя, что было бы, если бы его действительно нашли… в том виде, в каком я оставил его, выходя из камеры. Элементарный осмотр показал бы, что все заклятия, кроме первого, были выпущены из моей палочки, которую мой отец так неблагоразумно притащил с собой, понадеявшись то ли на свою силу, то ли на мою беспомощность… то ли просто побоявшись бросить ее в замке без присмотра, пусть даже и под замком…

Я помню этот взгляд, когда я выдернул трость из его рук. Ох, Мерлин, иногда я думаю, что министерским ищейкам все же стоило бы увидеть труп Люциуса — по крайней мере, тогда вопрос о причастности Финнигана к кругам Пожирателей Смерти можно было бы считать исчерпанным навсегда… Только воздушный маг способен вырастить человеку отрубленную кисть руки из сжатого вихря! Даже представлять не хочу, чего это должно было стоить самому Симусу… Всегда говорил — гриффиндорцы ужасающе безбашенны, когда им что-то приспичит.

Я помню, как выплюнул в отца первое Круцио, не сводя глаз с моей Циссы на его запястье. Я помню, как он кричал под разрывающими проклятьями, и как я молча и равнодушно смотрел на его мучения, все пытаясь отыскать в себе хотя бы крохи, отзвуки мстительного удовлетворения. На самом деле, я превратил своего отца в мешок костей, обтянутый кожей, да и то не везде — не чувствуя к нему ничего. Я просто пытался дать понять, что чувствует жертва. Интересно, понравилась ли ему роль, которая всегда отводилась мне?

Я убил человека, который был моим кошмаром на протяжении семнадцати лет, а взамен всего лишь получил право на другие страхи. Я вижу их во сне, до сих пор, но теперь я твердо знаю, что это не закончится — мне больше некого убивать.

Мне снятся потные руки Финнигана, елозящие по моему телу.

Мне снится твой отчаянный взгляд, когда ты разбивал кристалл, уходя навсегда.

Мне снится моя истерика, когда я понял, что ты все еще жив.

Мне снится огненная стена, не пропускающая меня к тебе.

Мне снится боль в твоих глазах — перед тем, как пламя охватило вас троих, чтобы унести с собой, и мой крик, которого ты не услышал…»

Драко знал, что медленно сходит с ума, сознательно запирая себя в доме, полном теней прошлого. Но даже Снейп с его змеиной изворотливостью и слизеринской способностью надавить на все нужные точки тремя словами — не сумел бы уже вытащить его отсюда.

Драко отдавал себе отчет в том, что именно его убивает, и не мог заставить себя собраться и отказаться от этой постыдной тайны. Ни за что на свете он не признался бы в том, что происходит с ним в этом доме — именно потому, что в противном случае его выволокли бы отсюда за шиворот, поместив даже не в госпиталь св. Мунго, а сразу в резервацию для рехнувшихся магов.

У него был свой маленький секрет, о котором не знал никто — и дороже которого, наверное, на этом свете для него не осталось уже ничего.

* * *

Впервые — здесь, в поместье Блэков, — это случилось давно, еще в начале осени. Драко тогда оправдался перед собой ожиданием чуда и истерической, отчаянной надеждой на то, чтобы с ним произошло хоть что-то подобное. Попытка убедить себя в том, что он всего лишь выдает желаемое за действительное, стоила Драко бессонной ночи, бутылки вина и всех остатков выдержки.

И все же — тогда он сбежал со всех ног в дальнее крыло поместья, куда и не забирался до этого никогда, и просидел там, забившись в угол, до утра, обливаясь холодным потом и до крови прикусывая губы, пытаясь отрезвить махом вышибленное из равновесия сознание хотя бы физической болью, чтобы не рвануть обратно.

Второй раз это было в Хогвартсе — там, на озере. Но — там был вовремя материализовавшийся Снейп со своим успокоительным зельем, и, вообще… нет, пожалуй, там было совершенно не так. Просто воспоминания. Яркие, оглушающие — но абсолютно точно не так, как дома.

По возвращении Драко некоторое время так боялся повторений и неизбежно последовавших бы за ними собственных срывов, что ходил, вытянувшись в напряженную струну и избегая смотреть по сторонам. Это помогало, но недолго. До того памятного вечера, когда он впервые решился сам войти в библиотеку.

Они были там — два безбожно, невыразимо счастливых человека. Один — темноволосый, улыбающийся, в небрежно застегнутой рубашке и джинсах, сидел на столе, выпрямив спину, крепко прижимая к себе за талию стоящего вплотную к нему худощавого, стройного блондина с тонкими аристократическими чертами и насмешливым взглядом из-под длинной челки. Рядом, на столе, валялся толстенный фолиант, небрежно отброшенный в сторону. Они даже не обернулись на звук, поглощенные друг другом.

Драко остолбенел, мгновенно вжавшись в захлопнувшуюся за ним дверь, не в силах отвести потрясенного взгляда от бледных изящных пальцев, касающихся смуглого лица, от искрящейся нежности и робкой, отчаянной надежды в ярко-зеленых глазах брюнета, от того, как рывком запрокинулась светловолосая голова, обнажая шею, как жадно прильнули к ней горячие губы, как сладкая дрожь пробежала по стройному телу…

Он и сам дрожал, глядя на них, вспоминая и не помня — первое утро здесь, в поместье, и они пришли тогда в библиотеку, пытаясь найти хоть какие-то книги о стихийной магии, и, пока Драко бродил между шкафами, Гарри уселся на стол, а потом, сняв очки, вдруг притянул к себе Малфоя посреди разговора, и они долго ошарашенно целовались, как безумные, а потом…

Сдавленный стон — и, держа сильное, бьющееся тело в объятиях, блондин опрокинул его на стол, накрывая собой, жадно лаская ладонями, и его темноволосый любовник выгнулся под ним, запрокидывая голову и смеясь, уворачиваясь от его поцелуев и замирая от каждого прикосновения, зарываясь пальцами в светлые пряди, задыхаясь от нежности…

Спрятав голову в коленях, Драко сидел на полу у выхода из библиотеки, боясь поднять взгляд и снова увидеть их — влюбленных, счастливых, способных замечать сейчас только друг друга. Его колотила нервная дрожь, и было невыносимо страшно — понимать, что ты свихнулся настолько, что тебе мерещатся дни, когда ты еще не был полумертвой оболочкой самого себя. Видеть этих двоих, слышать их дыхание, их сбивчивый шепот, их стоны и смех — и не иметь возможности прикоснуться.

Осознавать, что все, что тебе осталось — это пытаться помнить тепло рук Гарри.

Обрушившаяся боль была такой, что Драко на мгновение показалось, будто все его тело решило вывернуться наизнанку. Кажется, он закричал, забившись в судорогах, почти успев изумиться, куда делся уже ставший таким привычным ровный, надрывный фон, в котором он жил последние дни. Сейчас этот фон взорвался, разлетелся мелькнувшими осколками, превратившись в невыносимую боль.

Она длилась и длилась, медленно превращая Малфоя в выжатую тряпку, а потом пришел леденящий холод, проникающий в самую душу тонкими пальцами, вымораживающий все, и навалилось такое оцепенение, что сдвинуться с места оказалось просто немыслимой задачей, и Драко так и остался сидеть на полу, прислонившись затылком к резной двери, бессмысленно глядя в пустоту и с трудом переводя дыхание…

Утром была тяжелая голова и четкое ощущение привкуса успокоительного зелья на губах.

Я не сумасшедший, сказал себе Драко, сидя над чашкой кофе и глядя в нее покрасневшими, воспаленными глазами. Я просто слишком хочу увидеть его снова… слишком скучаю по нему. Я знаю, что Гарри — мертв, что он не вернется. Я еще помню об этом. Я уверен.

День снова прошел в кабинете, с кипой свежих газет и ворохом пергаментных свитков.

«…Иногда мне кажется, что отдал бы остаток своей странной жизни только за то, чтобы иметь хоть малейшую возможность докричаться до них. Они так счастливы, и некому оттаскать их за волосы, вдолбить им — вы ошибаетесь в чем-то самом важном, главном, в том, что неизбежно приведет вас потом к печальному финалу. Вы потеряете и друг друга, и сами себя только потому, что не хотите сейчас оторваться от упоения собственной значимостью, собственной страстью и уверенностью в себе — и посмотреть вокруг, в себя, задуматься и увидеть то, что совсем скоро убьет вас обоих…»

Драко хотелось забиться в угол, не видя никого — даже Добби, — свернуться в клубочек и скулить, обхватив себя за плечи. И ровный тягучий фон его существования постепенно снова вползал в душу, заставляя бездумно таращиться в пустоту, подолгу замирать на месте, путая мысли, скачущие по пергаментному листу, превращая их в осколки бессвязного бреда.

Он совершенно точно, абсолютно, наверняка знал, что не хочет этих видений. Что от них — только боль, только ненужные воспоминания, срывающие его обратно в хаос, из которого все труднее становилось выбираться каждое утро.

«…Почему они всегда вместе? Почему им так хорошо, а я обречен на одиночество, глядя на них? Почему я помню до мелочей, до деталей каждую сцену, в которой застаю их по всему дому? Почему я знаю, что один из них шепчет другому на ухо, почти слыша эти слова, почему мне кажется, что я чувствую эти прикосновения, как будто все это уже было — со мной?..»

Драко не хотел их видеть. Он просто зашел однажды случайно в Большую Гостиную и беспомощно замер у двери, глядя на два сплетенных тела на ковре у камина, не находя в себе сил отвести глаз от их упоительной нежности, от их отчаянной, безумной страсти, от их счастливых лиц, от их жадных ласк, всей душой желая сбежать отсюда куда угодно — и не двигаясь с места, уже чувствуя, как возвращается неизменный леденящий вихрь, окутывая его с ног до головы, погружая в беспамятство…

Он поклялся себе, что не позволит призракам прошлого превратить его в марионетку, не способную сдвинуться с места, как только перед ее глазами появляется то, без чего она уже не может существовать.

В следующий раз, застав в ванной под душем двух обнявшихся влюбленных, Драко почти мгновенно развернулся и выбежал на кухню, надеясь привести сознание в порядок чашкой крепкого кофе, не позволяя себе остановиться и снова остаться там, где он вернее всего приближался к безумию.

Распахнув дверь, он чуть не налетел прямо на них — темноволосый юноша прижимал к стене стонущего блондина, впиваясь губами в его шею, торопливо и неловко расстегивая на нем рубашку, хрипло рыча и бормоча что-то… А тот вздрагивал всем телом, все отчаяннее цепляясь тонкими пальцами за узкие бедра любимого, и серые глаза подергивались темной пеленой за пушистыми ресницами, когда голова запрокидывалась, отбрасывая со лба светлую челку, подставляя шею горячим поцелуям…

Опустившись на пол у входа, Драко обхватил руками голову и застонал. Это был момент истины, и он со всей ясностью осознал тогда, что, сколько бы он ни обманывал самого себя — граница уже позади, и это даже не самое страшное.

Самое страшное — то, что он не желает возвращаться обратно. Если не врать, то он хочет только одного — остаться здесь, с ними. С тем собой, который еще помнил, что такое — быть живым.

Если ему суждено умереть, то лучше — так, чем, цепляясь за собственное одиночество, как один угрюмый и опустошенный годами мрака человек, последние двадцать лет предпочитающий подземелья Хогвартса чему-то иному.

* * *

Эксклюзивное интервью с Гермионой Грэйнджер занимало всю передовицу «Ежедневного Пророка» с продолжением на двух разворотах. Весьма пикантный и переполненный откровениями текст перемежался более чем шокирующими колдографиями. Движущимися и цветными, все, как положено.

Драко несколько минут тупо смотрел на собственное лицо посреди газетного листа, пытаясь успокоиться и удержать себя в руках. В первый раз после возвращения из Хогвартса у него возникло всепоглощающее желание выйти из дома — для того, чтобы найти Риту Скитер и превратить ее в кровавое месиво. Возможно, прямо кулаками — и пусть это стало бы последним действием в его жизни.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — Грэйнджер не говорила и половины того, что здесь написано. Скитер прекрасно сложила два и два самостоятельно, прикрывшись словами наивной гриффиндорки.

Статья производила просто убойный взрывной эффект — этого не мог отрицать даже Драко, не понаслышке знавший обо всем, что в ней упоминалось. Что уж говорить о тех, кто слышал всю историю в первый раз? К тому же — слова были далеко не всем, что било по восприятию неподготовленного читателя.

Медленно скомкав газету, Малфой отложил ее в стопку документов, которые требовалось сохранить. Перед глазами все еще стоял снимок с первой страницы — запрокинутое лицо самого Драко с разметавшимися по полу волосами, полуоткрытый на вздохе рот, и губы Гарри, скользящие по его шее… Судя по обстановке, кадр был сделан в Большой Гостиной, у камина — они валялись тогда на ковре, хвала Мерлину, хоть одетые… Видимо, в ночь перед днем рождения Поттера… Стоп.

Грэйнджер точно не могла вломиться тогда к ним с фотоаппаратом под мышкой. Это уже второй случай, когда она публикует колдографии, сделать которые могла только она, и при этом — которые она никак не могла сделать!

Драко снова схватил газету, вглядываясь в движущиеся фигуры на снимке. От нежности в глазах Поттера хотелось взвыть — она была такая неприкрытая, такая очевидная, яркая, кричащая прямо с первой полосы министерской газеты! Мерлин, да можно даже статью после этого не читать… и так уже все понятно. Он снова пробежался взглядом по строчкам.

«…Это только вслух принято говорить, что в войне Сами-Знаете-С-Кем было две противоборствующих стороны. На самом деле и Темный Лорд, и профессор Дамблдор прекрасно знали, что Гарри Поттер и Драко Малфой представляют собой третью силу, не согласную с позицией ни одной из двух других. Только стратегический гений Альбуса Дамблдора смог добиться серией дипломатических уловок контакта с неуязвимой парой стихийных магов и заключить с ними не только временный нейтралитет, но и склонить их к взаимовыгодному сотрудничеству. Как уже упоминалось ранее на наших страницах, Гарри Поттер потребовал оплаты за свою помощь Движению Сопротивления, и мы располагаем неопровержимыми доказательствами того, что эти условия были приняты (см. прилагающиеся внизу страницы копии банковских документов).

В связи с этими обстоятельствами крайне неубедительной выглядит популярная на данный момент версия о том, что Гарри Поттер действительно убил Сами-Знаете-Кого — поскольку за эту смерть ему не платили. Невольно возникает вопрос — что было бы, если бы Темный Лорд назвал ученику Альбуса Дамблдора большую сумму? Не получили ли бы мы другой исход войны — только потому, что неуравновешенный отступник и скряга мистер Поттер так сильно жаждал нажиться на людских страданиях?

Ранее мы неоднократно рассказывали нашим читателям об истинной личине этого «Героя Магического Мира». Множество свидетелей подтверждают — он был агрессивным, истеричным, самовлюбленным подростком, при этом явно страдающим определенным психическим расстройством. Превратившись в марте этого года в стихийного мага, мистер Поттер получил неограниченную силу и окончательно сорвался, возомнив себя величайшим из живущих ныне волшебников — показания мисс Грэйнджер, бывшей его ближайшей подругой все семь лет в Хогвартсе и продолжавшей жить с ним в одном доме, как шпион Движения Сопротивления, по его окончании, не оставляют места сомнениям.

— Им было наплевать на всех, кроме друг друга, — рассказывает мисс Грэйнджер. — Они смеялись над Визенгамотом, над Министерством, над Дамблдором — над всеми, кто полагал, что может противостоять Сами-Знаете-Кому. По их мнению, в Магическом Мире не существовало силы, равной им двоим, и все попытки военных действий вызывали у них только презрительные ухмылки. Они считали, что только сами могут остановить войну, а все остальные волшебники не стоят и пыли у их ног.

«Они» — это мистер Поттер и связавшийся с ним еще в школе его бывший извечный враг и соперник мистер Драко Малфой, не пожелавший избрать путь рядового Пожирателя Смерти и выбравший сулящий более быструю популярность вариант. Судя по колдографиям, которые мисс Грэйнджер любезно предоставила нашей газете, их отношения сложно было назвать исключительно деловым сотрудничеством. Гермиона заявляет, что они не стеснялись никого, выставляя собственные извращенные пристрастия чуть ли не напоказ, наслаждаясь тем, как это шокирует окружающих, а также, что ради мистера Малфоя Гарри Поттер бросил свою девушку, на которой до этого собирался жениться — Джинни Уизли, впоследствии погибшую незадолго до окончания войны.

Со слов Альбуса Дамблдора известно, что именно Драко Малфой превратил мистера Поттера в стихийного мага — очевидно, посулив ему золотые горы и расписав заманчивые перспективы его нового положения. По свидетельствам школьников, в последние месяцы обучения эта парочка поселилась в одной комнате, отгородившись от всех и развивая свою силу — результат их упражнений был продемонстрирован сокурсникам в день выпускного бала у Хогвартского озера, видимо, в качестве предупреждения для тех, кто мог бы попытаться в будущем противостоять им.

По имеющимся у нас сведениям, они знали о готовящемся на Хогвартс нападении Пожирателей Смерти, поскольку сбежали оттуда за два часа до операции, тайком, не предупредив никого о предстоящей бойне. Это еще одно свидетельство в пользу того, что у стихийных магов нет души — их не интересовали ни жизни тех, с кем они бок о бок учились столько лет, ни жизни их учителей, они заботились лишь о сохранении собственных.

В данный момент Драко Малфой скрывается от Визенгамота, вопреки закону не пройдя положенного стихийным магам психологического освидетельствования. Очевидно, потеряв напарника, на связь с которым он возлагал столько надежд, в настоящее время он строит новые планы. Мы не уверены, что человек с подобной жаждой власти остановится, потерпев неудачу, и откажется от дальнейшей борьбы. Возможно, сейчас он уже подбирает новую пешку, которую в дальнейшем попытается снова использовать в своих целях. Остается надеяться, что фигуру, равную мистеру Поттеру по величине амбиций и непомерно раздутой популярности, ему вряд ли удастся найти.

Мы можем только вознести хвалу Мерлину, что Гарри Поттер погиб в последней битве. Еще неизвестно, какую именно проблему в лице его и мистера Малфоя впридачу получил бы Магический Мир после смерти Сами-Знаете-Кого…»

Драко захотелось взвыть. Он никогда не рассчитывал на чужое сочувствие и не ждал, что хоть кому-то захочется постараться понять, что произошло с ними на самом деле. Но видеть, как то, что составляло всю суть его жизни, перетряхивают на страницах газет, словно куль с грязным бельем…

Невыносимо хотелось забиться в душ и смыть с себя всю ту грязь, что, казалось, налипла на него от чужих домыслов — как когда-то давно, в Хогвартсе. Когда они с Гарри еще только тянулись друг к другу, не понимая, не осознавая, что им нужно и к чему это их приведет. Только пытаясь быть рядом, учась слышать, чувствовать, верить. Не бояться самих себя…

Если до этого Драко только устало морщился, читая утренние газеты, то теперь он возненавидел Магический Мир всей душой. Скажите спасибо, сволочи, что Гарри нет здесь, с мрачной горечью подумал он, отшвыривая в угол опустевшую бутылку из-под вина. Вы даже не представляете, что бы он с вами сделал за такую вот писанину… за ваши чертовы законы против нейтралов, за гонения на стихийных магов, за объявление нас всех полоумными идиотами.

А еще он бы надрал, наконец, Грэйнджер уши, чтобы не разбрасывала свой мыслив где ни попадя. Колдографии-то, похоже, и впрямь оттуда сделаны… не могла она с фотоаппаратом по дому шататься. Либо — Рита Скитер, как минимум, сама полноценный стихийный маг, способный вытащить из чужого разума любую картинку и сфотографировать ее потом для газеты. В любом случае — если Грэйнджер после первого раза не поняла, что тут не все чисто, то ей еще тогда стоило расписаться в собственном идиотизме и расстаться с имиджем самой умной выпускницы года.

С листа «Ежедневного Пророка» на Драко смотрело его собственное улыбающееся лицо, жмурящееся под ласками Гарри Поттера.

Поттера, который благополучно погиб в нужный момент к радости всей заинтересованной общественности — и, наверное, именно это и было хуже всего. То, что еще пара таких статей — и любой волшебник будет возносить хвалу Мерлину за избавление от непредсказуемого Мальчика-Который-Всех-Достал-Своей-Исключительностью… и то, что Драко по-прежнему предстоит жить в этом мире, пряча от посторонних глаз на дне души воспоминания о том Гарри, которому они даже не собираются быть благодарными. Они считают, что не за что.

Ему — который отдал свою жизнь за их чертово благополучие.

Впервые Драко с такой отчаянной убежденностью понял, как сильно он жалеет, что согласился с Гарри и позволил ему остаться в Англии, ввязавшись-таки в войну, которая не имела отношения к ним двоим. Им стоило уехать отсюда сразу же, наплевав на все, бросив этот мир гнить в собственном идиотизме, и, может, тогда они смогли бы…

Он долго плакал, обхватив себя за плечи и уткнувшись лицом в колени. А потом закрылся в Большой Гостиной, где по-прежнему обитали влюбленные призраки поместья Блэков, и до утра что-то шептал, глядя на них покрасневшими от слез глазами.

* * *

«…Ты попытайся оставить след на мокром песке — сегодня жить нелегко, а завтра будет вдвойне… Похорони все победы, откопай зыбкий страх, расправь потертые крылья — и сделай призрачный взмах…»

Я знаю, что ветер подхватит меня, как это было всегда, я ведь уже и не помню, каково это — жить, не принадлежа ему, не зная, что он приносит с собой, не чувствуя его дыхания на своем лице. Наверное, я и вправду давно сошел с ума, если ощущаю только боль и слышу только завывания вихря, который идет за мной, подбирается все ближе… наверное, я зачем-то ему нужен? Как ты считаешь?

И, знаешь, — я ведь совсем не боюсь его. Разве что — этот непрекращающийся вой так достал, Мерлин его побери…

«…В твоей постели тепло, но холод рвется в дома… Мне так хотелось бы знать о том, что скоро весна! Но за дверями — морозы, там кончается век, и в сапогах реализма я топчу грязный снег…»

Даже задумываться не хочу о том, что находится с другой стороны моих окон. Я твердо знаю, что там нет никого, кому я сейчас был бы рад. Вообще, о чем я думаю, если вы — здесь, пусть даже все еще не разговариваете со мной… вы разговариваете друг с другом, и я могу слышать твой голос. Думаю, этого достаточно, чтобы создавать иллюзию хоть какого-то общения с тобой. По крайней мере, вы никогда не прогоняете меня, не пытаетесь остаться одни — и, значит, в какой-то степени, я все же с вами. Я не одинок.

«…Я погибал в эти дни, я был готов навсегда разрушить собственный мир и сжечь свои города. Пусть чей-то голос шептал мне — ты не смеешь, постой! — я уничтожил весь свет, когда простился с тобой…»

Знаешь, кажется, он приходил ко мне — вчера или позавчера, я точно не помню. Высокий, очень худой, в черной мантии, и у него глаза — о, если бы ты это видел! Не должно быть таких глаз у нормальных людей… как будто он только что вышел из ада и ему уже пора обратно. Мне даже было неловко, он так на меня таращился, словно я — какой-то редкий экземпляр насекомого, подлежащего изучению… вообще, не знаю, конечно… может, он вовсе и не так смотрел. Но я не уверен, что смог бы это описать. Зато мне кажется, что я должен помнить, как его зовут! Странные глюки, правда? С чего бы… Может, когда-то я и встречал его раньше, но имени точно не припомню…

От него оказалось на удивление легко отделаться, я сам не ожидал. Хватило всего лишь одной фразы — я попросил его подождать минутку, потому что ты как раз начал объяснять своему блондину что-то о стихийной магии… черт, а тебе обязательно было перебивать этого типа? Потому что он, похоже, обиделся — сразу замолчал, и больше я его не видел… хотя, впрочем, нет, не уверен — вполне возможно, что просто внимания не обращал… Слушай, а, может, он до сих пор здесь? Как ты считаешь?

«…Ты так далеко — а на моих ладонях, словно ртуть…»

Вы всегда поглощены друг другом, вы никогда не оглядываетесь по сторонам, не видите, не замечаете — смерть совсем рядом, стоит рука об руку с предательством и отчаянием, но вы слишком заняты, вам никто не нужен, и некому докричаться до вас, предостеречь, остановить…

«…искры твоего костра — улетают прочь, их не вернуть…»

За что мне такое безумие и такая боль — видеть вас, везде, где бы я ни находился? Видеть, и чувствовать, как каждое прикосновение, каждая улыбка, каждый вздох отзываются во мне волной дрожи — я помню, Гарри, я все помню, и, если когда-то я и хотел забыть, то это была единственная малодушная попытка выжить без тебя, а на самом деле я всегда знал, что она обречена на провал, ничто не имеет смысла, если снова — одному, как сейчас…

«…темой нашего лета стали брызги желтого стекла…»

Больше всего на свете я хочу, чтобы однажды вы повернули головы в мою сторону, улыбнулись так, как улыбаетесь только друг другу — чуть смущенно, открыто, искренне — и тогда я пойму, что я тоже мертв, как и вы, что ожидание закончилось, а, значит, закончился и холод, пронизывающий меня до костей, и зов ветра, и это бесконечное падение в пустоту… Я стану таким же, как вы. Я стану свободным. Навсегда, Гарри! Если это — покой, то хочется верить, что я заслужил хотя бы его…

«…за сотни тысяч лет…»

Мы всегда были одиноки, мы были только вдвоем — весь мир с одной стороны, а мы где-то с другой, слишком далеко от тех восемнадцатилетних парней, какими нам стоило бы, наверное, быть, если бы не чертовы пророчества, не чертова война и не чертова предопределенность, от которой — ты был прав — и впрямь невозможно уйти, даже если очень хочется…

«…по другую сторону тепла…»

Сейчас я думаю, что мы с тобой ошибались — это пророчество действительно было не обо мне. Либо — впереди еще что-то такое, о чем ни ты, ни я не предполагали, но, Мерлин побери, как же меня пугает мысль, что впереди еще что-то может быть! Что меня ждет еще какая-то жизнь, и в ней я тоже должен буду действовать, чувствовать, желать чего-то… Иногда я смотрю на себя в зеркало и вспоминаю, что мне еще нет девятнадцати. Мне страшно, Поттер. Я не вынес бы еще несколько десятков лет, наполненных таким же объемом эмоций, какие я пережил за один только последний год.

«…за сотни тысяч лет — по другую сторону тепла…»

* * *

Драко сидел, поджав ноги и прислонившись к стене, подставив лицо колючим, хлестким, как пощечины, снежинкам. Эта терраса оставалась единственным местом, где он мог побыть один — не то чтобы он часто этого хотел, но временами становилось невмоготу от попыток обратить на себя внимание парочки призраков, поселившихся в доме.

Наверное, не стоило принимать все так близко к сердцу, но Драко отдал бы сейчас что угодно только за то, чтобы застать темноволосого парня одного — почему-то это казалось ему очень важным. Он ходил за ними постоянно, и всегда они были вдвоем — ели, смеялись, спали, читали, иногда — пили вино из хрустальных бокалов или серебряных кубков, валяясь на ковре у камина или сидя перед ним, обнявшись. У них были странные глаза, у этих призраков, и только это мешало Драко однажды вспылить и разогнать их.

На дне их глаз всегда таилась настороженность и затравленность. Может быть, они что-то предчувствуют? — недоумевал Драко. Может, они знают, что их жизнь — не вечна, что их все равно разлучат? Может быть.

А, может, им просто мешаю я? Нет, это вряд ли — они никогда не прогоняют меня, никогда не просят оставить их одних… Хотя — со мной они вообще никогда не разговаривают, разве что друг с другом…

Он поежился — скорее, потому, что затекла спина, чем от мороза. Драко давно уже не чувствовал разницы между теплом и холодом — он всегда ощущал окружающую температуру одинаково, примерно — как раздетый человек зимой на улице. Потому и сидел спокойно — раздетый, зимой и на улице — не замечая, что мерзнет. Холод стал для него чем-то непринципиальным. Превратился в отсутствующее понятие.

Однажды утром он спустился в гостиную и, глядя на знакомых до мельчайших оттенков мимики призраков, понял, что не может вспомнить, как их зовут. И долго не мог решить — это важно или на это можно не обращать внимания? Их имена? Что, вообще, такое — имя, если ты и так знаешь, что этот человек что-то значит для тебя? Что-то очень важное?

С этого дня он стал настойчиво пытаться заговорить с темноволосым парнем в очках. Однажды он даже набрался смелости и прикоснулся к его плечу… и тут же обнаружил, что смотрит в пустоту, а призрак сидит на полу за его спиной, уткнувшись в книгу, пропуская между пальцев светлые волосы своего любовника, лежащего рядом, и тихо переговариваясь с ним.

Драко так оторопел тогда, что несколько дней не решался вообще подходить к ним.

А потом стал просто говорить. Обо всем подряд, садясь как можно ближе, заглядывая ему в лицо, впиваясь взглядом в изгиб его губ, в морщинки в уголках глаз, в четкую линию подбородка, в смуглый лоб, прикрытый непослушными, но такими мягкими — Драко был уверен, что знает это наверняка — волосами.

К ним хотелось прильнуть, зарыться носом, вдохнуть их терпкий, горьковатый запах, от которого так невыносимо кружилась голова… запах, рождающий видения — в них Драко было тепло, а после наваливалась странная, оглушительная головная боль, и рев ветра в ушах на время становился нестерпимым, выдирая из души все, что в ней оставалось живого. После этого Малфой подолгу сидел в углу, сжавшись и обхватив колени, глядя в пустоту бессмысленным взглядом. И некоторое время призраки не появлялись.

А потом он понимал, что снова начинает по ним скучать, и они приходили, садясь рядом, смеясь и болтая обо всем подряд, и Драко оттаивал, глядя на них, и снова пытался подойти к темноволосому очкарику, гадая, какого черта он так притягателен, почему так сложно просто находиться рядом с ним, не протягивая к нему руку, даже зная, что по правилам игры к нему лучше не прикасаться — если не хочешь, чтобы он исчез.

У парня в очках был очень странный шрам на лбу — изломанный, в виде молнии, и Драко чувствовал, как внутри что-то отзывается беспомощной горечью, когда он смотрит на этот странный след то ли удара, то ли еще какой травмы. Он так цеплялся теперь за каждую возникающую в нем эмоцию, что стал подолгу вглядываться в этот шрам, временами борясь с желанием протянуть руку, отодвинуть со лба мешающую прядь волос… и тут же одергивая себя — прикасаться нельзя. Только смотреть.

Потом это стало не на шутку возмущать. Драко не помнил, почему, но абсолютно точно знал — это неправильно, он имеет право на большее, чем просто наблюдать за этим человеком. В какой-то момент ему даже казалось, что он вообще имеет какие-то права на всего этого человека… на его внимание, его руки, его ласки. Он, а не блондин, который всегда ошивается рядом и притягивает к себе все взгляды этого восхитительного парня.

И тогда блондин исчез.

Просто однажды, выйдя утром из спальни, где всю ночь, как и всегда, впрочем, призраки занимались любовью рядом с ним — обнаженные, горячие, юные и сильные — Драко застал брюнета сидящим на полу у камина. На нем были потертые джинсы и светлая футболка, между колен лежала книга, он машинально накручивал на палец свои вечно растрепанные волосы, и он был — один.

Обалдев от невозможного счастья, Драко кинулся к нему, шлепнувшись с размаху рядом на колени, и тот впервые поднял голову, глядя куда-то сквозь него. Это было почти счастьем — осознавать, что этот парень рядом, что, возможно, когда-нибудь он даже заговорит с тобой, но даже если и нет — он рядом, он здесь, он близко. Что-то было в этой мысли такое, от чего замирало сердце и начинали дрожать руки, что-то очень важное… правда, Драко никак не мог вспомнить, что именно.

— Кто ты? — спросил он его. — Как тебя зовут?

Брюнет вздохнул и грустно, почти нежно усмехнулся, взмахнув невозможно пушистыми ресницами. А потом опустил голову и снова уткнулся в книгу.

Драко улегся на ковер и с тоской уставился в потолок, закинув руки за голову.

— Ты мне нужен, — заявил он.

— Зачем? — с интересом спросил кто-то, и, повернув голову, Драко с удивлением обнаружил сидящего в кресле смутно знакомого человека в черном, с пронзительными горящими глазами.

— Я вас не знаю, — подумав, сообщил он. — Уходите.

— А того, с кем сейчас разговаривал, знаешь? — спросил странный человек.

Драко надолго задумался. От человека исходили удушливые волны интереса и тревоги, это нервировало.

— Не помню, — честно признался Драко. — Но, видите ли, он здесь живет. А вы — нет.

— Я — нет, — спокойно ответил человек. — Драко, когда ты в последний раз что-нибудь ел?

Вопрос вызвал смутное раздражение.

— Как вы меня назвали? — уточнил он. — Драко? Это мое имя?

Человек молчал, глядя на него своими странными глазами.

— Уходите, — буркнул Драко, вставая. — Вы нам мешаете. При вас он никогда со мной не заговорит.

И вышел на террасу, надеясь по возвращении обнаружить, что в гостиной нет никого, кроме темноволосого парня со шрамом на лбу.

* * *

Бесконечно долгие полутемные дни, припорошенные колючим снегом, пронизанные ветром, завывающим по всему дому — Драко регулярно забывал закрывать окна, поскольку давно уже не чувствовал холода — тянулись так, словно превратились в одну неразрывную вечность. Когда-то они были наполнены ожиданием, болью, отчаянием и беспомощным одиночеством. Потом стали пустыми и безжизненными, с одной необъяснимой целью-ориентиром — Драко пытался заставить своего домашнего призрака заговорить, уже не вспоминая о том, что раньше их было двое, и они вызывали куда больше эмоций.

Странный человек в черной одежде исчез, хотя некоторое время Малфою казалось, будто он видит его — еще одно бестелесное привидение, слоняющееся по комнатам и буквально наступающее ему на пятки. Прошло несколько отрезков времени, для исчисления которых уже не хватало понятий — и этот человек окончательно пропал, оставив в память о себе скрипучий голос и временами появляющийся в воздухе горьковатый запах какой-то химии.

Темноволосый призрак в забавных круглых очках теперь почти все время проводил рядом с Драко, молча сидя на полу, обхватив колени и задумчиво покусывая нижнюю губу. Его присутствие было последним и единственным, что вызывало боль, а боль была последним чувством Драко, и для него давно уже не осталось ничего важного, кроме как — видеть смуглый точеный профиль, обрамленный гривой непослушных волос, и говорить, не слыша собственных слов.

Призрак всегда молчал, лишь изредка поднимая голову и глядя куда-то в пустоту, сквозь собеседника. Наверное, ему просто нечего мне сказать, решил однажды Драко, и поразился, насколько логичной показалась ему эта мысль. Но, раз он не уходит, значит, ему достаточно молчания — вдвоем со мной. В конце концов, слова — это ничто, зачем зацикливаться на вербальном общении? Ведь мы и так прекрасно знаем, что нужны друг другу. Что нам хорошо, когда мы — рядом.

Понятием «хорошо» для Драко постепенно стало любое чувство, которое он мог испытывать. Желания закончились где-то в полутьме наполненных завыванием зимнего ветра ночей, эмоции истончились, превратившись в оцепенелое опустошение, и только призрак, по-прежнему не желавший выходить на террасу и разговаривать с Драко, был медленно тающим островком каких-то чувств.

В том, что островок таял, сомневаться тоже не приходилось — все невыносимее становилось заставить себя встать по утрам, все более всепоглощающим становилось тупое, монотонное безразличие ко всему. И только мысль об одиноком призраке в гостиной выволакивала Драко из объятий сна, чтобы швырнуть в почти забытую боль, которая всегда приходила снова — стоило лишь только взглянуть в ярко-зеленые глаза, скрытые за стеклами очков.

Однажды ветер перестал быть колючим и превратился в мокрую изморозь. Драко вышел на террасу, подчиняясь его зову, и подивился странным воспоминаниям, роящимся в глубине его души. Дождь и ветер. Наверное, эти два слова что-то значили для него когда-то, потому что сейчас они принесли с собой странное смятение, вынуждая нервно сжимать кулаки и прислушиваться к собственным ощущениям.

Единственное, что пришло Драко в голову — полет прекрасен, но иногда его нужно успеть остановить. Мысль тоже как-то коррелировала со знакомым призраком, поселившимся в гостиной.

От раздумий, как всегда, невыносимо разболелась голова, и впервые Драко не стал продираться сквозь наваливающееся тошнотворное равнодушие, докапываясь до истины. Ему было все равно — и на самом деле уже давно, просто какое-то ребяческое упрямство ни в какую не позволяло признать это и забросить все бесплодные попытки что-то вспомнить.

Какой смысл вспоминать, если результат уже никому не интересен? Тем более, что и сил на это никаких не осталось. Драко смирился, махнув рукой на то, что вызывало лишь муторное раздражение своей непредсказуемостью. Для него это перестало иметь значение.

Зачем я здесь? — тупо подумал он однажды, сидя на открытой террасе под проливным дождем. Небо грохотало грозой, раскалываясь молниями, хлеща потоками воды, пронизывая ветром. Он смотрел вверх, вглядываясь в сверкающую темноту, смаргивая капли с ресниц, и не понимал, что он делает в этом странном, чужом ему потоке жизни.

Темноволосый призрак, что всегда следовал за ним по пятам — в гостиной, в библиотеке, в столовой, на кухне, в спальне, никогда не выходил сюда, под потоки ветра. Наверное, ветер чужд для него, как для меня — все остальное, рассеянно подумал Драко, устав надеяться, что однажды тот единственный, кто оставался с ним в этом доме, найдет, что ему сказать.

Он запрокинул голову, опираясь на каменную стену, и закрыл глаза, подставляя лицо ледяным каплям. Плевать, что прикосновений тонких, смуглых, наверняка горячих пальцев мне будет не хватать, когда все закончится… Ведь все заканчивается? Мне кажется, что я хотел этого — так долго, что сам уже потерял счет дням, в которых застыло мое ожидание. Плевать на все. Я… просто устал… просто нечеловечески…

Наверное, когда он выйдет сюда следом за мной и скажет что-нибудь, глядя на меня своими теплыми глазами, это и будет окончательным финалом. Не может быть, чтобы человек молчал так долго — и заговорил просто так, как не может быть того, чтобы я ждал и желал звуков его голоса столько времени, оставшись в итоге ни с чем. Это произойдет, обязательно… уже скоро.

Драко мог бы заплакать, если бы еще был способен на такой подвиг. Он мог бы вспомнить что-то, что имело какое-то значение в его жизни — если бы такие вещи существовали для него сейчас. В той реальности, которая медленно выросла вокруг него за эту бесконечную зиму, не осталось места эмоциям, слезам и памяти. И, наверное, это было только к лучшему — Драко не верил, что в его прошлом было хоть что-то хорошее, потому что иначе он просто не мог бы в итоге оказаться здесь, один, такой. Этого просто не могло бы случиться.

Застывшие глаза, бывшие когда-то серой глубиной, бездумно смотрели в пустоту, разверзающуюся перед ними. И последней мыслью оставалось то, что, наверное, эта пустота должна быть страшной… но почему-то кажется, что хуже, чем было и прошло, уже не будет. И он рассеянно моргал, равнодушно ожидая неизбежности, как может ждать ее лишь бесконечно усталый человек, готовый к чему угодно, если это будет означать конец.

И потому, увидев однажды, что перед ним на террасе сидит на корточках темноволосый призрак в очках, Драко лишь слабо улыбнулся и с благодарностью подумал — наконец-то… Разве я не заслужил этого?

У призрака были мокрые от дождя растрепанные волосы, налипшие прядями на лоб, залитые водой стекла очков и странный взгляд — как будто он знал, что должен что-то сказать, но не мог придумать, что именно. Драко ощутил слабый всплеск интереса к его словам, хотя и знал, что будет достаточно всего лишь голоса. Голос тоже будет означать, что все закончилось.

— Ты замерз… — глухо пробормотал призрак, глядя ему в лицо. Хрипловатый голос оказался неожиданно приятным.

Драко поднял взгляд в небо и рассеянно пожал плечами.

— Здесь нет тепла, — подумав, сообщил он. — Мы — по другую сторону.

Призрак едва заметно кивнул.

— Тебе пора, — негромко сказал он.

Драко посмотрел на него и благодарно улыбнулся.

— Я знаю, — прошептал он. — Спасибо… я знаю…