1ovsyannikov_a_v_kriticheskaya_teoriya_obshchestva_ideynoe_na-1

нию, социальной теории Фрейда не хватает историзма, разграничения универсального и конкретно-исторического. Согласно Маркузе, подавление имеет исторически преходящий характер, а потому возможно построение нерепрессивной цивилизации, причём предпосылки для постепенного упразднения подавления из межчеловеческих отношений коренятся в динамике самой репрессивной цивилизации. По Маркузе, Фрейд заблуждался, думая, что свободная реализация желаний и социальная организация несовместимы: свободная витальность «не препятствует прочным цивилизованным общественным отношениям и… отталкивает только сверхрепрессивную организацию общественных отношений, определяемую принципом, отрицающим принцип удовольствия» [25, с. 36-37].

Примечательно, что основания для исторического оптимизма Маркузе находит в работах всё того же Фрейда. Так, он пишет о «скрытой тенденции», присутствующей в текстах основателя психоанализа, не осознававшейся самим автором, а потому недостаточно акцентированной. В первую очередь, речь идёт о констатации Фрейдом того факта, что принцип реальности, несмотря на его торжество на социальном уровне, должен каждый раз заново утверждаться в психике каждого отдельного человека, что является свидетельством непрочности его победы над принципом удовольствия. Другим основанием для оптимизма является констатируемое Фрейдом существование в психике человека такого слоя, как бессознательное, которое после поражения принципа удовольствия выступает в роли хранилища опыта прошлой счастливой жизни – жизни до репрессивной цивилизации. В интерпретации Маркузе фрейдовское бессознательное предстаёт как оплот сопротивления и предпосылка грядущего восстания и освобождения. Так память о прошлом парадоксальным образом задаёт перспективу свободного будущего.

Одним из способов сделать фрейдизм более корректным с исторической точки зрения Маркузе считает дополнение фрейдистского категориального аппарата двумя новыми понятиями: «прибавочное подавление» и «принцип производительности».

Маркузе настаивает на различении основного и прибавочного подавления. Основное подавление в определённом смысле естественно и оправданно, так как генетически связано с поддержанием биологического существования. В первую очередь, оно ограничивает социально опасные, разрушительные проявления человеческой природы, тем самым спасая человека от самого себя. Другая причина, по которой основное подавление с оговорками может быть оправдано, состоит в том, что оно решает экономические проблемы в интересах всех членов общества. К нему толкает не чья-то злая воля, а голод и нужда, необходимость вести борьбу за существование. В условиях низкого технологического уровня, в мире, где для большинства бедность является обычным состоянием, ограничение и самоограничение инстинктивных импульсов индивидов – единственное, что может обеспечить социальное целое достаточным количеством энергии с тем, чтобы затем направить её в сферу труда. Общество вынуждено делать это, чтобы выжить. Столкнувшись с выбором между обеспечением максимального удовольствия своих членов и поддержанием жизнеобеспечения, человечество выбрало второе. Несвобода в области

21

реализации инстинктов оказывается неизбежной жертвой, платой за жизнь, но именно в этой привязке основного подавления к экономической необходимости коренится и возможность его ликвидации: технологический и экономический прогресс лишает подавление инстинктов рационального основания.

Иначе обстоит дело с прибавочным (дополнительным) подавлением, имеющим политическое происхождение, налагаемым властными структурами помимо экономической необходимости. Оно может быть определено как искусственное сохранение и совершенствование системы контроля, не связанное с необходимостью поддержания биологического существования. В случае с прибавочным подавлением власть перестаёт быть экономическим инструментом, становясь самоцелью: господство ради господства, любой ценой и несмотря ни на что. Прибавочное подавление соотносится с технологическим

иэкономическим прогрессом иначе, нежели основное подавление. Если основное подавление по мере решения проблемы выживания будет сходить на нет, то прибавочное подавление, движимое исключительно своей собственной логикой (логикой господства), будет только нарастать. Более того, технологии

иэкономика сами становятся политическими инструментами.

Другое терминологическое новшество Маркузе – понятие «принцип производительности» – призвано служить более детальной проработке темы прибавочного подавления. По его мнению, открытый Фрейдом принцип реальности на самом деле имеет исторический характер, выступая на разных стадиях социальной эволюции в разных формах, различающихся по степени и объёму подавления, по характеру собственности, по отношению к результатам экономической деятельности. Большинство характеристик, которые Фрейд использует применительно к принципу реальности в целом, правомерно адресовать лишь одной из его исторических форм – принципу производительности, присущему индустриальному (капиталистическому) обществу. Именно этому социальному типу Маркузе уделяет основное внимание. (Сколько-нибудь подробного описания других вариаций принципа реальности он не даёт.)

Доминантами общества, основанного на принципе производительности, являются получение прибыли и неумеренное потребление. Все негативные тенденции, которые обозначились на заре цивилизации, в индустриальном обществе достигают своего пика. Отчуждение труда от человека становится полным и окончательным. Трудовая деятельность абсолютно не соответствует человеческому естеству, природным способностям и желаниям. Труд не несёт радости и удовлетворения. Человек сводится к производственной функции, превращается в орудие труда, в инструмент. Взаимодействие людей в экономике становится предельно обезличенным: «Механика сборочного конвейера, рутина офиса, ритуал покупки и продажи освободились от всякой связи с проявлениями человеческих возможностей» [25, с. 102].

Процессы отчуждения и деперсонализации затронули также сферу отношений между индивидами и властью. Прежде, в примитивных и традиционных обществах власть воплощалась в конкретных личностях – в фигурах отца, вождя, хозяина, патрона. Ответственность за поддержание общественного по-

22

рядка также имела личный характер. В индустриальном обществе на место властвующих персон пришли властные институты, безличные структуры, бюрократическая система. Власть стала анонимной, а потому – неуязвимой.

По мысли Маркузе, в условиях господства принципа производительности особенно страдает Эрос, так как на него приходится основная нагрузка в деле удовлетворения постоянно растущих экономических аппетитов: сексуальная энергия благодаря механизму сублимации переключается на выполнение социально полезных функций и становится фундаментом экономического роста. Человеческое тело становится главной жертвой прогресса, подвергаясь десексуализации, которая осуществляется сразу в двух измерениях: временном и пространственном. Во-первых, время, когда сексуальность может быть реализована напрямую, в чистом виде, сжимается, оказываясь ничтожно малым в сравнении со временем, которое тратиться на отчуждённый труд. Во-вторых, сексуальность оказывается сведённой к генитальности, что, в свою очередь, имеет под собой двойственное основание: это ведёт к высвобождению других частей тела для использования в качестве инструментов социально полезного труда, а также гарантирует (посредством деторождения) биологическое воспроизводство рабочей силы. Соответственно, все проявления либидо12, лежащие за пределами генитальности, трактуются как социально опасные извращения и отторгаются.

Избыточный контроль за сексуальностью ведёт к возникновению новых угроз, в частности к активизации инстинкта смерти и разрушения. Танатос в силу своей специфики в меньшей степени, чем Эрос, подвержен социальному контролю, поэтому в условиях десексуализации равновесие между основными человеческими инстинктами нарушается, агрессивные импульсы высвобождаются и начинают проникать в либидозную сферу, подчиняя её себе. Результатом этого противоестественного союза является садомазохизм. Помимо этого, набирающий силу Танатос начинает определять формы и направленность научно-технического прогресса, который превращается в войну с природой. Прогресс, движимый инстинктом смерти, рано или поздно обратится против самой человеческой цивилизации, и XX века со всей наглядностью продемонстрировал эту самоубийственную тенденцию. «Концентрационные лагеря, массовое истребление людей, мировые войны и атомные бомбы вовсе не «рецидив варварства», а безудержная реализация достижений современной науки, технологии и власти. И с наибольшей эффективностью подчинение и уничтожение человека человеком происходит именно на высоком уровне развития цивилизации…» [25, XXIV], – констатирует Маркузе.

2.4. Антропология одномерного общества

Согласно Маркузе, по мере развития индустриального общества, основанного на принципе производительности, всё более отчётливо будет проявляться описанная выше тенденция: с одной стороны, технологический и экономический прогресс создаёт условия для исчезновения основного подавления

12 Либидо (от лат. libido – вожделение) – сексуальное влечение.

23

и высвобождения инстинктов, с другой стороны, властные структуры, заинтересованные в удержании и укреплении господства, пытаются всеми силами сохранить и увеличить прибавочное подавление. Именно заложенное в этой тенденции противоречие и вызвало к жизни феномен тоталитаризма.

Напомним, что дискурс тоталитаризма вошёл в общественные науки после Второй мировой войны. (В «реальной» политике и в праве это произошло раньше – уже в 20-30-е годы XX столетия.) Большинство исследователей относит к числу тоталитарных обществ Италию времён Муссолини, Германию при Гитлере и сталинский Советский Союз. Трактовка, предложенная Маркузе, стоит особняком. Он существенно расширил границы данного понятия, включив в него общества, которые по общепринятой классификации относятся к разряду либерально-демократических. По Маркузе, к тоталитарной модели относятся все общества, сделавшие контроль над индивидом самоцелью. По способам осуществления контроля они могут быть поделены на две разновидности. Одни (фашистская Италия, нацистская Германия, Советский Союз) делают ставку на прямое политическое воздействие, вплоть до террора в отношении собственных граждан. Другие (страны западной демократии) опираются на экономические и технологические механизмы. Второй вариант вполне совместим с многопартийной политической системой и узаконенной свободой прессы. Тоталитаризм второго типа (экономико-технологический, рыночный и либерально-демократический) более живуч и эффективен именно по причине более тонкого организованного, непрямого контроля. Господство такого рода просто не нуждается в терроре – достаточно деформировать человеческую природу в «правильном» направлении.

Этому феномену посвящена, пожалуй, самая знаменитая книга Маркузе – «Одномерный человек». Ключевую роль здесь играет оппозиция «одномерность – двухмерность». Двухмерный человек знает не только наличную реальность, но и Иное, то, чего нет, альтернативу, «второй план мышления». Одномерный человек – продукт рыночного тоталитаризма – знает только данность. Это конформист, полностью интегрированный в Систему. У него полностью атрофировано критическое мышление, парализована всякая оппозиционность в отношении существующего социального порядка. Одномерный человек не способен помыслить и предложить историческую альтернативу, не способен сказать «нет» наличному бытию, а так как в системе координат «франкфуртцев» в целом и Маркузе в частности именно эта способность образует фундамент человеческой природы, то одномерный человек – это не вполне человек, нечто ущербное, извращённое, продукт антропологической деградации. Путь к одномерности лежит через ложное сознание, искажённое видение мира. Удержание и укрепление господства осуществляется через фабрикацию иллюзий и насаждение ложных потребностей.

Одним из примеров иллюзорной картины мира, насаждаемой властью, является представление о якобы имеющем место стирании классовых различий в развитом индустриальном обществе и о вытекающей отсюда бесконфликтности. Визуальным основанием подобных иллюзий является присутствие в повседневной жизни различных социальных слоёв схожих материальных атрибутов. «Если рабочий и его босс наслаждаются одной и той

24

же телепрограммой и посещают одни и те же курорты, если машинистка загримирована не менее эффектно, чем дочь её начальника, если негр владеет «Кадиллаком» и все они читают одни и те же газеты, то это уподобление указывает не на исчезновение классов, но на то, насколько основное население усваивает потребности и способы удовлетворения, служащие сохранению Истэблишмента13» [23, с. 11], – предупреждает Маркузе.

Другое опасное заблуждение – иллюзия «конца идеологии». В данном случае Маркузе оппонирует философам и социологам, предрекавшим исчезновение идеологии (Д. Беллу, Р. Арону, С.М. Липсету, Э. Шилзу и другим). На самом же деле идеология никуда не исчезает – она просто растворяется в окружающей нас действительности, в повседневной жизни – и от этого становится ещё более действенной. В качестве идеологической доминанты развитого индустриального общества Маркузе рассматривает потребительство. Неумеренное потребление стало не только стилем жизни, но и её смыслом. Содержание этой идеологической модели определяется триадой ложных потребностей «расслабляться, развлекаться, потреблять». Особое значение приобретает реклама, заставляющая индивидов выстраивать своё поведение в соответствии с предлагаемыми образцами.

Удовлетворение ложных потребностей неопасно для властных структур, напротив, оно «приручает» индивида, делает его послушным, усугубляет зависимость от того, кто обеспечивает их удовлетворение, притупляет критическое мышление, отвлекает от социальных болезней и, в конечном счёте, закрепляет несправедливость. Чем эффективнее система способна разжечь аппетиты индивидов и обеспечить их удовлетворение (или, хотя бы, создать видимость их удовлетворения), тем она устойчивее. Одномерных людей не интересует, является ли справедливой общественная система, обеспечивающая удовлетворение потребностей. Рост числа товаров и услуг, возрастание потребления обесценивают свободу. «…Нет смысла настаивать на самоопределении, если управляемая жизнь окружена удобствами и даже считается «хорошей» жизнью. Управляемая жизнь стала безопасной и комфортабельной. Если это управление обеспечивает наличие товаров и услуг, которые приносят индивидам удовлетворение, граничащее со счастьем, зачем им домогаться иных институтов для иного способа производства иных товаров и услуг?» [23, с. 64-65]. В условиях роста материального благополучия свобода (= неподчинение системе, инакомыслие, альтернатива) признаётся избыточной, ненужной, бессмысленной, опасной – и отторгается. На её место заступает комфор-

табельная несвобода.

Маркузе уделяет большое внимание техникам насаждения одномерного мышления, психолингвистическим14 аспектам манипуляции. Из языковой структуры и речевого процесса изгоняются нонконформистские элементы.

13Истэблишмент (от англ. Establishment – основание) – люди, занимающие ключевые позиции в со- циально-политической системе, а также институты, с помощью которых они реализуют своё господство.

14Психолингвистика – наука, находящаяся на стыке психологии и лингвистики. Изучает взаимоотношения языка, мышления и сознания, закономерности порождения и восприятия речевых высказываний.

25

Уходит функция оценки, понимания и трансцендирования15. Язык полностью поглощается миром. Происходит его приземление и упрощение. Развитое индустриальное общество использует особый язык, наполненный магическими и ритуальными элементами, язык формул и предписаний, оказывающих гипнотическое воздействие, требующих только принятия и блокирующих критику. Это особенно характерно для официальных СМИ и рекламы.

Научно-технический прогресс ведёт к увеличению свободного времени, что, в свою очередь, ставит властные структуры перед проблемой контроля в отношении досуга. «Индивида нельзя оставлять одного. Ибо будучи предоставленным самому себе и своему разуму, он приходит к осознанию возможности освобождения от подавляющей действительности» [25, с. 42]. Решить проблему свободного призвана индустрия развлечений.

Одним из условий победы одномерности является ликвидация классики (или, в терминах Маркузе, «высокой культуры»), одного из островков сопротивления, где живёт иная реальность. Классика двойственна: в ней есть отжившие, исторически преходящие элементы, но в ней есть то, что сохраняет своё значение вне зависимости от исторической эпохи – свобода от наличной действительности, противостояние существующим формам жизни и надежда на лучшее, антибуржуазная направленность. Классические произведения «являли собой отчуждение, давшее приют голосу протеста: несчастному сознанию разобщённого мира, сокрушённым возможностям, неосуществившимся надеждам и преданным обещаниям. Они были той рациональной, познавательной силой, которая открывала подавляемое и отвергаемое действительностью измерение человека и природы. Их истина жила в разбуженной иллюзии, в настойчивом требовании создания мира, избавленного от ужасов жизни, покорённых силой познания» [23, с. 79].

Сила классической культуры именно в отстранении, в дистанцировании

– в выходе за пределы наличного, будничного, в создании сакральной атмосферы, особого настроения. Благодаря отстранению культура превращается в «воздух с других планет»16. «Независимо от того, насколько близок или привычен был храм или собор живущим вокруг него людям, он повергал их в состояние возвышенного страха, неведомого им в повседневной жизни… <…> «Высокая культура», прославляющая это отчуждение, обладает своими собственными ритуалами и своим собственным стилем. Именно для создания и пробуждения иного измерения действительности предназначены салон, концерт, опера, театр. Их посещение требует праздничной подготовки, благодаря чему отстраняется и трансцендируется повседневный опыт» [23, с. 82].

Понятно, что для одномерного общества классика представляет угрозу, но борьба против «высокой культуры» ведётся не путём её отрицания, а путём встраивания её в господствующий социальный и ментальный порядок. Самый

15Трансцендирование (от лат. transcendentis – перешагивающий, выходящий за пределы) – выход за пределы посюстороннего, обыденного.

16Маркузе обыгрывает выражение немецкого поэта начала XX века С. Георге «Ich fuhle Luft von anderen Planeten» («Я чувствую воздух иных планет»).

26

эффективный приём – профанация, помещение высокого в сниженный контекст, например, совмещение образов и понятий искусства, религии, философии с рекламой. Как только Бах, Платон или Гегель начинают решать коммерческие задачи, они перестают быть носителями истины. Оказавшись в профанном контексте, высокие помыслы и слова искажаются и перестают быть опасными для Системы, утрачивают свою оппозиционность и подрывную силу. Классика как оппозиционная сила умерла, констатирует Маркузе. Ставку надо делать на авангардные формы литературы и искусства, предлагающие альтернативную реальность.

Жизнь в развитом индустриальном обществе стала более приятной и комфортной. Подавление и контроль стали менее осязаемыми. На смену прямому физическому насилию пришлое непрямое воздействие. В труде заметно уменьшилась физическая составляющая. Тем не менее люди этого общества являются рабами, «ибо рабство определяется не мерой покорности и не тяжестью труда, а статусом бытия как простого инструмента и сведением человека к состоянию вещи. Это и есть чистая форма рабства: существование в качестве инструмента, вещи. И то, что вещь одушевлена и сама выбирает свою материальную и интеллектуальную пищу, то, что она не чувствует себя вещью, то, что она привлекательна и подвижна, не отменяет сути такого способа существования» [23, с. 43].

2.5. По ту сторону принципа производительности. «Великий Отказ»

Антропосоциальный идеал Маркузе может быть охарактеризован как «умиротворённая жизнь». В качестве критерия предлагается свободная реализация индивидуальных возможностей и такое же свободное удовлетворение индивидуальных потребностей. Достижение этой исторической цели предполагает пересмотр основных параметров человеческого существования и, прежде всего, примирение человека с трудом, культурой и со своим природным окружением.

В вопросе о перспективе труда Маркузе следует за Марксом: необходимо упразднение труда в его прежнем качестве. Он не должен быть навязанным извне и обязательным, обусловленным борьбой за существование – в его основе должна лежать внутренняя потребность индивида. Он не должен быть изматывающим – необходимо свести трудовые энергетические затраты к минимуму. Он не должен быть рутинным, механическим – альтернативой является свободная игра способностей и потребностей. На смену труду-мýке, деформирующему человеческую сущность, основанному на подавлении естественных влечений, помогающему держать индивида в подчинении, должен прийти труд-творчество, труд-самовыражение. Должно измениться соотношение времени, отведённого на труд, и свободного времени. Необходимым минимальным условием для всех этих изменений является автоматизация, которая, с одной стороны, знаменует торжество предельно обезличенного, отчуждённого труда, но, с другой стороны, она «открыла бы новое измерение –

27

измерение свободного времени, в котором произошло бы самоопределение частного и общественного существования человека» [23, с. 48].

Другим важным элементом исторической альтернативы, предлагаемой Маркузе, является примирение человеческого естества с культурой, но это должна быть новая культура, основанная на иных ценностных ориентациях, культура, которая не насилует человеческую природу, а, напротив, позволяет ей раскрыться. Нравственность репрессивного общества относится к инстинктам враждебно и озабочена их вытеснением. Новая нравственность реабилитирует инстинкты. Дистанция между «низшими способностями» и культурой исчезнет.

Маркузе считает, что рецепты спасения человека нужно искать не в философии, так как философская культура Запада, за исключением фрейдизма, поражена репрессивностью, а в сфере эстетического, понимаемой достаточно широко и совпадающей с чувственностью. Бессознательное сложнее контролировать извне, нежели сознание, поэтому чувственность, бессознательная в своей основе, оказывается в более выигрышном положении в сравнении с разумом. Маркузе отрицает не разум как таковой, а разум, оторванный от чувственности, достигший своего пика в развитом индустриальном обществе. Предполагается, что в культуре будущего произойдёт их воссоединение, причём лидером в этой паре будет чувственность.

В структуре чувственности Маркузе особо выделяет фантазию и генетически связанную с ней утопию, высоко оценивая их способность к сопротивлению: очень трудно контролировать то, чего нет. Печать свободы лежит и на сублимированной форме фантазии – на искусстве. Здесь, правда, в изменённом, преломлённом виде, человек хранит воспоминания о прошлом без репрессии, о свободе и удовлетворении.

Рассуждая о глубинных психических основаниях грядущей культурной метаморфозы, Маркузе делает вывод о смене архетипов17, «культурных героев»18. Героем-архетипом общества, основанного на принципе производительности, является Прометей, воплощающий цивилизацию, основанную на тяжёлом, мучительном труде и на энергии подавленных естественных влечений. Ему на смену должны прийти Орфей и Нарцисс, персонифицирующие радость и удовлетворение, примирение человека и природы, чувственность и фантазию как основы нового принципа реальности.

Перспектива освобождения инстинктов естественным образом ставит вопрос о перспективах сублимации, которая в условиях репрессивного общества защищала человека от собственных необузданных желаний и одновременно выступала в качестве энергетического резервуара культуры. Каким образом в свободном обществе будет функционировать механизм преобразования биологической энергии в творческий акт? Возможна ли культура без сублима-

17Архетип (от греч. arché – начало и typos – образ) – в античной и средневековой философии прообраз, идея. В «аналитической психологии» К.Г. Юнга изначальные, врождённые психические структуры, первичные схемы образов фантазии, содержащиеся в коллективном бессознательном и формирующие активность воображения.

18Культурный герой – мифический персонаж, с которым связывается генезис культуры в различных её проявлениях и введение социальной организации.

28

ции? Не приведёт ли освобождение инстинктов к разгулу страстей и вседозволенности, к садомазохистским оргиям, к возврату в животное состояние?

По мысли Маркузе, торжество чувственности не разрушит культуру и цивилизацию, чего опасался Фрейд, а упрочит и расширит их возможности. Освобождение инстинктов может привести к разгулу страстей и т.п. при условии, если это освобождение совершается в рамках репрессивной цивилизации, когда телесная и психическая структура человека изуродована, травмирована. После исчезновения репрессивной социальности и культуры естественным образом произойдёт трансформация энергии инстинктов. В условиях отсутствия подавления начнёт действовать закон самоограничения. В свободном обществе чувственность сама будет задавать себе меру, сама будет останавливать себя на грани, за которой начинается социальный хаос и разрушение. На смену навязанной извне сублимации придёт самосублимация. Правда, этот оптимистический прогноз распространяется исключительно на Эрос.

Маркузе предрекает изменение в структуре Эроса. Если в условиях репрессивной цивилизации эротическое совпадает с генитальной сексуальностью, то в будущем оно выйдет за эти узкие рамки. Грядёт тотальная эротизация человека и его деятельности. Тело в его целостности как субъект-объект удовольствия. Субъектом и одновременно объектом наслаждения становится тело как целое, а не только область гениталий. Более того, в обществе будущего получать эротическое удовольствие можно будет от любого рода деятельности, от любых межличностных отношений, и для этого совершенно необязательно чтобы эта деятельность и эти связи имели сексуальный характер в прямом смысле слова.

Одним из необходимых условий перехода к «умиротворённой жизни» Маркузе признаёт примирение человека с его природным окружением, что во-

все не означает отказ от овладения ею и преобразования. Но должно измениться качество овладения и преобразования. Нужно отказаться от подавляющей модели и перейти к освобождающей. Освобождающее овладение предполагает помощь природе в деле реализации заложенного в ней витального энергетического потенциала. Оно основано на союзе технологии и искусства, на проникновение эстетического мироощущения в познание и преобразование природного окружения человека. Ориентация на подавляющую модель ведёт к расточительной эксплуатации природных ресурсов, к деградации почв, к крупномасштабной вырубке лесов и т.п. Ориентация на освобождающую модель означает бережное извлечение природных ресурсов, излечение неплодородных почв, расчистку лесов и т.д. в том же духе.

Переход к «умиротворённой жизни» не будет безболезненным. Ему предшествует Великий Отказ – полное и бескомпромиссное отторжение социальных институтов и системы ценностей репрессивной цивилизации. Маркузе пересматривает марксистскую догму о пролетариате как авангарде революционного движения, так как к середине XX века рабочий класс в экономически развитых западных странах оказался интегрированным в капиталистическую систему и утратил свой революционный дух. По Маркузе, носителями Великого Отказа будут жители стран «третьего мира» и молодёжь. Первые – по причине экономической обездоленности, вторые – по биологическим причинам (в силу обусловленной возрастом сексуальной озабоченности).

29

ГЛАВА 3. СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ ЭРИХА ФРОММА

3.1. Биография

Эрих Пинхас Фромм родился 23 марта 1900 года во Франкфурте-на- Майне в ортодоксальной иудейской семье. Его предки по обеим линиям были раввинами, знатоками Торы и Талмуда. В семье царил дух набожности и трудолюбия. Эрих получил хорошее гимназическое образование. Мать мечтала о том, чтобы её сын стал пианистом, и он до 14 лет серьёзно занимался музыкой, но материнским мечтам не суждено было сбыться: интересы Эриха лежали за пределами музыкальной карьеры.

Сам Фромм отмечал две причины, приведшие его к антропологии и социальной философии. Первая из них имела сугубо личный характер. Это было самоубийство друга семьи Фроммов, красивой молодой женщины, последовавшее за смертью её отца. В завещании она просила похоронить её рядом с отцом. Юный Эрих столкнулся с ситуацией, когда сила дочерней любви оказалась сильнее инстинкта самосохранения. Это событие произвело на него огромное впечатление, и как он признавал впоследствии, подтолкнуло к изучению психоанализа. Вторая причина связана с событиями Первой мировой войны. Юноша задался вопросом о причинах возникновения национального эгоизма и взаимной ненависти, ведущих к войнам. Фромм так писал о периоде своего духовного становления: «Меня мучили вопросы о явлениях индивидуальной и общественной жизни, и я жаждал получить на них ответ» [37, с. 14].

По окончании гимназии Фромм изучал право, философию, социологию, психологию во Франкфуртском и Гейдельбергском университетах. В 1922 году он получил степень доктора социологии. Тогда же Фромм увлёкся фрейдизмом. В 1927 году началось его плодотворное сотрудничество с Берлинским институтом психоанализа, в котором он выступил с рядом докладов. Там же Фромм пршёл курс обучения, что дало ему право на частную психотерапевтическую практику. В 1930 году его избрали внештатным членом Немецкого психоаналитического общества.

Вопрос о степени влияния фрейдистских идей на Фромма не может быть решён однозначно, хотя необходимо признать, что в отношении фроммовского учения фрейдизм выступил в качестве доминанты. Правда, влияние это имело избирательный характер. Оно проявилось

-впсихологизмекакгенеральномпринципеобъяснениячеловекаиобщества,

-в повышенном интересе к бессознательному,

-в практической ориентации, в нацеленности на получение психотерапевтического результата. В данном контексте представляется верным замечание А.М. Руткевича о том, что на всех вариантах психоанализа лежит медицинская печать. Эта установка получила отражение и в активном использовании Фроммом медицинских (главным образом, психиатрических) терминов, таких как «здоровье», «болезнь», «садизм», «мазохизм», «некрофилия».

В то же время Фромм вошёл в историю психоанализа как ревизионист, еретик, призвавший к радикальному пересмотру фундаментальных положений фрейдизма в сторону гуманизации.

30