2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава XII. Революции

Décadence de la Monarchie française»), где излагает принципы старой французской системы, «которая имела внешнеполитической целью возвысить малые государства и принизить великие державы, а внутри страны стремилась возвысить могущество государства и принизить подчиненные власти»4.

«Рыхлость» власти при Старом порядке

Вторая часть этой программы выполнялась монархией не лучше первой.

Королевская власть взрастала медленно, шла твердой, но осторожной поступью, приспосабливая принципы к обстоятельствам. Она в неравной мере проникала в различные части королевства и, например, получала налог, устанавливаемый и распределяемый ее представителями, собственно, лишь в финансово-податных областях, тогда как в государственных областях* региональные собрания постановляли, чтó они дадут королю, и делили общую сумму между налогоплательщиками. Различные степени власти обнаруживались также при обращении короля к разным сословиям. Налог с духовенства сохранял наименование «добровольное даяние»5. К региональным привилегиям и привилегиям, определяемым сословной принадлежностью, прибавлялись еще и привилегии представителей государства, собственников своих должностей; главными из них были члены парламентов, убежденные, что их одобрение необходимо для вступления в силу королевских указов.

Таким образом, Власть «останавливалась на каждом шагу, обязанная воздавать дань уважения нашим правам и обычаям.

4 Soulavie. Mémoires du règne de Louis XVI. Paris, an X, t. I, p. 144.

5«Не думаю, — отвечал Людовик XVI на предложение Неккера, — что было бы разумно убирать слова “добровольное даяние”. Во-первых, выражение это старинное и привлекательное для тех, кому небезразлична форма; во-вторых, быть может, полезно оставить моим преемникам слова, показывающие им, что они должны рассчитывать на любовь французов и не распоряжаться собственностью подданных с помощью военной силы».

301

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

Когда она требовала от своих подданных добровольных даяний, налогов, субсидий, то, чтобы их получить, она обязана была созывать представителей французского духовенства.

Она договаривалась о регистрации налогового указа с Парламентом.

Она просила дополнительной подати у Штатов Лангедока. Требовала ее в Бургундии.

Чаще всего вынуждена была покупать ее в Бретани, прямо или косвенно.

Взимала ее с помощью военной силы в интендантствах»6. Итак, королевское правление было делом тонким. Чтобы укрепить его, следовало постоянно подавлять все центробежные тенденции и ни в коем случае не допускать объединения

интересов, враждебных государству.

В XVIII в. такому гибельному объединению способствует ряд ошибок, которые приведут к падению монархии.

Ослабление Власти, аристократическая коалиция

Короля осаждает придворная знать, и этот заслон мешает возвышению плебейских служителей, некогда отдававших свои силы его прадедам. Людовик XIV бдительно отстранял придворную аристократию от всякого вмешательства в политику. Теперь толпа придворных, жаждущая влияния и высоких постов, беспрестанно воюет с министрами короля, из которых каждый должен кормить целую группировку, чтобы удержаться на своем месте.

Монархическое правление утрачивает ту стабильность, то превосходство над конкурирующими элементами, которые составляют его принципиальные достоинства. Каждая придворная партия ищет поддержки в провинциях и ради временной выгоды служит какому-либо групповому интересу, — так, Шуазёль усиливает парламенты.

Просят помощи даже у иностранных держав; их послы или агенты могут играть роль, забытую со времен Лиги.

Власть поколеблена. Парламенты сплачивают против нее центробежные силы. Для того чтобы законоведы оставались

6Soulavie. Op. cit., t. VI, p. 341—342.

302

Глава XII. Революции

связанными с властью, как раньше, нужно было всего лишь, чтобы они рекрутировались из бедного судейского сословия или, по крайней мере, из буржуазии, по социальному положению далеко отстоящей от дворянства. Однако практика наследования должностей, привязав буржуазные семейства к государству, отделила их от буржуазии и объединила в особую касту, которую брачные союзы все чаще связывали с высшим дворянством. Члены парламентов, поначалу статократы, всем обязанные только выполняемой ими функции, превратились в аристократов, обладающих собственным могуществом и имеющих собственные интересы, отличные от интересов государства. Хотят ли сократить смехотворно большое количество чиновников, многочисленность которых усложняет ведение дел, — члены парламентов выступают против. Ведь, как и они сами, эти чиновники купили свои должности — созданные в периоды острой нехватки средств ради поступления денег в казну, — а господа, заседающие в парламентах, не могут потерпеть посягательства на форму собственности, обусловившую их общественное значение7. Хотят ли обложить налогом одинаково все сословия, принимая во внимание только финансовые возможности подданных, — господа из парламентов, пользующиеся налоговыми привилегиями, объединяются с другими привилегированными. Традиционно оспаривавшие провинциальные вольности, они ввиду неизбежного конфликта с Властью неожиданно становятся защитниками этих самых вольностей.

В конце концов они приобретают такую силу, что смещение их по распоряжению Мопу равнозначно государственному

7Когда Мопу, подвергнув гонениям парламенты*, примется за массовое упразднение ненужных должностей, для буржуазии это будет сущей финансовой катастрофой. В дневнике одного члена парламента читаем запись, датированную 26 апреля 1772 г.:

«Невозможно передать, какое уныние царит во многих семействах Франции из-за огромного множества упраздненных должностей, которое увеличивается с каждым днем. Все это — банкротства, увольнения из канцелярии суда, самоубийства и т.д. Хотя в истекшем году в советах насчитывалось 2 350 объявлений о несостоятельности и 200 случаев самоубийств, число тех и других еще возрастет, если это продолжится...» (Journal historique de la Révolution opérée dans la Constitution de la Monarchie française par M. de Maupéou, Chancelier de France. Londres, 1775, t. III, p. 69).

303

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

перевороту. Власть настолько слаба, что придворные, поддерживающие оппозицию парламентов, насмехаются над министром финансов даже в передней у королевских покоев8.

За парламентом стоят дворянство, духовенство, провинции, даже сами принцы. Мы ищем партию короля, но не находим ее. Партией короля был народ.

Третье сословие восстанавливает монархию без короля

В 1788 г. администрация повсюду встречает сопротивление. Она доведена до крайней степени бессилия. Революция внезапно избавит ее от всех противников.

Монархия пребывает в таком упадке, что вынуждена по общему настоянию пожертвовать своими интендантами в провинциях, исполнителями центральной воли, которые уступают место провинциальным собраниям. Эта мера противоречит всему ходу нашей истории. Революция же более единообразно, более слаженно, чем когда-либо, подчинит всю страну импульсу Власти.

Дело революции — восстановление абсолютной монархии. Филипп Красивый понял смысл плебейских чаяний, и потому он первый призвал третье сословие в Генеральные штаты. Спустя пять столетий действительность все еще подтверждает его правоту; но Людовик XVI не Филипп Красивый. И восстановление произойдет... без короля.

Когда подробно изучают бурную жизнь революционных собраний, поначалу теряются в идейных течениях и противотечениях, в различных фракционных заговорах, язык которых

8«Несколько дней тому назад в Версале, в передней перед «Бычьим глазом», где только что объявили второй выход по пробуждении короля*, стояла группа молодых военных и штатских, которые, завидев аббата Терре, решили сыграть с ним злую шутку

ив самом деле до того сжали ему бока, что он жалобно стенал

исмиренно просил дать ему пройти; тем временем прибыл г-н маркиз де Мюи, первый дворецкий г-жи графини де Прованс; тут все расступаются, сей господин свободно проходит и какой-

то голос восклицает так, чтобы слышал генеральный контролер: “Здесь пропускают только порядочных людей!”» (запись от 29 марта 1772 г. в цитированном выше «Journal historique»).

304

Глава XII. Революции

часто маскирует их истинные цели. Но нетрудно заметить, что Учредительное собрание* сразу жертвует интересами тех, кто, требуя созыва Штатов, рассчитывал на сохранение привилегий. Хватило нескольких заседаний, чтобы истребить привилегии, на которые не смели посягать короли. Упразднение провинциальных Штатов, с которыми веками боролась монархическая администрация, оказалось минутным делом. Так же быстро переходят в распоряжение Власти огромные богатства духовенства, и парламенты, сопротивлению которых обязаны своим созывом Генеральные штаты, устраняются решительнее, чем во времена Мопу.

Это великое уничтожение противовластей. Мирабо почувствовал, что это и великая возможность для короля9. Он пишет государю: «Идея образовать один-единственный класс — класс граждан — понравилась бы Ришельё. Эта ровная поверхность облегчает осуществление Власти»10. Он видит себя в должности и в роли кардинала, пожинающего плоды грандиозного выравнивания почвы.

Но Людовик XVI того не желает, — как и Собрание, как и сама история.

Напрасно пытаются разгадать намерения членов Учредительного собрания. Да, конечно, они провели в жизнь доктрину разделения Власти на исполнительную, оставленную за королем, и законодательную, переданную представителям народа. Да, они доверили местное управление местным выборным и таким образом осуществили еще одно разделение Власти. Но это двоякое расчленение Власти, какую бы важ-

9С поразительной проницательностью он констатирует: «За один год свобода поборола больше губительных для власти предубеждений, сокрушила больше врагов престола, приняла больше жертв ради процветания нации, нежели королевская власть — за несколько веков. Я всегда указывал на то, что уничтожение духовенства, государственных областей, феодальных порядков, осо-

бых прав провинций, всякого рода привилегий — это общее завоевание нации и монарха» (28e note pour la Cour, du 28 septembre 1790, in: Correspondance de Mirabeau avec le comte de La Marck, 3 vol. Paris, 1851, t. II, p. 197).

Мирабо ясно видел, что Революция работала на Власть. Но Власть

в ее традиционной форме не сумеет пожать плоды этой работы.

10Lettre au roi du 9 juillet 1790. — Corresp. avec le comte de La Marck, t. II, p. 74.

305

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

ность ни придавали ему его инициаторы, не было исторически значимым. Ибо Собрание в противоречии с самим собой, о чем свидетельствуют позднейшие сожаления его депутатов, работало ради того, чтобы сохранить Власть и обеспечить ее преемственность.

Оно лишает короля законодательной власти и не отваживается на большее. Лалли-Толландаль11 и даже Мирабо12 во весь голос говорят о том, насколько опасным стало бы Собрание, если бы оно присвоило себе полномочия, оставленные за королем. «Да, я заявляю, — восклицает Мирабо, — что не могу вообразить ничего страшнее, чем верховенство аристократии из шестисот человек!»

Однако такой исход борьбы неминуем. Есть над чем задуматься философу: депутаты Учредительного, а позднее Законодательного собрания спорят со своей судьбой, и желая ее, и страшась.

11В своем докладе о Конституции Лалли-Толландаль пишет (31 августа 1789 г.): «Мы спрашиваем, не будет ли влияние короля как части законодательного корпуса неизменно обращаться в ничто объединением всех воль в одной национальной палате?

Не отступит ли он тогда? И где пределы власти Палаты? Надо защитить народ от всех видов тирании: Англия претерпела от своего Долгого парламента больше, чем от любого из королей-

деспотов...

....При Карле I Долгий парламент, покуда он соблюдал конституцию и действовал в согласии с королем, искоренил много несправедливостей и предложил много полезных законов, но когда он присвоил себе законодательную власть, отстранив от нее короля, то в скором времени захватил администрацию,

иследствием этого захвата и этого соединения властей стало угнетение народа, тягчайшее, чем то, от которого его помыш-

ляли избавить».

12В известной дискуссии о праве войны он разъясняет: «Властные полномочия осуществляются людьми; люди злоупотребляют властью, когда она недостаточно ограничена, и преступают ее пределы. Так монархическое правление превращается в деспотизм. Вот почему мы вынуждены принимать столько предосторожностей. Но точно так же и представительное правление становится олигархическим, если одна из двух властей, созданных, чтобы уравновешивать друг друга, не будет поддерживать другую, а возобладает над нею и захватит ее» (Речь в Учредительном собрании 20 мая 1790 г.).

306

Глава XII. Революции

Революционеры первой волны, чтобы сформироваться

вНациональное собрание, ссылались на общую волю, объявляя себя ее выразителями. Любопытно, что этот принцип привлекает их постольку, поскольку служит для обоснования новой Власти, и отодвигается на задний план, когда начинает стеснять эту Власть. Так как единственный источник Власти — воля нации, то чтобы король продолжал частично обладать ею, он тоже, вместе с Собранием, должен быть «представителем нации». Но что же выходит? С одной стороны, представители, избранные населением, с другой — представитель наследственный. Парадокс! И вот король уже не более как первый чиновник, но если так, то почему несмещаемый? Дождавшись подходящего момента, его устраняют, и тогда исполнительная власть соединяется с законодательной в руках Конвента.

«Что касается равновесия властей, мы еще могли поддаваться обаянию этой идеи...» Но теперь: «Какое нам дело до всяких комбинаций, уравновешивающих власть тиранов! — восклицает Робеспьер. — Надо с корнем вырвать самоё тиранию. Народы не должны искать для себя минутной передышки

вссорах между их хозяевами. Гарантию своих прав народы должны видеть только в своей собственной силе»13. Иными словами: мы были сторонниками ограничения Власти, покуда ею обладали другие; с тех пор как Власть перешла к нам, она не может быть чрезмерной.

Собрание стало сувереном. Но если его правомочность обусловлена тем, что оно выражает общую волю, то, оно, конечно, должно быть неизменно подчинено своим избирателям?

Ничего подобного! С первых же дней14 депутаты Учредительного собрания сочли себя свободными от полученных многими из них императивных мандатов**.

Не рассуждения Сьейеса, а движущая собравшимися воля к могуществу подменяет суверенитет народа суверенитетом парламента. Надо, чтобы народ был абсолютным сувереном в тот момент, когда он определяет своих представителей, ибо таким образом они могут получить от него неограниченные права. Но как только он эти права передал, роль народа

13Речь Робеспьера на заседании Конвента 10 мая 1793 г.*

14Заседания 7 и 8 июля 1789 г.

307

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

выполнена, теперь он ничто, он подвластен, суверенно лишь Собрание.

«Общая воля» формируется только в Собрании15, и совещание с народом — это своего рода процесс плавления, превращающий нацию в микрокосм из шестисот человек, которые в силу невероятно смелой фикции считаются самóй собравшейся нацией16.

Однако эта гордая верховная власть, которая осмеливается отправить короля на эшафот, которая презрительно отвергает предложение жирондистов о собраниях избирателей, униженно склоняется перед толпами одержимых, требующих от Конвента суровых мер, чьи петиции воспринимаются как выражение народной воли!

Крупные юристы проявляют чудеса изобретательности, чтобы претворить все противоречия в конституционные теории. Не постигаю, как они не слышат уличных криков и грохота повозок, везущих на казнь осужденных, и как они могут принимать всерьез документы, наспех составленные в пароксизме ненависти или страха или подправленные в минуты компромисса и усталости.

Логика революционной эпохи заключена не в идеях, а в делах и фактах.

Факт — установление новой власти, власти так называемых представителей, из которых те, кто не будет истреблен соратниками, после роспуска Конвента сохранят свое руководящее положение в период Директории и Консульства и пополнят кадры Империи.

Истинное воплощение новой Власти — Сьейес. Никто не принимал большего участия, чем он, в революционных событиях. Депутат Учредительного собрания, депутат Конвента, член Комитета общественного спасения, член Директории, консул, это, верно, он подсказал Бонапарту слова, которые

15«Мы здесь не затем, — говорит Сьейес, — чтобы регистрировать результаты демократического голосования, а затем, чтобы предлагать, выслушивать, сосредоточивать внимание, изменять мнение народа, наконец, сообща формировать общую волю»

(Речь 9 сентября 1789 г.).

16«Решение, — говорит Сьейес, — принадлежит и может принадлежать лишь собравшейся нации. Голос народа, или нации, только один — это голос национального законодательства» (Речь 9 сентября 1789 г.).

308

Глава XII. Революции

произнес бы от собственного имени, будь у него необходимые физические средства: «Революция окончена; я олицетворяю незыблемость ее принципов. Нынешнее правительство — представитель суверенного народа. Не может быть оппозиции суверену».

Наполеоновский префект, детище Революции

Огромная наполеоновская власть — это конечная цель, к которой был направлен весь переворот, после того как честолюбие Орлеанского дома или тщеславие Лафайета дали ему толчок.

«Можно сказать, что создать Наполеона I — неизменная задача огромного большинства революционеров, то, ради чего они упорно трудятся изо дня в день»17.

Этому содействовало все. Посмотрите, как последовательно подготавливалась, к примеру, диктатура префектов, которая останется характерной особенностью французского общества.

Население провинций не хотело больше подчиняться королевским интендантам и требовало местного самоуправления. Учредительное собрание, казалось бы, удовлетворяет эти требования, доверяя все административные функции местным выборным собраниям. Но одновременно оно разрушает именно те исторические единицы, которые обладали способностью и волей к самоуправлению. Сьейес настаивал, чтобы территориальное деление было геометрическим: восемьдесят равных прямоугольников, в свою очередь подразделяемых на девять равных «коммун», порождающих согласно той же ребяческой геометрии по девять кантонов18. Этим искусственным образованиям теперь вполне можно было предоставить автономию.

17E. Faguet. Le Libéralisme. Paris, 1903, p. 243.

18«Мы берем большую карту треугольников Кассини*. Принимая Париж за центр, мы строим правильный квадрат восемнадцать на восемнадцать лье. Эти 324 квадратных лье образуют территориальный департамент. На каждой стороне первого квадрата мы строим другой квадрат той же площади и так далее до самых границ. Приближаясь к границам, мы уже не сможем строить правильные квадраты, но все же будем выделять площади как можно более близкие к 324 квадратным лье. Вероятно, в итоге мы по-

309

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

Нет ни малейшей опасности, что они будут жить собственной жизнью! «Сначала систематизирующий ум, — говорит Бенжамен Констан19, — пришел в восхищение от симметрии. Вскоре властолюбие открыло, какую огромную выгоду сулит такая симметрия. Они только что не обозначили цифрами населенные пункты и провинции, как обозначили полки и войсковые соединения, — до того боялись они, что к их установлениям будет примешана какая-нибудь моральная идея».

Но в скором времени даже ничтожные директории департаментов уже обвиняются в том, что сдерживают или останавливают импульс, исходящий от центральной власти. БийоВаренн не питает на сей счет никаких иллюзий: «Этого пагубногорезультатапридетсяопасатьсядотехпор,покаусложнение руководящих органов будет ослаблять нерв управления. Туго натянутый, он должен, не прерываясь, с единственной промежуточной опорой идти от центра к периферии»20.

«Промежуточной опорой» станет наполеоновский префект. Бенжамен Констан продолжает: «Деспотизм, сменивший демагогию и унаследовавший плоды всех ее трудов, весьма благоразумно держался проложенной дороги. Тут две крайности сблизились, потому что в основе обеих была воля к тирании.

лучим восемьдесят департаментов. Можно будет добавить одну территориально-административную единицу для Корсики...

При таком территориальном делении берется во внимание только чистая логика. К тому же между великой нацией и индивидуумами существуют лишь произвольные промежуточные объединения...

Каждый департамент подразделяется затем на девять “коммун” площадью по возможности в тридцать шесть квадратных лье. Это новое геометрическое деление служит только руководящим правилом для окончательного разграничения. Наконец, каждая коммуна делится на девять кантонов приблизительно по четыре квадратных лье. Таким образом, для континентальной Франции мы имеем 720 коммун и 6 480 кантонов» (Paul Bastid. Sieyès et sa pensée. Paris, 1939, p. 388—389).

19B. Constant. De l’Esprit de Conquête, chap. XIII, «De l’Uniformité». — Œuvres, éd. 1836, p. 170.

20Доклад о порядке управления, сделанный Бийо-Варенном от имени Комитета общественного спасения 28 брюмера II года. Враждебное отношение к местным властям отмечается с самого

начала Революции. Сьейес, лучше других понимающий избранный путь, четко высказывается по этому вопросу уже 7 сентября 1789 г. Я привожу его мнение в следующей главе*.

310