2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist
.pdfГлава VIII. О политическом соперничестве
ста тысяч человек из тех разрядов, которые держал в запасе. В целом с сентября 1805 г. по ноябрь 1813 г. Наполеон востребовал от Франции два миллиона сто тысяч человек помимо солдат Республики, состоящих на службе.
Как могла бы Европа воевать, не прибегнув к схожей практике? Многие правители с трудом решились на меры, граничащие с варварством. Но это позволило численно подавить Наполеона.
Преимущество, полученное Францией от интенсивных методов использования человеческого потенциала, было потеряно, когда их переняли соперники. Соотношение внутренних сил предрекало разгром французов в 1793—1794 гг. Массовый набор рекрутов предотвратил катастрофу. Но методы уравнялись, и Франция ничего не выиграла от этого отдаления неизбежной расплаты.
Тотальная война
Однако Германию этот опыт ничему не научил. Из державпобедительниц, заставивших Францию отказаться от системы, с помощью которой она опустошила Европу, одна только Пруссия сохраняет для себя аналогичную — ужесточенную — систему, что подготавливает победы 1870 г. Этот успех повергает в ужас Европу, все страны континента по примеру Германии вводят воинскую обязанность. В результате к 1888 г. армии в мирный период достигают той же численности, что и во время самой кровопролитной из наполеоновских войн: три миллиона человек. Государственные расходы европейских стран, в 1816 г. составлявшие 170 миллионов фунтов стерлингов, в 1898 г. доходят до 868 миллионов. И всюду главная статья этих расходов — содержание армии.
Наконец грянула буря; итог известен. Восемь миллионов убитых, шесть миллионов искалеченных. В европейских государствах, участвовавших в войне, уничтожено в общей сложности 8 % мужчин трудоспособного возраста; во Франции
иГермании — 10 %.
Иради чего? Исход конфликта был бы тот же, если бы прибегли к профессиональным армиям XVII в. Революционная Франция, несмотря на интенсивное использование национальных ресурсов, в конце концов уступила коалиции, обладающей значительно большим человеческим и экономиче-
211
Книга III. О природе Власти
ским потенциалом; так и Германия Вильгельма II не смогла сопротивляться межнациональному объединению сил, могущество которого должно было рано или поздно превзойти ее собственную мощь.
Таким образом, во второй раз было доказано, что увеличение объемов изымаемого государством у нации дает лишь эфемерное преимущество в политической конкуренции, побуждает соперников обращаться к сходной практике, приводит к ненавистному бремени в мирное время и к катастрофическим массовым убийствам и разрушениям в период войны.
Нужно еще и третье доказательство? У нас не хватает духу измерить цену такого преимущества в человеческих жизнях, в страданиях, в погибшем культурном наследии.
Доктрина тотальной войны порождена самой блокадой Германии в Первую мировую войну.
Для государства, как и для частных лиц, удовлетворение нужд лимитируется не только финансовыми возможностями, но и физическим пространством. Суженное пространство, контролируемое немецкими армиями, диктовало свои требования.
Меры, принимаемые соответственно этому фактическому положению дел, постепенно приводятся в систему. Воюющее государство управляет производственной деятельностью, чтобы получить от нее оптимум вооружения, совместимый с гарантией жизненного минимума для населения. Вся нация становится в руках государства орудием войны, коэффициент использования которого ограничен только необходимостью поддерживать его в рабочем состоянии.
Тотальноеотождествлениенациис армией,мнекажется,было ясноосознанолишьк исходувойны.Сначалав этомнаправлении двигались ощупью, а доктрина выявилась из практики, до конца сохранявшей импровизированный и эмпирический характер. Идея продолжает жить в очагах германского национализма. Ее наследует национал-социалистское движение.
Придя к власти, национал-социалисты предпринимают реконструкцию немецкой экономики, в результате чего она становится подобной крейсеру. Его задача — вести бой; каждый член экипажа находится на своем посту — или сражается сам, или снабжает бойцов всем необходимым. Склады на корабле полны артиллерийских снарядов, но в них не забыли загрузить и продовольствие для экипажа.
212
Глава VIII. О политическом соперничестве
До сих пор государство в случае конфликта изымало из национальной жизни quantum необходимых сил, чтобы поддержать свое военное предприятие. Теперь оно еще в мирное время подготавливает комплексное использование национальных ресурсов для войны.
Первые потрясения Второй мировой войны были следствием столкновений между крейсером и оснащенными орудиями трансатлантическими лайнерами, на борту которых стюарды продолжали обслуживать праздных пассажиров.
Иное дело, когда Германия наталкивается на страну, где в течение двадцати лет задачи индивидуумов определялись государственной властью, — это Россия.
Политическое соперничество производило свое обычное действие: Англия и Соединенные Штаты вынуждены были копировать германские методы. В этих двух странах более чем где-либо соблюдались права индивидуумов в их отношениях с государством. Соединенные Штаты установили военную обязанность только во время войны Севера и Юга, а когда опасность миновала, отменили ее. Даже мировая война заставила Англию создать национальную армию лишь после долгих отлагательств, и право государства принуждать граждан представлялось настолько спорным, что мирились с отказом от военной службы по религиозно-этическим соображениям. Безусловно, Власть в случае необходимости привлекала национальное богатство через заем и инфляцию, но она вменяла себе в обязанность впоследствии возместить эти изъятия, возвращая деньгам, доллару или фунту стерлингов, их первоначальную стоимость. В военное время государство, чтобы направить производство на удовлетворение своих потребностей, использовало лишь собственные финансовые резервы, предназначенные для чрезвычайных расходов.
Однако в годы, непосредственно предшествовавшие Второй мировой войне, государство заметно расширило сферу своего господства, особенно в Соединенных Штатах. Причина его триумфа — борьба с Германией. Впервые в истории президент Соединенных Штатов рассматривает совокупность американских граждан как «человеческий потенциал», который надо как можно эффективнее использовать в военных интересах.
Таким образом, со времен Средневековья государства, чтобы выдержать политическую конкуренцию, требовали от своих наций все больших и больших жертв. Если Капетинги вели
213
Книга III. О природе Власти
войны силами сеньориальных войск, которыми они располагали только в течение сорока дней, то сегодняшние народные государства имеют полное право призывать на военную службу и, не ограничивая себя сроками, держать под ружьем все мужское население. Если феодальные монархи расходовали на вооруженные конфликты исключительно средства своих доменов, то в распоряжении их преемников весь национальный доход. В средневековых государствах населению, скольконибудь удаленному от театра военных действий, позволено было игнорировать войну. В наше время враги и союзники сжигают дома, вырезают семьи и мерой своих подвигов считают гектары опустошенной земли. Даже сама человеческая мысль, прежде презиравшая такие конфликты, мобилизована теперь на службу завоеваниям, дабы провозглашать цивилизаторскую добродетель палачей и поджигателей.
Как не увидеть в этом невероятном вырождении нашей цивилизации плоды государственного абсолютизма?
Все вкладывается в войну, потому что Власть распоряжается всем.
С промышленной конкуренцией дело обстояло бы так же, как и с политической, если бы предприниматели обладали безграничной властью над рабочими. Сколь бы ни были они гуманны, они требовали бы всё больших усилий от подчиненной им массы, из-за жизненной необходимости отвечать на усилия соперника.
Это отвратительное следствие конкуренции нейтрализуется лишь тем, что требованиям предпринимателя кладет предел сопротивление профсоюза.
Почему же государство не наталкивается на подобную преграду, не встречает «профсоюзного» сопротивления народа?
Такое сопротивление существовало при Старом порядке, его оказывали представители различных социальных групп нации, совместно боровшиеся против Власти.
Но при современном строе они стали Властью, и народ остался без защитников. Те, кто сами — государство, присвоили себе право говорить от имени Нации и не признают никакого национального интереса, отличного от интереса Государства. Они подавили бы как мятеж то, что монархия принимала как ремонстрацию*. Вещая, что Власть дана была Нации, и отказываясь видеть в них две различные сущности, которые никогда не будут тождественными, Нацию оставили на произвол Власти.
Книга IV.
ГОСУДАРСТВО КАК ПОСТОЯННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Глава IX Агрессия Власти
против социального строя
Власть есть авторитет, ей свойственно стремиться к большему авторитету. Она есть могущество, ей свойственно стремиться к большему могуществу.
Или, выражаясь не столь метафизическим языком, амбициозные воли, прельщенные Властью, отдают ей свою энергию, прилагают старания к тому, чтобы более полновесно управлять обществом и извлекать из него больше сил.
Проявляемые при более или менее благоприятных обстоятельствах, получающие большую или меньшую поддержку, увенчивающиеся большим или меньшим успехом, эти старания обогащают публичную власть закрепляемыми обычаем правами над подначальными, которые принимают все большее участие в расходах Власти.
Процесс этот не является беспрерывным. Но, несмотря на временные остановки, а порой и движение вспять, продолжается многовековое поступательное развитие государства, о чем убедительно свидетельствует история налогообложения, история законодательства, история армии и полиции. Очевидно, что публичная власть требует для себя возрастающую долю общественного богатства, мобилизует все большую часть населения, все строже регламентирует действия индивидуумов, все бдительнее следит за подвластными1.
1Мы стали особенно чувствительны к этому процессу из-за его необычайного ускорения в наши дни. Он захватил даже те страны, где прежде был малоощутим. Так, в Соединенных Штатах еще до Второй мировой войны налог за три четверти века (1860— 1938 гг.) возрос с 4,3 % национального дохода до 22,7 % (см.: Simon Kuznets. Taxes and National Income. — Proceedings of the American Philosophical Society, vol. 88, N 1). В Англии воинская повинность впервые стала постоянным институтом.
217
Книга IV. Государство как постоянная революция
Эта картина наводит на размышления. Возникают два вопроса. Как же стало возможным такое продвижение Власти? И почему его мало кто замечает?
Прежде всего, не понимают того, что ей удается все более полновесно управлять действиями индивидуумов, захватывать все в большем объеме существующие в обществе силы.
Всякое возрастание государственной власти представляется непосредственным ущемлением свободы каждого, всякое увеличение государственных ресурсов — непосредственным сокращением доходов каждого. Эта явная угроза должна была бы вызвать единодушный заговор, и тогда прогресс Власти неминуемо был бы остановлен.
Отчего же она, наоборот, продолжает свое победное шествие сквозь историю?
Значит, людей нисколько не тревожит, что Власть становится все более крупным кредитором, требующим повиновения и служения. По правде сказать, этого даже видят!
Но тут есть другая загадка. Разве не бросается в глаза, что индивидуум в отношениях с государственной властью неуклонно превращается в должника, обязанного платить долг
повиновения и служения?
Почему же до сих пор ход истории обычно интерпретировали как постепенное освобождение индивидуума?
Дело в том, что индивидуум в обществе никогда не был один на один с государством. Существуют и другие власти — социальные власти, которым он тоже платит долг повиновения и служения. Поэтому человек может быть более чувствителен к сокращению или устранению обязанностей перед какой-либо социальной властью, нежели к отягчению обязанностей перед Властью политической. Соответственно и наблюдатель может быть внимательнее к первому, чем ко второму.
Поскольку всякая власть в обществе зиждется на повиновении и дани, между властями происходит естественная борьба за их присвоение. Прогрессу государства способствует то, что оно борется против других владык и люди обращают внимание скорее на падение первых, чем на возвышение последнего. Иначе могло бы быть лишь там, где не существовало бы социальных властей, — в идеально простом обществе.
218
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
В обществе, приближающемся к этой абстрактной модели, например, в общинах свободных крестьян, почти равных собственников, Власть встречает максимум сопротивления. Она не только не разбухает, но даже не может выделиться из общества как особое образование. Она остается, или всякий раз становится, общим делом, члены общества поочередно участвуют в управлении, остерегаясь расширять его правомочия.
Но обычно общество предстает иным. Оно являет тесное соседство, соединение и взаимопроникновение групп, внутри которых существуют отношения зависимости и эксплуатации. Иначе говоря, общество есть иерархия, неравенство, борьба классов. Это сознавал уже Платон: «...в них <государствах> заключены два враждебных между собой государства: одно — бедняков, другое — богачей»2.
Итак, Власть осуществляет свое давление на общество в сложной среде. И поскольку люди занимают неодинаковое положение, поскольку их интересы и стремления различны, ей оказывают не только сопротивление, но и содействие.
Кто ее помощники? Кто враги?
Конфликт Власти с аристократией; союз с плебсом
Мы сразу чувствуем, что если в обществе различные власти управляют поведением групп, больших или малых, то они должны вступать в конфликт с Властью, которая намерена управлять поведением всех: их право полагает пределы ее праву, и она жаждет уничтожить его. Но те, над кем господствуют эти социальные правители, напротив, не боятся прогресса государства, нисколько не угрожающего их свободе: для них, самое большее, одно управление сменяется другим.
В поисках средств Власть опять-таки наталкивается на социальных правителей, которые их перехватили. Что такое богатство и могущество, как не возможность распоряжаться трудящейся массой и человеческими силами? Человек богат постольку, поскольку от этой массы он может получать наслаждения, могуществен — поскольку он может использовать эти силы, чтобы диктовать свою волю. Слово «богатство»
2Государство, 422 е*.
219
Книга IV. Государство как постоянная революция
вызывает ассоциацию с армией прислужников, слово «могущество» — со строем солдат.
Всегда и всюду человеческий труд эксплуатируется, человеческие силы оказываются покоренными. Значит, требующая их Власть должна отнять их у предыдущих захватчиков. Вожатые групп, хозяева сил, собиратели десятин, распорядители труда — их она оставляет ни с чем, не затрагивая, однако, их инструментов, которые только меняют владельца.
Ясно, что заведомые жертвы и естественные противники возрастающей Власти — сильные мира сего, предводители, те, кто осуществляет власть и обладает в обществе определенным могуществом.
Власть обрушивается на них вовсе не оттого, что испытывает к ним враждебность: с бессознательностью животного она крушит препятствия и пожирает пищу.
Препятствием для нее является всякое повелевание помимо ее собственного. Пищей ей служит всякая сила, где бы она ни пребывала. Если человеческий атом, носитель силы, включен в социальную молекулу, Власть должна ее разложить.
Таким образом, уравнительный характер, вопреки общераспространенному мнению, отнюдь не свойство, которое Власть приобретает, когда становится демократической. Она уравнивает постольку, поскольку она есть Государство, по той самой причине, что она есть Государство3. Ей нет нужды включать уравнивание в свою программу: оно входит в ее предназначение. Стараясь завладеть средствами, которыми располагает сообщество, Власть так же естественно разрушает социальные структуры, как медведь в поисках меда ломает рамки в улье.
Как воспринимает плебс — эта огромная масса зависимых и эксплуатируемых — ее многовековую работу? Конечно же, с радостью. Власть уничтожает определенные формы господства: ею движет честолюбие, но подверженные господ-
3Эту же мысль я нахожу у Токвиля. Она составляет главную тему III тома «Демократии в Америке»: «Любая центральная власть, — говорит Токвиль, — следуя этим естественным инстинктам, проявляет склонность к равенству и поощряет его, поскольку равенство в значительной мере облегчает действия самой этой власти, расширяет и укрепляет ее»» (Tocqueville. De la Démocratie en Amérique, t, III, p. 484)*.
220