2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава VI. Диалектика повелевания

достаточно полно будут описаны обобщаемые в них конкретные восприятия.

Если, к примеру, составляя понятие об эгоизме Власти, мы воображаем себе царя народа банту, для которого править означает главным образом утопать в изобилии, есть до отвала — так что одно и то же слово, fouma, обозначает обе вещи19, — и если мы будем искать в современном обществе точный эквивалент этого образа тучного вождя с лоснящейся от жира кожей, то наше ожидание будет обмануто: осуществление Власти не представляется здесь как курс усиленного питания, и министры, ищущие удовольствий или обогащения, являются скандальным исключением.

Значит ли это, что при более внимательном рассмотрении нельзя найти ничего quid communum* между обычаями банту и нашими? Вот груда питательной дани — она соответствует нашим налогам. Если царь поедает это обилие пищи, то не в одиночестве, а со своими приближенными и с теми, кто помогает ему править, — они соответствуют нашему административному корпусу и нашим вооруженным силам. Существует, таким образом, «коллектив пожирателей», заинтересованный в расширении дани, в который стремятся попасть управляемые, т.е. те, кто платят налог — здесь тоже одно слово, louba, обозначает обе вещи, — чтобы из положения поставщиков пропитания перейти в положение «питаемых». Кто посмеет утверждать, что ничего подобного не наблюдается в нашем обществе?

Но это не всё. Царь расходует значительную часть дани на свои щедроты, устраивая пиршества или одаривая тех, чья поддержка укрепляет его власть, а измена может являть для нее угрозу. Но разве не видим мы, что современные правительства также предоставляют пользование общественными средствами социальным группам и классам, голоса которых хотят себе обеспечить? Сегодня это называется перераспределить доходы посредством налоговой системы.

Конечно, было бы ошибкой утверждать, что современный налог поднимается Властью сначала в пользу ее собственного аппарата, а потом — чтобы посредством благодеяний, beneficia, привлечь к себе сторонников. Но не выступа-

19H.-A. Junod. Mœurs et Coutumes des Bantous, 2 vol. Paris, 1936, t. I, p. 381.

171

Книга III. О природе Власти

ет ли такая эго-истическая интерпретация налога в качестве полезной поправки социал-истической концепции, которая обычно преподается? Действительно ли верно, что рост налогов лишь соответствует умножению социальных нужд? Что число мест в аппарате увеличивается только соответственно расширению услуг и что услуги никогда не расширяются, с тем чтобы оправдать увеличение числа этих мест? Бесспорно ли, что единственно только заботой о социальной справедливости определяется общественная щедрость и никогда — интересом правящей фракции?

Тут перед нами встает образ удивительно бескорыстного и преданного общественному делу чиновника — один из самых материально незаинтересованных человеческих типов, предлагаемых нашим обществом, — чтобы упрекнуть наc за эти предположения. Но разве они не подтверждаются всякий раз, когда Власть переходит в другие руки и завоевавшая ее партия на манер банту «устраивает пир», где вновь прибывшие делят между собой места, а остатки бросают своим бойцам?

Заметим — больше на этом не останавливаясь, — что эгоистическое начало оказывается возрожденным в самой варварской форме всякий раз, когда происходит смена Власти, даже если при этом в качестве цели декларируется победа начала социального. И сделаем на данном этапе вывод, что если было бы неверным создавать исключительно эго-истический образ Власти, то точно так же было бы неверным создавать ее исключительно социал-истический образ. Посредством стереоскопического комбинирующего ви´дения добиваются объединения двух этих образов в один портрет, который имеет совершенно другие черты и в котором содержится совершенно другая истина.

Благородные формы правительственного эгоизма

Следует остерегаться чересчур узкого и чересчур циничного понимания правительственного эго-изма: мы называем так лишь склонность к существованию для самого себя, которую признали свойственной Власти. Но эта склонность проявляется не только в том, что люди, осуществляющие Власть, используют ее ради материальной выгоды. Если не считать душ без-

172

Глава VI. Диалектика повелевания

надежно низких, обладание Властью доставляет много других наслаждений помимо удовлетворения алчности.

Себялюбивый человек, рожденный для действия, уважает самого себя и воодушевляется соответственно расширению свободы своей личности и увеличению своих способностей. Всякий, кто управляет каким-нибудь человеческим коллективом, чувствует себя выросшим почти физически. С другим ростом — развивается другая природа. У такого человека мы редко увидим осторожность и скупость, в которых узнаëм эгоизм. Он больше не стеснен в своих жестах — они широки; у него, как справедливо говорят в народе, добродетели и пороки «правителя». Он человек-история20.

Повелевание есть высота. На этой высоте дышат другим воздухом, отсюда открываются другие перспективы, нежели в юдоли повиновения. Здесь проявляются страсть к порядку

иархитектурный гений, которым был одарен наш вид. С высоты своей башни выросшему человеку видно, чтó мог бы он создать из кишащих масс, над которыми господствует.

На пользу ли обществу цели, которые он ставит перед собой? Возможно. Соответствуют ли они его желаниям? Часто. Поэтому лидер легко внушает себе, что хочет только служить обществу, и забывает, что его истинным двигателем является наслаждение действием и расширением <своего Я>. Я ни капли не сомневаюсь, что Наполеон был искренен, когда говорил Коленкуру: «Люди ошибаются, я не честолюбив... меня трогают горести народов, я хочу, чтобы они были счастливы,

ифранцузы будут счастливы, если я проживу десять лет»21. Это достопамятное утверждение иллюстрирует вечную пре-

тензию повелевания — принимая себя в качестве цели, выдавать себя за простое средство на службе социальным задачам. Это не значит, что ложь всегда была столь очевидной, а про-

20«Быть центром действия, деятельным средоточием множества, поднять внутреннюю форму собственной личности до формы целых народов и эпох, взять историю в свои руки, чтобы вывести свой народ или племя и его цели на передний край событий — это едва осознаваемое и почти неодолимое стремление всякого единичного существа, имеющего историческое предназначение», — говорит Шпенглер (Le Déclin de l’Occident, trad. fr., vol. 5. N.R.F., p. 670)*.

21«Mémoires de Caulaincourt» — из отрывка, опубликованного в издании Palatine, Genève, 1943, p. 112 et 169**.

173

Книга III. О природе Власти

тиворечие столь вопиющим. Ведь сколько раз случалось, что события некоторым образом оправдывали ложь, поскольку, если в самом деле достигаются социальные цели, для истории уже неважно, являлись ли именно они главным двигателем людей Власти!22

Мы начинаем путать эго-изм и социал-изм Власти. Мы заблудились?

Нисколько. Мы у цели: перед лицом Власти, такой, какая она есть, сформированная в процессе исторического развития.

Насколько же тщетными и наивными будут нам теперь казаться эти вечные притязания на создание Власти, из которой было бы изъято всякое эгоистическое начало!

Стремящийся к простоте, которую он тщетно ищет в природе, человеческий ум никогда не умел убедить себя, что двойственность составляет суть Власти.

Начиная с возвышенных фантазий Платона (унаследованных в свою очередь от более древних утопий), мы неутомимо ищем правительство, которое было бы хорошим во всех отношениях и всегда и во всех случаях руководствовалось бы только интересами или желаниями управляемых.

Эта иллюзия мыслящих людей помешала созданию настоящей политической науки, а спустившись в народ, стала — с тех пор как он располагает Властью — действенной причиной великих потрясений, которые омрачают наше время и ставят под угрозу само существование цивилизации.

Мы не желаем прощать Власти никаких злоупотреблений и присущих ей пороков и призываем другую Власть, бесконечно справедливую и благодетельную. Мы изгоняем, стало быть, такой эгоизм, который приспособился к обществу в ходе длительных с ним взаимоотношений, научившись удовлетворять свои желания, удовлетворяя нужды целого, и который всю силу собственных страстей ставит на службу общественному благу.

Мы верим, что даем дорогу вполне социальному уму, когда люди, претендующие на таковой, утверждают, что они им руководствуются. Даже если бы они говорили правду, нет уверенности, что абстрактное идеальное представление об общей пользе, которое они приносят, окажется лучше того прак-

22 См. в этой связи замечательные рассуждения Гегеля.

174

Глава VII

Экспансионистский характер Власти

Коль скоро Власть устроена таким образом, что эгоистические побуждения сочетаются у нее с общественным служением, на ум естественно приходит мысль, что ее служение обществу будет тем более плодотворным, чем слабее окажутся в ней эти побуждения: стало быть, совершенство правительства состоит в полном устранении эгоистического начала. За этой химерой упорно гонялись умы столь же недалекие, сколь и благонамеренные, не понимая, что подобный замысел не оправдывает человеческая природа и не приемлет природа общества. Ведь именно эгоистическое начало дает Власти ту внутреннюю силу, без которой она не могла бы выполнять свои функции.

Этот дуализм непреодолим. И Власть при взаимодействии двух антиномических начал занимает в обществе все большее и большее место. Ее расширение всегда отвечает конъюнктуре, вместе с тем она разбухает вследствие собственной потребности. Поэтому мы наблюдаем беспредельное возрастание Власти, по видимости все более и более альтруистической, но неизменно одержимой духом господства.

Власть непременно должна обладать долей эгоизма

Конечно, представление о правящем сословии, движимом исключительно благожелательством, очень лестно. Сознавая привлекательность подобного портрета, власть имущие охотно делают вид, будто они тяготятся исполнением государственных обязанностей и принимают их на себя только из самопожертвования.

Но такая преданность, не будь она притворной, не пошла бы на пользу обществу. Если ее можно где-нибудь найти, то лишь у чисто созерцательных умов, которых нередко желали вовлечь в государственные дела. Подобное правительство, помимо еще одного, очень большого, недостатка, к которому

176

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

мы потом вернемся, грешит отсутствием живого тепла, а это народы безошибочно распознают.

Вцарстве природы все живущее поддерживается в своем существовании могучей и хищной любовью к самому себе. Точно так же и Власть сохраняет необходимое влияние только благодаря могучей и хищной любви, которую правящие питают к своей власти. Увы, надо констатировать, что мягкосердечие, доходящее до самоотречения, приводит к самоубийству Власти, как о том свидетельствует политическая карьера Ламартина, а еще убедительнее — незабываемый пример Людовика XVI. Токвиль1 блестяще показывает, как монархия становится обвинительницей своих же злоупотреблений, навлекая на себя гнев и не желая защищаться. Ей недостает воли к жизни: «Скажите швейцарцам, чтобы не стреляли»*.

История отвергает героев, которых предлагает ей поэзия, — щедрого Карлоса, мягкого Алексея, благодушного Карла Эдуарда. Их любили современники, чувствительные сердца сострадают им и поныне. Но, как говорит Лютер, «Бог дал правителям саблю, а не лисий хвост». Это значит, что людям, стоящим у кормила, подобают убеждение в собственном превосходстве, вкус к поклонению подданных, уверенность в своей правоте, наконец, властный характер. Никогда и нигде не бывало короля, схожего с королем Ивто**.

Наша эпоха тоже знала добросердечных правителей. Они оказались на свалке истории, несмотря на свои замечательные качества или, скорее, именно по причине таковых.

Вэтом отношении в высшей степени поучительна жизнь Фридриха Великого. Каким он был славным товарищем! Но, оставшись таким, он разделил бы судьбу цесаревича Алексея. Взойдя на трон, Фридрих предстает перед удивленной Европой совсем другим человеком.

Так не будем же искать в тех, кто повелевает, добродетели, не соответствующие их положению.

Власть заимствует свою жизнь у людей, ее осуществляющих, она беспрерывно поддерживается и укрепляется наслаждениями, которые она им доставляет. Самые глубокие из них — вовсе не те ребяческие удовольствия от роскоши и суетных почестей, что будоражат воображение народа, раздражают малоимущих

1 Токвиль. Старый порядок и Революция, кн. III, гл. V: «Как побудили народ к восстанию, желая облегчить его положение».

177

Книга III. О природе Власти

и демонстрируют им эгоизм Власти. Пиршества, живописуемые хрониками Бургундии, парадные кортежи, все великолепие, каким окружали себя Карл Смелый, Юлий II, Лоренцо Медичи, Франциск I, Людовик XIV, весь этот ослепительный блеск богатства — вот что осуждает население. Но благодатны безоглядные траты, которым мы обязаны Ван Эйком, Микеланджело, да Винчи, Сикстинской капеллой и Версалем: расточительность владык составила драгоценнейший капитал человечества.

Для правящих достаточно создать видимость жесткого самоограничения, строгой экономии, и чернь простит им всякий эгоизм. Да только истинные наслаждения властителя состоят в ином!

При любой сословной принадлежности, при любом общественном положении человек ощущает себя в большей мере человеком, когда он добивается признания, превращает других в орудия своей воли, в средства достижения великих целей, мысль о которых опьяняет его. Управлять народом — какое расширение человеческого Я! Лишь та кратковременная радость, которую доставляет нам послушность наших членов, вернувшаяся после длительной болезни, может дать отдаленное представление о несравненной радости ежедневно посылать импульсы в огромное тело, издали приводя в движение миллионы неизвестных членов. Такую радость может испытывать в сумрачном кабинете бледный чиновник в черном сюртуке. Он мысленно прослеживает судьбу своих распоряжений. И вот ему грезится канал, прорытый по линии, собственноручно проведенной им на карте: плавающие там корабли; выросшие по берегам селения; груды товаров, шум и сутолока на пристанях города, вырванного из сонного оцепенения. Немудрено, что Кольбер, подходя по утрам к письменному столу, потирал руки от удовольствия, как рассказывает Перро.

Упоение человека, расставляющего фигуры в социальной игре, ярко выражено в переписке Наполеона. Только ли из скрупулезности определяет он даже в мирное время передвижение каждого войска по обширной империи, устанавливает, сколько ружей надо иметь на каждом складе, сколько пушечных ядер — в каждом гарнизоне или же какие партии хлопка будут получены во Франции, через какие таможни, каким путем они должны прибыть из Салоник и в какие сроки? Нет,

178

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

регулировать гигантский круговорот людей и вещей — это для него все равно что чувствовать биение чужой крови, словно вливающейся в его собственную кровь.

Подвластный народ становится как бы распространением Я, доставляющим наслаждение сначала через «двигательные» ощущения, а затем и через ощущения «рефлексивные» — когда не только испытывают удовольствие от того, что приводят в движение множество частей огромного тела, но и глубоко чувствуют всё, что затрагивает какую-то из них в отдельности. Эгоизм Власти принимает тогда весь народ за единого подданного, происходит отождествление. Монархический принцип когда-то отвечал двоякой необходимости: необходимости властвующего эгоизма и его отождествления с обществом как единым целым.

Таким образом, монархия отнюдь не сводила интересы целого к интересам одной личности — она распространяла на целое личные чувства правителя. Стабильность обладания Властью и отлаженный механизм ее передачи обеспечивали максимальное отождествление эгоизма с общей пользой. И напротив, при пожизненном либо отзывном предоставлении Власти нацию стремятся сделать орудием частного преуспевания, орудием не поглощаемого ею эгоизма.

Чем быстрее сменяются обладатели Власти, тем менее вероятно, что их эгоизм распространится на социальное тело, которое лишь на короткое время служит для них опорой. Их «я» остается более обособленным и пробавляется более заурядными наслаждениями. Или же, если их эгоизм способен преодолеть себя, он распространяется на такое целое, с которым может быть связан продолжительное время, — как, например, партия. Так что нацией поочередно управляют люди, отождествляющие свое «я» не с нею, а с партиями.

Тогда сублимированный охранительный эгоизм Власти переходит к функционерам. Они берегут и возвышают должность, всегда внутренне воспринимаемую ими как собственность, с пожизненным и зачастую наследственным старанием. Социальное достоинство монархии, состоящее в отождествлении личного Я с обществом, обнаруживается, в меньшей степени, и в группах функционеров или в «высших школах», обеспечивающих другими средствами все ту же преемственность убеждений.

179

Книга III. О природе Власти

От эгоизма к идеализму

Если мы признаём необходимость Власти в обществе, мы должны согласиться с тем, что ей нужна охранительная сила, а такую силу ей придает приверженность правящих к должностям, которых они не отделяют от себя самих и посредством которых простирают свою физическую чувствительность на все социальное тело. Это конкретное, доступное наблюдению явление породило, вследствие неосознаваемого хода мысли, весьма распространенную теорию Нации-личности и ее зримого выражения — Государства. В теории этой содержится лишь психологическая истина: для всякого, кто отождествляет себя с Государством, Нация есть выражение его личности.

Надо остерегаться следствий, к которым мы неизбежно пришли бы, предполагая полноту этого отождествления. Если бы и в самом деле правительственное Я могло проникнуть собою людскую массу, так чтобы не только управлять всеми ее движениями, но и воспринимать все ее впечатления, тогда традиционные политические антиномии оказались бы разрешенными: задавать вопрос, должен ли импульс распространяться от Власти вниз в авторитарных распоряжениях или же от социального тела вверх в выражениях общей воли, было бы бессмысленно, поскольку эти распоряжения необходимо соответствовали бы этой воле; оставалась бы только философская проблема первенства.

Взяв за отправной пункт эгоистическую природу Власти, мы заключили бы, что, позволяя полностью развернуться своему эгоизму, она в конце концов могла бы желать лишь в точности того же, что требуется для общественной пользы. Такая теория была бы не абсурднее той, на которой долгое время основывалась политическая экономия. Ведь если предоставленные самим себе индивидуальные эгоизмы должны произвести наилучший возможный результат, почему это не относится и к правительственному эгоизму?

Надо очистить политическую науку от подобных софизмов. Все они получаются от одной и той же ошибки: кривую, значимую в известных пределах, продолжают в бесконечность. Как наблюдения, так и умозаключения позволяют утверждать, что эгоизм властвующих тем сильнее побуждает их отождествлять себя с обществом, чем дольше и стабильнее их обладание Властью. Понятие легитимности есть выражение этой исти-

180