2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава IX. Агрессия Власти против социального строя

ству приветствуют в этом свою эмансипацию. Власть разбивает скорлупу отдельных маленьких империй, чтобы высосать их энергетическое вещество: ею движет ненасытность, но эксплуатируемые приветствуют в этом падение своих эксплуататоров.

Конечное следствие этого беспримерного вторжения долгое время остается скрытым от взоров.

Без сомнения, на смену частным формам господства приходит общее господство, аристократию сменяет статократия4, *. Но плебеи поначалу могут только приветствовать это: наиболее способные среди них постоянно вербуются в армию Власти — органы управления — и так возвышаются над своими прежними социальными распорядителями.

Как же плебсу не быть союзником Власти, не содействовать разбуханию государства своими ожиданиями и своим призывом?

Власть — консервативный или революционный элемент общества?

Показывать, что Власть по природе призвана ниспровергать, лишать средств социальные власти, что она неизбежно склоняется к союзу с плебсом, значит противоречить привычным представлениям. Видеть в ней революционное начало — разве это не парадокс? Для вдумчивого ума всякое подобие парадокса — сигнал к тому, чтобы вернуться назад и тщательно выверить свой путь.

Тут против меня не только общее убеждение, но и мнение Монтескьё и Маркса. Дворянство, говорит первый, склонно защищать престол, государство, утверждает второй, есть орудие господства одного класса над другим.

Действительно, кто получает выгоду от покровительства законов, от решений государственных чиновников, от вмеша-

4Я противопоставляю аристократа — под которым подразумеваю того, кто сам по себе возглавляет определенную социальную группу, того, чье могущество пришло к нему не от государства, — статократу, могущество которого обусловлено лишь его положением и функцией в государственной структуре.

221

Книга IV. Государство как постоянная революция

тельства полиции? Собственники, чье положение узаконено, гарантировано и защищено властями государства.

И кто, как не жертвы социального строя, будет смотреть на Власть как на врага? Не имея собственности, пролетарий неизменно настроен против жандарма — ее верного стража.

История изобилует примерами насильственных действий Власти против тех, кто хотел избавиться от гнета аристократии. Надо ли указывать на массовые расправы с участниками жакерии, на расстрелы стачечников?

Впрочем, Власть, добавят к этому, выступала в обычной для нее роли. Как феодальный король собрал бы армию, если бы сеньорам, которые должны были привести к нему каждый своих людей, перестали повиноваться в их владениях? И как промышленники платили бы налоги, если бы рабочие отказались трудиться?

Посмотрите, скажут мне еще, насколько ревностно государство по природе своей охраняет приобретенные права. Даже в наши дни, когда оно находится в руках представителей многих и это обстоятельство побуждает его устранять социальные власти, оно все же одной рукой поддерживает то, что поражает другой: оно продолжает санкционировать право наследника, хотя от закона к закону уничтожает вещественное содержание наследства.

Хороший пример. Государство здесь, как видим, исполняет две роли одновременно — гарантирует через свои органы установившийся порядок вещей и подрывает его своим законодательством.

Я утверждаю, что такая двойственная роль была у него всегда. Конечно, чиновники, полиция, армия, если надо, заставляют уважать приобретенные права. И когда государство рассматривают как некую совокупность институтов, как некий механизм, совершенно очевидно, что эти институты носят охранительный характер, что этот механизм работает для защиты существующего социального строя.

Но мы достаточно ясно дали понять, что государство в качестве объекта исследования для нас не «Это», а «Они». Как отлаженный механизм, оно автоматически исполняет свою охранительную роль; как сущность, живущая своей собственной жизнью, требующая для себя пищи и развивающаяся, оно может питаться и развиваться только за счет социального строя.

222

Глава IX. Агрессия Власти против социального строя

Если рассматривать государство в его бытии, оно — защитник привилегированных. Если же рассматривать его в становлении, оно с необходимостью ведет себя агрессивно по отношению к патронату, под которым я здесь подразумеваю все виды социальных властей.

Как показывает история Франции, короли содержат все более и более пышный двор, все более многочисленный персонал управляющих. Разве не очевидно, что эти придворные

и«служащие» отняты у сеньоров, которые разом потеряли

исвои свиты, и своих администраторов? Современное государство кормит необъятную бюрократию. Но нельзя не заметить параллельное сокращение челяди собственников.

Эксплуатация производящей массы на определенном этапе технического прогресса позволяет существовать определенному количеству непроизводящих. В зависимости от того, выгодна ли эксплуатация социальным властям или властям политическим, эти непроизводящие будут либо разделены на многочисленные группы, либо объединены в одну гигантскую корпорацию. Задача объединить их и поставить себе на службу выражает потребность, устремление и самый смысл существования Власти. Тут она проявляет такое рвение — идущее не от теорий, а от инстинкта, — что естественным образом разрушает породивший ее социальный строй.

Периоды «спада» государственной волны

Тенденция эта обусловлена не формой государства, а сущностью Власти. По отношению к социальным властям она с необходимостью является агрессором и поистине вампиром. Этот вампиризм тем активнее, чем сильнее Власть. Когда она попадает в слабые руки, а сопротивление аристократии, наоборот, становится более организованным, революционная черта государства на время сглаживается, независимо от того, противопоставляют ли силы аристократии ослабленному государственному импульсу оплот, способный его остановить, или же, что бывает чаще, берут агрессора под свое покровительство, завладевают аппаратом, представляющим для них угрозу, и создают для себя гарантии самим захватом государства.

223

Книга IV. Государство как постоянная революция

Именно это происходило в те эпохи, когда сформировалось мировоззрение Монтескьё и Маркса.

Чтобы понять такие контрнаступления социальных властей, надо учитывать, что процессу разрушения аристократий сопутствует обратный процесс. Одновременно с принижением знати, независимой от государства, возвышается статократия, и статократы не только коллективно подчиняют себе социальные силы, но и стремятся подчинить их себе индивидуально, стало быть, отделить их от Власти, овладеть или в обществе, где они, статократы, присоединяются тогда, по сродству положения и интересов, к старым аристократам, оказавшимся не у дел.

С другой стороны, по мере того как государственная кислота разлагает аристократические молекулы, Власть завладевает отнюдь не всеми силами, которые она высвобождает. Часть их остается свободной, предоставляя новым социальным вождям работников, необходимых, чтобы воздвиглись новые князья. Так, распад домениальной ячейки раннего Средневековья дает трудовые ресурсы, эксплуатацией которых торговцы сукном наживают состояния, обеспечивающие им политический вес.

Или, например, когда в Англии Генрих VIII, исчерпав средства для осуществления своей политики, обрушивается на церковные власти, чтобы захватить их богатства, бóльшая часть награбленного у монастырей переходит в вовремя протянутые частные руки. И доставляет первоначальный капитал нарождающейся английской буржуазии5.

Так беспрестанно строятся новые ульи, скрывающие в себе силы нового рода и разжигающие у государства новые вожделения.

Вот почему агрессия государства, видимо, никогда не придет к своему логическому концу — полной атомизации общества, так чтобы его элементами были только индивидуумы и государство осталось их единственным господином и единственным эксплуататором.

Итак, мы обозначили общий характер воздействия Власти на общество, констатировали сочетание борьбы Власти за

5См. мою работу: L’Or au temps de Charles-Quint et de Philippe II. Paris, Sequana, 1943.

224

Глава IX. Агрессия Власти против социального строя

бóльшую власть с борьбой классов. Теперь надо рассмотреть это более подробно.

Сначала мы проиллюстрируем на трех примерах проблему, которую ставит перед Властью устройство общества, разделенного на замкнутые патрональные ячейки. Затем покажем, какова конечная цель государственной агрессии.

Далее, в другой главе, мы рассмотрим государственную агрессию в динамике, выявим стадии ее развития, факторы, ей содействующие, препятствия, которые она встречает на своем пути, и чрезвычайные средства, к которым приходится прибегать государству для преодоления этих препятствий.

Власть и родовая ячейка

Крупные общества, называемые политическими, рождаются не внезапно, как воображал Гоббс, думая, будто Власть должна внести порядок во взаимные отношения хаотического множества индивидуумов.

Наоборот, они возникают в результате объединения, будь то насильственного или добровольного, более мелких и гораздо более древних обществ, именуемых, применительно к индоевропейским народам, родовыми обществами.

Это сплоченные, упорядоченные, повинующиеся властям множества людей. Политическая власть, таким образом, лишь накладывается на них, устанавливает связь и порядок между этими первобытными группами.

Афины, разъясняет Фюстель де Куланж, «должно быть, весьма походили на федеративное государство. Объединение вовсе не разрушило внутреннего устройства каждого genos; оно даже не изменило его. Genos — эта своеобразная большая семья, — оказавшись составной частью гражданской общины, сохранил свой древний культ, свои обычаи, законы, праздники, свое внутреннее правосудие. Он оставался под управлением своего вождя — евпатрида и по-прежнему был маленьким монархическим государством, в котором власть города практически не ощущалась...»6.

6Fustel de Coulanges. Art. «Attica Respublica». — Dictionnaire des Antiquités (éd. Daremberg).

225

Книга IV. Государство как постоянная революция

Так, даже убийство, совершенное внутри genos, не требовало никакого вмешательства Власти. Вождь карал виновного, как считал нужным. Убийства касались царя только тогда, когда убийца и жертва принадлежали к разным группам. И опять-таки он был лишь умиротворителем. Он не наказывал деяние, которое возмущало только «братьев» погибшего. Он старался не допустить, чтобы месть нарушила согласие между группами, и для этого требовал от семьи виновного возмещения, способного удовлетворить мстителей.

Таким образом, эта Власть имеет дело только с предводителями групп: улаживает их споры, руководит ими. Сама группа не подчиняется ее авторитету. Историки XIX в. принимали за легенду переворот, вызванный в Риме всего только насилием над Лукрецией*. Однако событие это не столь уж неправдоподобно, поскольку на той же стадии развития цивилизации против норвежского царя, вторгшегося в жилище семьи, поднимаются все свободные люди, которые ищут его, чтобы убить, а если он скрывается, навсегда воспрещают ему возвращаться в страну.

Итак, Власть — это лишь нечто вроде председательства над вождями самого доблестного, самого богатого, самого почитаемого среди них. Политическое общество — композиция из социальных пирамид, соприкасающихся одними вершинами. Армия, как мы видим в «Илиаде», представляет собой просто собрание отдельных войск. Мы знаем также, что gens Fabia, уже в исторические времена, самостоятельно предпринял военную экспедицию**. Царь вследствие этого принужден постоянно совещаться с равными, которые только и могут предоставить необходимые для него силы. Как же ему не поддаться искушению заменить свою опосредованную власть властью непосредственной, не потребовать от членов genos прямого повиновения? Но тогда он вторгается в заповедные владения «отцов», вступает с ними в конфликт. И одновременно становится союзником тех элементов общества, которые хотели бы уйти от сурового патриархального закона.

Сломать рамки родовой общины — такова великая миссия царей. Наталкиваясь на сопротивление общинного уклада, точно на риф, они терпят крушение; но сменяющая их Власть, несмотря на то что она представляет родовую аристократию, продолжает начатое ими дело, принципиально важное для развития Власти.

226

Глава IX. Агрессия Власти против социального строя

Поэтому деление граждан на разряды, приписываемое Солону и Сервию Туллию, приобретает в истории Греции и Рима первостепенное значение. Это разобщение естественных групп, члены которых относятся теперь к различным категориям и в индивидуальном порядке являются солдатами, налогоплательщиками, избирателями.

Борьба против семейной ячейки не окончилась. Она продолжается на протяжении всей истории. Самнер Мейн, показывая эволюцию римского права, с замечательной проницательностью выбрал своей путеводной нитью последовательное отступление patria potestas*. Первоначально в поле зрения законодателя не попадают сын, дочь, раб, послушные только закону отца. Постепенно эти лица становятся субъектами права: государство силой проникло в мир, исконно бывший для него закрытым, оно потребовало себе в подданные тех, кто прежде был подвластен лишь отцу.

Власть и сеньориальная ячейка

Мы видели, что политическая Власть упорно сокрушает существовавшее до нее «вождество». Посмотрим теперь, как она ведет себя по отношению к «вождеству», рожденному вместе с нею. Ведь можно сказать, перифразируя Шекспира, что «феодальная монархия и феодальная аристократия — это две львицы, рожденные в один день»**.

В заложении основ европейских государств было что-то от пиратства. Франки при завоевании Галлии, нормандцы при завоевании Англии и Сицилии, даже крестоносцы в Палестине — все похожи на разбойничью братию, которая делит добычу. Какую именно? Во-первых, сокровища. Во-вторых, земли, но не пустые, а с людьми, чьи трудом будет жить победитель. Каждому своя доля захваченного. И вот простой дружинник — уже сеньор. В этом смысле показательна эволюция слова baro, которое в Германии означало «свободный человек», а в Галлии обозначает степень достоинства***.

В-третьих, государственный аппарат там, где он существует: это, естественно, доля предводителя. Но когда варвар вроде Хлодвига оказывается перед административным механизмом поздней Римской империи, он его не понимает. Он видит в нем только систему всасывающих насосов, доставляющую

227

Книга IV. Государство как постоянная революция

ему богатства, и пользуется им7, нимало не заботясь о государственных надобностях, для которых предназначались эти ресурсы. Поэтому он раздает лучшим своим дружинникам достояние государства, даруя им земельные владения либо уделяя часть доходов казны.

Так цивилизованное правление постепенно приходит в упадок, и Галлия в IX—X вв. ввергается в то же состояние, в каком Вильгельм в XI в. найдет Англию.

Устанавливается варварская система правления — система «верных людей»8. Использует ли Карл Великий в качестве точек опоры для Власти могущественных, которых он застал, создает ли Вильгельм могущественных через пожалование крупных феодов — это все равно. Суть одна: центральная власть облекает полномочиями представлять ее в той или иной области тех, кто являются там главными собственниками, или тех, кого она делает таковыми.

По общей наклонности варварского духа, а точнее, по естественной предрасположенности человека, которой в душе варвара не противоборствует никакое начало, эти могущественные незамедлительно присоединяют возложенную на них функцию к своей собственности, чтобы владеть ею так, как владеют имуществом.

7 Фюстель де Куланж говорит о королях династии Меровингов: «Почти все они, по-видимому, рассматривали королевскую власть как достояние, а не как деятельность. Потому они и пользовались ею, как доменом, исчисляя сопряженные с нею земли, налоги, сокровища» (Les Transformations de la Royauté, p. 26).

8Карл Великий быстро добьется повиновения в обширной империи, потому что будет использовать как проводников своей власти утвердившихся до него potentes*. «Пусть каждый владетель, — говорит он, — обуздывает и умиряет своих подданных, дабы они всё более послушно исполняли повеления и предписания императора» (цит. по Марку Блоку). Так государственная Власть, практически несуществующая, прибегает к посредничеству феодальных властей и заимствует их весьма реальную силу. В подобной ситуации нет иной возможности восстановить за несколько лет могущество государства. Но в дальнейшем, без личного авторитета Карла Великого, империя Каролингов окажется хрупкой, не обладающей собственной силой. Капетинги будут строить державу медленно, совсем другими способами, постепенно противопоставляя поначалу используемым potentes таких проводников Власти, которые будут только ее служителями, и ничем иным.

228

Глава IX. Агрессия Власти против социального строя

Каждый местный властитель оказывается тогда законодателем, судьей, управителем своего рода княжества, более или менее обширного, дань с которого позволяет ему жить и содержать прислужников и дружину.

Но Власть, обращенная в ничто, выходит из оцепенения: неудовлетворенные потребности не дают ей покоя.

Она располагает средствами, до смешного несоразмерными покоренным ею территориям и людской массе, признающей ее верховенство. Ведь человеческие силы захвачены сеньором. То, что прежде было данью, теперь феодальная повинность. У Власти нет иного пути, как отнимать у сеньориальной ячейки ресурсы, которые она в себе скрывает.

Вот почему монархия вблизи границ каждого сеньориального владения устанавливает коммуны, чтобы они притягивали лучшую часть населения. Так у барона будет меньше податных душ, а у короля больше горожан, благодарных за обретенные вольности и готовых в случае нужды помочь ему деньгами.

Через легистов* монархия вмешивается в отношения между сеньором и его подданными, добиваясь, чтобы господин довольствовался обычными повинностями и воздерживался от произвольного наложения податей на своих людей.

Таким образом монарх, с одной стороны, умеряет запросы сеньора, а другой — служит самому себе.

Он все чаще требует «помощи», т.е. вместо того чтобы жить только за счет трудящихся, непосредственно ему подвластных, в возрастающей степени пользуется трудом тех, кто подвластен сеньору.

Послания Генеральных штатов полны обращенных к королю призывов воспрепятствовать лихоимству сеньоров и одновременно — протестов против распространения королевских поборов.

Без сомнения, Власть все решительнее выступает как покровительница, но вместе с тем она обнаруживает все большую алчность.

Ее борьба против феодальной ячейки — это, в сущности, поведение кредитора второй очереди, который всеми способами пытается освободить должника от долгового обязательства, подлежащего удовлетворению в первую очередь: ею движет не щедрость, а желание, чтобы служили ей самой.

И нельзя не удивляться тому, какими путями, неясными даже для нее самой, Власть достигает своих целей.

229

Книга IV. Государство как постоянная революция

Хорошо известно, что войны умножали «помощь», требуемую королем, что, поначалу исключительная, она становится в течение долгого франко-английского конфликта* все более частой, покуда Карл VII не утверждает наконец постоянную талью, к которой затем прибавляется тальон. На этой основе строится и крепнет целая система королевских налогов.

Меньше известен тот факт, что неуклонное возрастание требований государства стало возможным вследствие непрерывного сокращения феодальных платежей. Трудящийся не выдержал бы дополнительных поборов; но в действительности одна подать заменяла другую, которая мало-помалу сводилась на нет в результате девальваций.

Ученые нередко заблуждаются относительно причин этих акций, не осмысляют всей важности их последствий. Короли обыкновенно не были фальшивомонетчиками, т.е. они не отдавали распоряжений чеканить монеты меньшего веса при той же нарицательной стоимости, чтобы облегчить платежи. Все происходило иначе. Для упрочения их могущества, главным образом ввиду военных нужд, требовалось определенное количество драгоценного металла. Средством привлечения его в монетные дворы было повышение цены, предлагаемой за марку9 золота, за марку серебра. Этим достигался приток металла, но так как за марку приходилось теперь платить больше ливров10, то, чтобы не понести убытков, из нее надо было изготовлять монеты, на которых и значилось бы, соответственно, большее число ливров. Таков истинный механизм девальваций: их ритм совпадает с ритмом государственных нужд.

Но поскольку аристократия живет за счет оброка с крестьян, установленного в серебряных деньгах, каждая девальвация делает ее беднее, а крестьянина — богаче. За четыре века серебренное содержание ливра снижается в восемнад-

9Единица веса.

10Так, Филипп Красивый ввиду войны с Англией, а потом войны

сФландрией, отмеченной разгромом при Куртрé, столь остро нуждается в деньгах на выплату жалованья наемникам, что цена марки серебра постепенно повышается с 2 ливров 18 су до 8 ливров 10 су, по Дюпре де Сен-Мору (Dupré de Saint-Maur. Essai sur les Monnais). Понятно, что невозможно было вкладывать то же количество серебра, что и раньше, в монету того же номинала и монеты, выпускаемые в обращение, получали более высокую нарицательную ценность.

230