2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

ны. Легитимная Власть — та, чьи интересы взаимная привычка примирила с интересами общества.

Но что инстинкт может сделать это примирение полным, не позволяет утверждать логика и опровергает опыт. Тут мы наталкиваемся на подводный камень, о который разбились все доктрины, и древние и новые, основывающие совершенный альтруизм на совершенном эгоизме. Если верно — а это никем еще не было строго доказано, — что человек может получить для себя наибольшую выгоду, помышляя только о пользе других, тогда мы должны констатировать, что на практике он не способен довести свой эгоизм до этого счастливого предела.

Эгоизм даже самых «легитимных» правителей останавливается на полпути, достаточно обильный антиобщественными проявлениями, для того чтобы при соответственном их освещении люди усомнились в этом инстинкте и перестали признавать его неоспоримое служение обществу. От Власти требуют альтруизма, который был бы теперь уже не полуосознанным результатом, а сознательным началом правления.

Но коль скоро Власть мыслится исключительно как ревнительница общего блага, ей нужно руководиться ясным представлением об этом благе. Уже сама жизненная необходимость каждодневно приспосабливаться к социальной действительности формировала у эгоистичной Власти представления об общественных нуждах, хотя и смутные, но порождаемые конкретными чувственными впечатлениями. Когда, имея альтруистические намерения, Власть обозревает все сообщество, чтобы определить, чтó для него благотворно, недостаточность интеллектуальных средств несомненна. Объективное суждение оказывается более грубым, нежели чувственная ориентация, и притом зрение, если угодно, уступает осязанию.

Примечательно, что самые крупные политические ошибки происходят от превратного понимания общего блага и эгоизм, если бы Власть прислушалась к его голосу, предупредил бы их.

Возьмем, к примеру, отмену Нантского эдикта. Людовик XIV не оставил без внимания выдающиеся заслуги подданных, отличившихся в механических искусствах, перед его державой2; привлечение талантов из-за рубежа давно вошло

2Во второй и третьей главах моего элементарного курса истории экономики: L’Économie mondiale au XXe siècle, а также в напи-

181

Книга III. О природе Власти

в систему и успешно практиковалось монархией3, так что государь, конечно же, взвесил все невыгоды правового акта, который заставлял лучших наших ремесленников бежать к нашим голландским противникам и английским конкурентам. И все же он принял столь пагубное решение, руководствуясь ложным понятием об общем благе и о своем долге правителя. Об этом ясно свидетельствует Массийон в своем надгробном слове: «Обманчивый здравый смысл Государства, вотще возражал бы ты Людовику, излагая перед ним робкие доводы человеческой мудрости: тело монархии ослаблено бегством множества граждан; торговля зачахла от потери их промыслов и от тайного вывоза их богатств; соседние нации, покровительницы ереси, готовы вооружиться, дабы ее защищать. Опасности умножают рвение короля...»4

Если мы сумеем посмотреть на переживаемую нами сейчас катастрофу со стороны и будем судить о ней как историки, мы увидим, что она представляет нам аналогичный пример. Здоровый эгоизм даже при отсутствии иных чувств должен был удержать амбициозную Власть от расовых преследований. Ведь ей было известно, что они вызовут всеобщее возмущение, и ею же самой было озвучено, что тогда чаша весов склонится в пользу противника, приняв огромную тяжесть — мощь нации, располагающей неограниченными ресурсами. Разве не произвольное представление о том, чем должно быть общество, ввергло Власть в грубые заблуждения, столь же разрушительные, как и преступные, от которых ее мог бы уберечь простой инстинкт самосохранения?

Неверно, что Власть искупает свой эгоизм, стараясь достичь целей, которые она почитает общественными. Ведь общество устроено сложно; идеологическая страсть и лженаука жестоко обманываются относительно способов его усовершенствования; и когда в заблуждение впадает сам народ, обман остается обманом.

санной мною небольшой работе: L’Or au temps de Charles-Quint et de Philippe II. Paris, Sequana, 1943 — показано, что монархия в XVI—XVII вв. рассматривала экономический подъем почти исключительно как средство достижения военной мощи.

3См. фундаментальные труды Буассонада (Boissonnade): «Le

Socialisme d’État en France au temps des Valois» и «Colbert».

4 Massillon. Oraison funèbre de Louis XIV. — Œuvres, éd. de Lyon, 1801, t. II, p. 568.

182

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

Власть может сослужить обществу неоценимую службу, будучи эгоистичной, и причинить неисчислимый вред, желая быть общественно полезной. Но только путем рационального анализа в ней можно выделить два аспекта, в реальности неразличимые.

Движущий ею эгоизм и та идея, которую она намерена осуществить, составляют неразделимые черты, что ярко проявляется в личности исполинов Власти: они уже сами не знают, восхищены ли они собою или своим народом, и, всё забирая, думают, будто всё отдают.

Вистории Власти обе эти черты служат ее разбуханию:

содной связан порыв, с другой — постоянство.

Эгоизм как двигатель роста

Поскольку повелевание есть форма проявления эгоизма, оно естественно стремится расширить свою сферу.

Человек, замечает Руссо, ограничен, «жизнь его коротка, удовольствия не безмерны, способность наслаждаться всегда одна и та же; тщетно пытается он возвысить себя в идее — он всегда остается ничтожным. Государство5, напротив, будучи искусственным телом, не имеет никакой определенной меры, его величина не установлена раз и навсегда, оно может постоянно увеличиваться»6. Создающий и одушевляющий его эгоизм полностью раскрывается в завоеваниях.

Завоевательный дух навлек на себя гневные разоблачения, но были у него и апологеты, восхвалявшие его за первоначальное и последующее сплочение малых политических единиц, которое увенчалось образованием широких целостностей, составляющих условие, говорили они7, более совершенного разделения труда, более эффективного общественного сотрудничества и в конечном счете — самого развития цивилизации.

Экстенсивное возрастание Власти обсуждалось достаточно, а вот ее интенсивное возрастание — на удивление мало.

5В смысле «народ», «нация», «политическое целое».

6См.: Rousseau. Du Contrat social, éd. Dreyfus-Brissac, Appendice

(fragm. «Que la guerre naît de l’état social»). Paris, 1896, p. 309.

7Spencer. Principes de Sociologie, éd. fr., t. III, § 438, 451, 481, etc.*

183

Книга III. О природе Власти

Немногие обращали внимание на то, что всякая Власть рассматривает целое, которым она управляет, как источник ресурсов, необходимых для воплощения в жизнь ее собственных замыслов, как материал, обрабатываемый согласно ее собственным взглядам. Если опять воспользоваться сравнением Нации с человеческой личностью, не забывая, что в действительности она такова лишь с точки зрения правящих, то голова неизменно желает заставить тело служить ей как можно больше и лучше, мозг стремится усилить свой волевой контроль над членами.

Такое поведение Власти конкретно проявляется в росте бюджета, которым она располагает, в неуклонном увеличении количества предписаний, от нее исходящих, и функционеров, которые обеспечивают их исполнение. Если судить по этим осязательным признакам, какая Власть не склонна, в силу глубокого инстинкта, умножать себя подобно другим?

Яне говорю, что всякая Власть одинаково преуспевает

вэтом. Не говорю, что последовательное развитие бюджета, законодательства и бюрократии объясняются единственно усилием Власти. Но я утверждаю, что это усилие свойственно всякой Власти, подпитывается всеми эгоизмами, большими или малыми, благородными или корыстными, в сумме составляющими эгоизм Власти. Великому человеку открываются перспективы, о которых и не подозревает племя семенящих, вечно снующих в повседневных делах и заботах. Обольщением ли, принуждением ли, он должен получить от них необходимые для него средства. Человек же заурядный допускает ослабление всех гаек государственного механизма; только из-за неоправданных расходов и собственной нерадивости ему нужны новые взимания и новые представители власти. На низших ступенях правительственной лестницы потихоньку, незаметно чиновник создает чиновника, привлекает на государственную службу родственника и протеже.

История Запада после разделения континента на королевства являет нам почти непрерывный процесс возрастания государства. Не видеть этого могут лишь те, кто держится примитивно-схематичного понятия о формах Власти: монарха рисуют себе фантастическим господином, чьим требованиям не было предела; на смену абсолютизму приходит представительный строй, когда король ограничен в средствах; и наконец устанавливается демократия, при которой общее согласие

184

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

лишь по своему произволу обеспечивает всем необходимым покорную ему Власть.

Все это не измеришь. Но можно измерить численность армий, бремя налогов, количество чиновников. Весомость этих инструментов — верный показатель возрастания Власти. Начните с государства Филиппа Августа8. Нет налога, за счет которого он бы существовал; как и всякий другой землевладелец, король живет со своего домена. В его распоряжении нет армии, есть только небольшая стража, которая кормится с его стола. Нет чиновников, а только лица духовного звания, к помощи которых он прибегает, и служители, которым он поручает государственные дела. Даже казна, так же как и его личные сокровища, находится в храме, доверенная этим монахам-банкирам. Если я подданный, я никогда не сталкиваюсь с этим верховным сеньором, он не требует подати, не призывает меня на военную службу, не вводит ни единого закона, который затрагивал бы мое существование.

А что вы видите на исходе царствования Людовика XIV? Какая разительная перемена! Вековое упорство Власти принудило народ регулярно наполнять королевские сундуки. Монарх содержит на счет народа двухсоттысячную постоянную армию. Интенданты обеспечивают повиновение королю во всех провинциях, полиция расправляется с недовольными. Король издает законы, заставляет преследовать тех, кто молится не так, как надлежит молиться по его разумению, многочисленный корпус чиновников иннервирует нацию и приводит ее в движение. Власть навязала всем свою волю. По отношению к обществу она уже не точка, а расплывшееся в центре его пятно или, точнее, наброшенная на него сеть.

Впечатляющая картина, не так ли? И что же сделает Революция, свергнув короля? Уничтожит и созданные монархией структуры, обрушится на аппарат управления, сломает его хотя бы частично, сократит налоги, обременяющие народ?

Вовсе нет. Зато Революция введет воинскую повинность, которую при всем желании не в силах была претворить в жизнь монархия. Правда, уйдут в прошлое бюджеты Калонна*, но это означает, что они будут удвоены при Наполеоне и утро-

8Достаточно полное представление о нем дает прекрасное исследование Ф. Ло и Р. Фотье: F. Lot, R. Fawtier. Le premier budget de la monarchie française, 1202—1203.

185

Книга III. О природе Власти

ены в период Реставрации. Интендант исчезнет, но его место займет префект. И разбухание Власти продолжится. От одного государственного строя к другому больше солдат, больше налогов, больше законов, больше чиновников!

Я не утверждаю, что собственное усилие Власти является единственной действующей причиной; я утверждаю другое: читая историю, нельзя не почувствовать его постоянного присутствия. Иногда оно ослабевает, как, например, когда Карл V на смертном одре отменяет налоги, учрежденные и сохраняемые им с таким трудом и позволившие ему успешно править страной. Но их почти сразу же восстанавливают, пролив при этом немало крови9.

Остановки и даже отступления — не более как случайные эпизоды в закономерном многовековом процессе разбухания Власти. И несомненно, что Власть способна прогрессировать таким образом только благодаря ее вполне реальному служению обществу и надеждам, пробуждаемым альтруистическими проявлениями ее природы.

Социальные оправдания роста

Требуя для себя средств, Власть быстро исчерпывает терпение подданных. Так, в XIII в. какой-нибудь король при случае мог в разгар празднества испросить «помощи» в приобретении рыцарской амуниции для старшего сына. Но всех возмутило бы, если бы вскоре после этого он решил выдать замуж дочь и пожелал таким же способом собрать ей достойное приданое.

Чтобы получать дань, Власть должна ссылаться на общий интерес. Так, Столетняя война, часто создававшая обстоятельства, когда монархия была вправе требовать содействия народа, после длительной практики чрезвычайных сборов наконец приучила народ к постоянному налогу; результат оказался долговечнее причин.

Или возьмем другой пример. Революционные войны оправдали воинскую повинность, несмотря на то что наказы* 89-го года выражают единодушную враждебность к сла-

9См.: Léon Mirot. Les Insurrections urbanes.

186

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

бым начаткам ее при монархии. Этот институт утвердился на века.

Таким образом, грозные обстоятельства, в которых Власть действует ради общественного спасения, ведут к умножению ее инструментов, а по миновании кризиса она сохраняет приобретенное.

Поэтому давно подмечено, что эгоизм Власти находит свою выгоду в нависающих над обществом опасностях: «Война, — восклицал Омер Талон*, — это чудовище, которому отнюдь не жаждут свернуть шею! Всегда ведь нужен повод для тех, кто злоупотребляет королевским правом пожирать все, что еще осталось от имущества частных лиц».

Роль войны в разбухании Власти невозможно переоценить; но война далеко не единственный случай, когда последняя может ссылаться на общий интерес, чтобы усилить свое господство над нацией. Она не только выставляет себя защитницей подданного от других Властей того же рода, но и претендует на защиту его от иного вида властей. Этот факт заслуживает тем большего внимания, что он часто остается в тени.

На удивление распространенная ошибка — усматривать в обществе одну-единственную Власть — власть правительственную, или публичную. А между тем это только одна из присутствующих в обществе властей, сосуществующая с множеством других, которые являются одновременно ее помощницами, поскольку вместе с нею обеспечивают общественный порядок, и соперницами, поскольку, как и она, требуют повиновения и пользуются силами общества.

Эти негосударственные власти, которые мы будем называть социальными властями10, так же как и Власть, имеют далеко не ангельскую природу. Иначе между ними, конечно, могли бы существовать лишь полная гармония и сотрудничество. Но это не так. Сколь бы альтруистическим ни было предназначение какой-либо власти, например власти отеческой или церковной, человеческая природа сообщает ей эгоизм, и она стремится стать самоцелью. И обратно, власть эгоистической направленности, как, например, феодальная или хозяйская, естественно умеряется, в большей или меньшей степени, духом

10Под «Властью» (с большой буквы) мы всегда подразумеваем власть политическую.

187

Книга III. О природе Власти

покровительства и благодеяния. Всякая власть в силу самой своей природы обладает двойственной сущностью.

Будучи амбициозной, всякая частная власть стремится умножить себя, будучи эгоистичной — склонна считаться только со своим непосредственным интересом, ревниво стараясь сократить долю других властей. Таким образом, власти ведут между собой беспрерывную борьбу. Это-то и дает государству его главный шанс.

Возрастание власти государства представляется индивидуумам не столько непрестанным покушением на их свободу, сколько долгим усилием положить конец их подчинению другим властям. Прогресс государства влечет за собой прогресс индивидуализма.

В этом основная причина постоянного сообщничества подданных с Властью; в этом подлинный секрет ее разбухания.

Власть как средоточие человеческих надежд

Человек страстно желает избежать неотвратимых следствий своего удела и своего положения в обществе. Эта воля, претворенная в действие, является началом всякого прогресса. Но она составляет и суть обычной молитвы11 — той, когда мы просим о вмешательстве незримых сил в наши личные дела.

Как же этой мольбе, имеющей практические цели, не обращаться и к силе зримой, достаточно могущественной, чтобы уничтожить нашего обидчика или угнетателя, достаточно щедрой, чтобы исполнить все, чего мы желаем, наконец, вознесенной достаточно высоко, чтобы изменить всю нашу жизнь?

Скипетр — это волшебная палочка, способная сотворить для нас чудо: «Если бы король повелел...» Но чудо возможно лишь постольку, поскольку Власть преступает границы строгой законности. Если она не способна на скорый суд, на внезапную милость, она теряет свое феерическое очарование. И оттого умеренные государственные установления, как метко сказал Ламартин, «вызывают скуку».

11В противоположность молитве мистической, когда человек просит дать ему силу все принять.

188

Глава VII. Экспансионистский характер Власти

Сколько бы ни доказывали вред самоуправной Власти, она будет возрождаться снова и снова. Чтобы с нею покончить, люди должны отказаться слишком дорого оплачивать ничтожно малую вероятность того, что произвол обернется в их пользу, — как теряют охоту к лотерее, если долго ничего не выигрывали. Но такая Власть всегда воскресает благодаря обещаниям, которые, заключая в себе неодолимый соблазн, прокладывают ей дорогу. Чем больше разрыв между пробудившимися в человеке желаниями и реалиями его существования, тем живее страсти, взыскующие чародея и понуждающие мириться с ним. Можно сказать, что Власть спекулирует на человеческих желаниях.

Власть — это средоточие не только эгоистических надежд, но и альтруистических или, лучше сказать, социалистических чаяний.

Бедна та философия, которая объясняет человеческое поведение единственным движителем — эгоистическим интересом; она опровергается беспрерывным возникновением в созерцательных умах представлений о лучшем общественном устройстве и властью этих представлений над людьми, ничего не выигрывающими от перемен. Ложной была бы история преобразований общества, которая не учитывала бы определяющего влияния этих представлений.

Но и они, наравне с самыми смутными и самыми приземленными надеждами, работают на Власть.

Ничто в природе не удовлетворяет изначальных склонностей человеческого ума. Восхищенный своими первыми опытами — простыми соотношениями и прямыми причинными связями, которые удалось выявить, схемами, которые удалось построить, — он хочет, чтобы мироздание оказалось возведенным не только с помощью тех же инструментов, какими владеет он сам, но и с помощью освоенных им самим «приемов». Все, что может быть сведено к единству, вызывает у него восторг, природа же беспрестанно смущает его сложностью, которой она, похоже, отдает предпочтение, о чем свидетельствует хотя бы химическое строение органических тел12.

12Как справедливо замечает Конт, то, что мы называем злом, мы

инадеяться не смеем устранить из природного мира, но желаем исключить из мира социального: «По причине его высочайшей сложности политический мир, конечно, должен быть еще хуже

189

Книга III. О природе Власти

Забавная игра — воображать себе, как человек, будь у него такая власть, переделал бы мир, как он упростил бы его и придал бы ему единообразие. В этом он не властен, но он обладает, или думает, что обладает, властью переделывать социальный строй. И, полагая, что эта область свободна от гнета законов природы, человек стремится водворить здесь ту манящую его простоту, которую он путает с совершенством.

Когда интеллектуал выдумывает простой социальный порядок, он служит возрастанию Власти. Ведь существующий порядок в обществе, как и всюду, является сложным, имеет множество разнородных опор: это и власти, и убеждения, и различные формы урегулирования. Если все его рычаги хотят заменить одним-единственным, то им должна быть весьма могущественная воля; если хотят, чтобы вместо всех этих опор довольно было одной, какую же мощь ей нужно придать? Это может быть только Власть, и какая Власть! Созерцательная мысль уже потому, что она пренебрегает множеством второстепенных факторов порядка, с неизбежностью ведет к усилению центральной власти, и ведет всего вернее тогда, когда колеблет всякую власть; ибо власть необходима, и когда она восстанавливается, то непременно в самом концентрированном виде13.

упорядочен, нежели мир астрономический, физический, химический или биологический. Почему же тогда коренные несовершенства человеческой жизни, против которых мы всегда готовы с негодованием восстать, ежели речь идет о первом из этих миров, наоборот, встречают с нашей стороны преимущественно спокойствие и смирение, если говорить обо всех остальных, невзирая на то что там они не являются ни менее выраженными, ни менее обидными? Думаю, этот странный контраст, вне всякого сомнения, объясняется главным образом тем, что позитивная философия до сих пор способна была развить наше первоосновное чувство естественных законов лишь относительно самых простых явлений, исследование которых, будучи более легким, совершенствовалось в первую очередь» (Aug. Comte. Cours de Philosophie positive, 1839, t. IV, p. 152—153).

13Токвиль проницательно заметил по поводу Революции, что общественная мысль, критикуя как противные разуму, развенчивая и стремясь низвергнуть вместе с политической властью власти социальные и духовные, способствовавшие порядку, подготавливает ipso facto последующую победу политической власти, которая с необходимостью должна восстановиться, над властями соци-

190