2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава XV. Ограниченная Власть

вал какой-нибудь закон21, и любого закона, лишь бы за него проголосовал парламент.

Уничтожение общественных учреждений и поглощение права государством заложили двоякую основу того режима, который в наши охарактеризован как «монолитность». Нет Власти помимо государственной, нет права помимо разработанного государством.

О том, что неограниченная Власть одинаково опасна, откуда бы она ни исходила и кому бы ни принадлежала

Вся эта политическая философия зиждилась на заблуждении, заранее опровергнутом Монтескьё: «Поскольку в демократиях народ по видимости может делать все, что хочет, свободу приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со свободой народа»22.

Власть народа была только фикцией23 в обществе, где практически установился режим парламентского суверенитета. Однако эта фикция24 оправдывала подавление свободы, какого еще не знала Европа.

21«Французская система представительства, — пишет юрист Карре де Мальберг, — с 1789—1791 гг. уклонилась от принципа суверенитета нации: смешивая общую волю с законодательной волей парламента, она сделала парламент равным суверену или, вернее, фактически превратила его в суверена» (R. Carré de Malberg. La loi, expression de la volonté générale. Étude sur le concept de la loi dans la Constitution de 1875. Paris, 1931, p. 72).

22О духе законов, кн. XI, гл. II*.

23«Французская революция торжественно провозгласила принцип суверенитета нации; но она отнюдь не применяла его; ибо, как мы сказали выше, этот пресловутый принцип — только обман, фикция, средство управления, и реальной силы в нем не больше, чем в принципе божественного права» (Léon Duguit. L’État, le Droit objectif et la Loi positive. Paris, 1901, p. 251).

24«Французская революция нанесла смертельный удар божественному праву и законности. Но точно так же и суверенитет народа, и общая воля, которая правит и законодательствует через представителей, уже не находят никакой веры у людей мыслящих. Государство — это повелевание, а все повелевать не могут. Такова

391

Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная

То были, видите ли, родовые муки нового принципа. Нового? Но еще Цицерон вынес ему приговор25. Следствия этого принципа были достаточно хорошо известны в древности и в Новое время, чтобы комментатор «Духа законов»26 написал вскоре после выхода в свет «Общественного договора»: «Когда, опираясь на большинство голосов, группа людей, стоящая у власти, может приказывать все что угодно, это столь же деспотическое правление, как и то, при котором повелевает один, руководствуясь единственно законом своей воли».

По прошествии более чем двадцати лет после роспуска Конвента Бенжамен Констан говорит о его деспотизме, все еще содрогаясь от ужаса и гнева:

«Когда представительной власти не полагают никаких пределов, представители народа — не защитники свободы, а кандидаты в тираны. И когда устанавливается тирания, она может быть тем страшнее, чем больше число тиранов...

Собрание, которое нельзя ни образумить, ни обуздать, из всех властей является самой слепой в своих действиях, самой непредсказуемой в их результатах — даже для самих членов его. Оно кидается в крайности, которые, казалось бы, исключены. Непомерно кипучая и чересчур разносторонняя деятельность; лавина законов; желание угодить наиболее эмоциональной части народа, отдаваясь ее порыву или даже упреждая его;

истина. Общая воля — фикция» (Gumplovicz. Die Soziologische Staatsidee, 1902, S. 3).

25«Ни одному государству не откажу я в этом названии с такой легкостью, как именно этому, в котором все целиком находится в полной власти толпы. Ибо, если мы признали, что государства не существовало ни в Сиракузах, ни в Агригенте, ни в Афинах, когда там правили тираны, ни здесь, когда у нас были децемвиры, то я не понимаю, почему понятие государства более применимо к владычеству толпы; ибо, во-первых, для меня народом является только такой, которого удерживает вместе согласие относительно прав, как ты, Сципион, превосходно определил, но такое сборище людей, о котором ты упомянул ранее, есть тиран в такой же мере, как если бы им был один человек, и это даже еще более отвратительный тиран, так как нет более свирепого зверя, чем тот, который подражает внешнему виду народа и принимает его имя» (Cicéron. La République, III, XXXIII, trad. Villemain. Paris, 1859, p. 189—190)*.

26Эли Люзак, из семьи протестантов, нашедших убежище в Голландии, в 1764 г. выпустил в Амстердаме издание «Духа законов», снабженное комментариями.

392

Глава XV. Ограниченная Власть

досада от явного сопротивления или от заподозренного осуждения, и тогда — полное неприятие мнения нации и упорство в заблуждении; кастовый дух, дающий силы лишь для узурпации; попеременно то безрассудная смелость, то нерешительность, то насилие, то слабость, то благоволение к кому-то одному, то недоверие ко всем; подверженность чисто физическим чувствам восторга и страха; отсутствие всякой моральной ответственности, уверенность в том, что за счет многочисленности законодателей удастся избежать позора трусости или опасности чрезмерной отваги. Таковы пороки собраний, не ограниченных рамками, которых они не могли бы преодолеть»27.

Другой современник заключает: «Мы слишком долго говорили, что мнение правит миром... непостоянное, пристрастное, капризное мнение — это тиран, которого мы должны остерегаться точно так же, как и прочих тиранов»28.

И даже больше, ибо ни один деспот не позволяет себе зайти так далеко, как те, кто ссылается на суверенитет народа.

«Коль скоро общая воля может все, люди, ее представляющие, тем более опасны, что они объявляют себя всего лишь послушными орудиями этой мнимой воли и располагают средствами принуждения или обольщения, необходимыми, чтобы изъяснять ее так, как им выгодно. То, чего не посмел бы сделать от своего имени ни один тиран, они узаконивают беспредельностью общественной власти. Нужного для них расширения полномочий они требуют у обладателя этой власти, у народа, всемогущество которого лишь оправдывает их поползновения. Самые неправедные законы, самые угнетательные установления обязательны как выражение общей воли... Народ, который может все, столь же опасен, более опасен, чем тиран, или, точнее сказать, тирания наверное завладеет правом, предоставленным народу. Ей надо будет только провозглашать всемогущество этого народа, одновременно посылая ему угрозы, и говорить от его имени, обрекая его на молчание»29.

Таковы были уроки поколения, умудренного опытом. В течение четверти века наблюдали смену противоположных режимов,

27B. Constant. Cours de Politique constitutionnelle, éd. de 1836, p. 16—17.

28Sismondi. Études sur les constitutions des peuples libres, éd. de 1836, p. 204.

29B. Constant. Cours de Politique constitutionnelle, éd. Laboulaye de 1872, p. 279—280.

393

Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная

сходных лишь в том, что все они требовали от граждан повиновения и заверений в ревностной службе, преданности, восторженном почитании. Характеры портились из-за страха, который стремился отвести удары, зависти, которая пыталась их направлять, алчности, которая набрасывалась на тех, на кого они обрушились. Проскрипции были уготованы для благородных душ, почести — для отступников, безопасность — ни для кого.

В 1819 г. Донý так выражал свой протест против волнами накатывавшего террора: «Революция напрасно полагает целью восстановление гарантий для индивидуумов: она никогда их не дает, покуда длится. Честолюбие, алчность, ненависть, жажда мщения — все безудержные или тлетворные страсти завладевают подобными общественными движениями. В этой нескончаемой сумятице вслед за побежденными гибнут, раздавленные неуправляемой мощью, и победители, а если раздаются голоса, взывающие о порядке и безопасности, то их увещевания объявляют вероломными или несвоевременными. Тяжелые обстоятельства, в которых могли бы помочь лишь правомерные законы, создающие гарантии, становятся аргументом и назойливым рефреном при оповещении о всякой новой несправедливости, о всяком новом бесчинстве. За тридцать лет деяния произвола в разных сферах жизни достигли такого числа, что уже не осталось ни одного гражданина, который не был бы единожды или неоднократно их жертвою. Но что из того? Правящие все равно будут время от времени требовать для себя власти действовать по произволу, видя в ней средство и залог общественного спасения»30.

Опыт подтвердил правоту слов Монтескьё: «Нельзя осуществлять больших наказаний, а следовательно, и больших изменений, не доверяя нескольким гражданам большой власти... Надо как можно скорее возвратиться к обычному порядку правления, при котором закон все охраняет и никого не угнетает»31.

Возвращение умов к ограниченной Власти: усвоение уроков Англии

Двадцать пять лет деспотизма и проскрипций политически воспитали мыслителей эпохи Реставрации. Сходство ситуа-

30Daunou. Essai sur les garanties individuelles. Paris, 1819, p. 23—24.

31О духе законов, кн. XII, гл. XVIII*.

394

Глава XV. Ограниченная Власть

ций приводит Бенжамена Констана к истинам, в свое время высказанным Локком.

«Когда утверждают, что суверенитет народа безграничен, создают и оставляют на волю случая слишком большую степень власти, которая сама по себе является злом, в какие бы руки ее ни отдали»32.

Итак, снова нужен принцип ограничения Власти. «Доверьте ее [эту беспредельную власть] одному, некоторым, всем — вы так или иначе сочтете ее злом. Вы станете укорять носителей этой власти и, смотря по обстоятельствам, обвинять по очереди монархию, аристократию, демократию, смешанные формы правления, представительную систему. Вы будете неправы; винить надо степень силы, а не носителей этой силы, бороться — против оружия, а не против руки. Бывает тяжесть, непомерная для рук человеческих»33.

Эта идея проходит сквозь все творчество великого писателялиберала. Оставалось только претворить ее в жизнь.

Как воздвигали всемогущество Власти? Разрушая от имени будто бы представляемой ею массы, обладающей бытием лишь в понятии, реально существующие группы. Порабощая право, которому прежде была подчинена сама государственная власть.

Поэтому по логике вещей, чтобы ограничить Власть, следовало бы позволить беспрепятственно развиваться объединениям, строящимся либо на территориальной, либо на профессиональной основе, и в условиях полной независимости восстанавливать прежние процессы формирования права и принципов управления правовой системой.

Но власть предержащие не хотели терять чрезвычайно эффективные средства, предоставленные в их распоряжение в эпоху Революции и Империи. С 1814 г. герцог Ангулемский* находил, что Францией, разделенной на департаменты, управлять гораздо легче, чем Францией, «пестрящей свободами»34 во времена старых провинций. Оппозиция при парламентском строе, открывшем ей доступ к власти, тоже не думала уменьшать наследство, которое надеялась получить. Стремление общества к формированию групп и дух независи-

32B. Constant. Cours de Politique… éd. Laboulaye, 1872, p. 8.

33B. Constant. Op. cit., p. 8.

34Maurras, «Action française», 15 mai 1930.

395

Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная

мости, присущий юристам, оказались ослабленными долгим рабством: люди скорее хотели пользоваться Властью, нежели обходиться без нее. Позднее Одилон Барро заметит: «Чем больше вы расширяете сферу Власти, тем больше будет желающих туда проникнуть. Живое устремляется туда, где кипит жизнь, и когда вся жизненная сила нации сосредоточена в ее правительстве, вполне естественно, что каждый желает принять участие в управлении»35.

Соответственно обстоятельствам, а также и вследствие известной лености человеческого ума принцип ограничения Власти был сведен к формальной системе разделения властей. Разве не приветствовал Монтескьё этот аспект английского государственного устройства в знаменитой главе «Духа законов»?* Честь и хвала толстой книге! Пророками становились, прочитав одну-единственную главу. Так вошла в политическую науку, которую мы распространяли на всем континенте, столь же простая, как и строгая, доктрина: нужна исполнительная власть, нижняя палата, верхняя палата, и все проблемы будут решены.

Можно себе представить, какое сильное впечатление производили английские порядки на наших соотечественников. Они находили в Елизавете, Якове I, Карле I предначертателей французской абсолютной монархии. В Английской революции — нашу революцию. В Кромвеле — Робеспьера и Бонапарта, вместе взятых. Карл II был прообразом Людовика XVIII, Яков II — Карла X. А в дни Июльской революции люди верили, что Франция обрела своего Вильгельма III и ту стабильность, какую демонстрировала Англия с 1689 г.

Как же было не искать по ту сторону Ла-Манша образец для наших институтов?

Однако рассматривать следовало бы не только официально признанные власти, но и социальные подосновы, дававшие им реальную силу.

Английский парламент существовал уже почти шесть веков. Точнее сказать, он появился вместе с самой монархией. Его прародитель — colloquium**, на который король, желая получить средства, собирал тех, кто реально владел социальными силами, чтобы вести с ними переговоры. По мере того как мелкие рыцари и незнатные жители графств становились спо-

35 Odilon Barrot. De la сentralisation... Paris, 1861.

396

Глава XV. Ограниченная Власть

собными «оказывать ему помощь», он привлекал и их тоже. «Король в парламенте» обладал наибольшей силой, потому что ему содействовали социальные силы; и парламент не нуждался в правах, будучи конгрессом властей, которые существовали сами по себе и в отношении которых Власть была просительницей.

С течением времени пэры не утратили своего общественного значения. Положение крупных земельных собственников постоянно обеспечивало им взамен потерянного военного могущества могущество финансовое. В период бурного развития сукноделия они были поставщиками шерсти. Когда в результате роста населения в XVIII в. поднялись цены на продовольствие, они выиграли от этого больше всех. В XIX в. они выиграют от повышения цен на земельные участки под застройку и на сырье, добываемое в шахтах и рудниках, поскольку хозяин земли, согласно английскому праву, владеет и недрами.

Связанные с землей, они связаны и с людьми на земле, и прочность их местных корней — секрет их неизменного политического влияния.

Даже недостатки системы назначения в палату общин автоматически обеспечивали представительство всего, что возвышалось в обществе, поскольку состояния трансформировались в земли, а земли, включающие «гнилые местечки»*, давали места.

Таким образом, две палаты были органом фактических социальных властей. Отсюда их сила, которую они черпали отнюдь не из конституции. Отсюда и их осмотрительность.

Они не столько уравновешивают Власть, сколько обступают ее. Они могли бы удушить ее, занять ее место, но воздерживаются от этого — единственно из благоразумия, секрет которого раскрыл де Лольм: очерченный таким образом очаг Власти находится у всех на глазах и гораздо менее опасен, чем тот, что сформировался бы после его гибели и обнаружил бы все преимущества неожиданности и всю привлекательность новизны. Но социальные власти, лишь только пожелают, заставляют Власть действовать в нужном для них направлении, что очевидно уже в 1739 г., когда они принуждают Уолпола начать войну**.

Итак, принятое в Англии «разделение властей» — в действительности результат процесса вытеснения королевской вла-

397

Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная

сти, Imperium, социальными властями. Парламент — это конституционное выражение сил, которые утвердились параллельно с Властью, следят за нею, контролируют ее, выделяют ей средства и тем самым всегда сдерживают ее и все чаще руководят ею. Такова была ситуация во времена Монтескьё. Она еще сохранялась и во времена Бенжамена Констана. Произошедшая в дальнейшем радикальная трансформация не относится к теме настоящей главы.

Формальное разделение властей

Уже одно изложение обстоятельств, обусловивших двойственность властей в Англии, позволяет почувствовать произвольность введения этой системы во Франции. Здесь нет исторического диалога центральной Власти с социальными властями**, а есть победивший Центр, Imperium, пребывающий

вгордом одиночестве. Нет двойственности, данной как факт,

аесть искусственная двойственность, введенная составителями конституций. Imperium делят на части и распределяют их между королем, нижней палатой и верхней палатой.

Но обычаи имеют великую силу. Каждый фрагмент змеи стремится регенерировать целую змею: король считает себя преемником абсолютного монарха, а собрание видит себя преемником собрания, обладавшего абсолютной властью. И тот и другой органы власти естественно стремятся выйти из роли, отведенной им конституцией, и завоевать Imperium, все еще мыслимый как единое целое. Так некогда августы и цезари, между которыми Диоклетиан хитроумно поделил Империю*, рассматривали вверенные им территории как плацдарм для завоевания господства над всей Империей.

Мы знаем, что монархия допускала нарушение за нарушением и что призывы парламента к народу вызвали наконец революцию 1848 г.

Боль и удивление, испытанные Огюстеном Тьерри после внезапного падения Июльской монархии — свидетельство порожденных ею надежд. Казалось, ее построили на века. И что же? Всего восемнадцать лет!

Это событие улаживало проблему формирования Власти. Побеждал народный суверенитет.

398

Глава XV. Ограниченная Власть

И тут воскресло основное заблуждение первой революции, иллюзия, будто Власть, сформированная исходя из благого принципа, в высшей степени благодетельна. Вот что говорит Ламартин: «Эта сильная власть, централизованная власть, без сомнения опасная там, где правительство и народ разобщены, более не опасна, когда правительство — не что иное, как действующая нация»36.

Однако Национальное собрание, которое, приветствуя общую волю как суверенную, поклоняется манам* Руссо, зажигает и благодарственную свечу Монтескьё, организационно оформляя разделение властей.

Отныне это элементарная истина, известная всем составителям конституций. Но какое бездумье! Одна власть будет сдерживать другую... Да, если каждый из институтов власти является орудием определенной силы, существующей в обществе. Нет, если они исходят от одной и той же силы.

Противопоставить президенту, избранному народом, избранное народом собрание, как это сделала Вторая республика**, не значит обеспечить равновесие различных элементов общества. Это означает лишь предусмотреть возможность спора между людьми, получившими власть из одного и того же источника. При равенстве прав президент неизбежно возобладает над законодательным корпусом с его разнородными волями. Наученные опытом, составители Конституции 1875 г. уже не допускают назначения президента народом. Но тогда палата, принимающая полномочия непосредственно от суверена***, должна возобладать над президентом и обратить в ничто его полномочия.

Предсказание этого можно было найти у Сисмонди: «Когда признается, что всякая власть происходит от народа, те, кому народ доверил власть самым непосредственным образом, те, у кого самые многочисленные избиратели, должны считать свою власть самой законной»37.

Судьба третьего элемента, верхнего собрания, при различных конституциях иллюстрирует социальные условия существования политического института.

Примечательно, что во Франции сенат ощутимо сопротивлялся инициативам нижнего собрания. Причина кроет-

36La France parlementaire, t. II, p. 109.

37Sismondi. Études sur les institutions des peuples libres, p. 305.

399

Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная

ся в том, что он реально представлял отдельную социальную силу — малые земельные олигархии. Еще более примечательно, что из двух палат американского парламента лучший противовес президенту составляет не та, которая, как и он, избирается всеобщим голосованием: будь она единственной, он поработил бы ее, как Луи Наполеон — Национальное собрание*. Это сенат долгое время уравновешивал президентскую власть; кроме того, имея в своем составе по два члена от каждого штата безотносительно к численности его населения, он представляет существующие местные силы, сложившиеся группы, управляющие ими олигархии — словом, нечто иное, нежели народ как таковой.

О пользе второй палаты, умеряющей крайности первой, написаны целые тома. «Но целесообразность ее в этом отношении будет полностью зависеть от той общественной поддержки, на которую она может рассчитывать вовне. Собрание, не опирающееся на какую-нибудь крупную силу в стране, бессильно против собрания, имеющего такую опору»38. Так, палата лордов, которая в XIII в. могла противодействовать власти, а порою покровительствовать ей, по-прежнему способна сдерживать народную власть лишь постольку, поскольку лорды еще являются социальной силой39 и разумная политика постоянно прибавляет к ним новые социальные силы.

Таким образом, это собрание не сразу отступило перед палатой общин. Однако оно могло оставаться для нее уздой, только согласившись — в 1911 г. — не быть больше препятствием***. Сейчас мы видим в нем академию, и только.

Какие бы органы ни учреждала конституция, жизненную силу они берут лишь от той или иной социальной власти, которая создается не учредителями.

Итак, расчленять Власть, происходящую из единого источника (большинство народа), на различные органы — пустое ухищрение. Пока сохраняется такая расчлененность, конечно, есть и конфликт, но это пагубный конфликт личных или корпоративных амбиций, а не оздоровляющий конфликт разных социальных интересов. На этой стадии непомерно широким

38S. Mill. Le Gouvernement représentatif, trad. Dupont-White. Paris, 1865, p. 277**.

39Мы уже отмечали, что земельная аристократия, естественно, оказалась в выйгрыше от увеличения потребности в угле.

400