Культурно-историческая школа как этап в развитии науки о литературе.

Вот с этой точки зрения разделять плюсы и минусы было бы неверно, да и бесполезно. Как ЭТАП в развитии науки КИШ была ее закономерным и неизбежным звеном, в том числе со всеми своими недостатками и крайностями.

В борьбе с эстетическим методом она не могла не заострять, порой даже доводить до крайности противопоставленные этому методу свои собственные установки.

Так бывает всегда. Потом, впоследствии, формальная школа в борьбе с культурно-исторической в свою очередь заострила и доводила до крайности, до экстремизма свои собственные, противопоставленные КИШ, методы анализа, установки и теоретические принципы.

Когда в России к 30-м годам Х1Х в. начал формироваться исторический подход к изучению литературы, он сразу же противопоставил себя эстетическому: «Если философско-эстетическая критика витала в сфере абстрактных суждений о достоинстве произведений искусства, то историческое направление сосредоточилось на конкретном описании литературных произведений»¹.

Белинский в своей критике, отличавшейся универсальностью взгляда, унаследованного от Гегеля, пытался соединить философско-эстетический подход с конкретно-историческим. Но при этом его особое внимание к эстетической проблематике сказалось в недооценке Белинским целых форм, направлений и периодов развития поэзии: он был достаточно равнодушен к фольклору и к памятникам древней письменности, недооценивал литературу допетровских времен.

Мифологи, в том числе Буслаев, с точки зрения познания исторических процессов развития литературы сделали даже шаг назад по сравнению с Белинским. Их понимание древнего мифа как непревзойденного и не могущего быть превзойденным образца искусства, их идея «исконности» мифа как первоосновы народного начала в поэзии вступала в непримиримое противоречие с самой идеей развития.

Поэтому установки культурно-исторической школы на последовательный историзм, на познание объективных законов развития литературы, поиск этих законов не внутри самой литературы, а в зависимости ее от внешних и более общих факторов, определяющих всю духовную жизнь народа, на выявление связей литературы с развитием духовной культуры и общества в целом были методологически плодотворными, хотя в конкретной разработке вели к односторонности и преувеличениям, а также к недооценке того, что было главным, скажем, для эстетического метода.

Верная в принципе идея приоритета содержания перед формой приводила к недооценке формы.

Поскольку предмет (литература) исследовался прежде всего с точки зрения его связей с историй и жизнью народа, то рассматривался он именно со стороны содержания и при полном отвлечении от формы. Литературная история сводилась к истории общественной мысли, поэтому сторонники культурно-исторического направления не интересовались и не занимались ни спецификой поэтического слова, ни особенностями художественной формы, ни исследованием творческой индивидуальности писателя и роли личного начала в литературном процессе.

Односторонность? Да, конечно. Но в контексте РАЗВИТИЯ научных подходов она и объяснима, и неизбежна. Тут я склонен согласиться с И.К.Горским, который по этому поводу пишет следующее:

«Эту односторонность культурно-исторического метода нельзя, однако, считать выражением предвзятости его адептов. Более того, на первых порах она не была даже их методологической ошибкой, как принято думать. Лишь в конце пройденного этапа эта односторонность сделалась тормозом в развитии мысли. Но в начале его, наоборот, только переход к такой крайней точке зрения, при которой в расчет принималось лишь содержание произведений, обеспечивал прогресс науки. Как это ни парадоксально, но Пыпин не без основания упрекал Белинского в том, что тот «из-за художественного интереса литературы не усматривал ее величайшего интереса историко-культурного»¹. Белинский действительно недооценивал значение целых эпох в истории русской словесности, например, литературы допетровских времен. Клин клином вышибают. Для того, чтобы подняться по спирали на новую, более высокую ступень, нужно было снова противопоставить специально-эстетическому подходу общеисторический. И наиболее ортодоксальные приверженцы культурно-исторического направления сознательно отвлекались от эстетического момента»².

Чтобы вытеснить из области литературной науки концепцию героев и толпы, сторонники КИШ сознательно и демонстративно стали заниматься исследованием «массовой» и второстепенной литературы, что также способствовало нивелированию, недооценке эстетической оценки произведений. «Только игнорируя действительное эстетическое неравенство произведений, великих и малых, новейших и устарелых, можно было уравнять их перед судом исторической науки»³. В этом случае в диахроническом плане проявлялась закономерность их хронологической последовательности в литературном процессе, а в синхроническом – обнаруживались их качественные отличия (художественное отделялось от нехудожественного, малохудожественное от высокохудожественного и т.д.). «Только изучая бесталанных наряду с гениями, можно было, как заметил еще Буслаев, понять величие последних»⁴. А кроме того, только при таком историческом подходе обнаруживались изменения эстетического вкуса: то, что для одних эпох было исполнено эстетического обаяния, в другие эпохи такого впечатления уже не вызывало. Пыпин именно по этой причине и был убежден в том, что не эстетический анализ литературы, а как раз исторический, связанный с изучением ее отношения к общественному движению, к историческому развитию общества, «только и может указать действительное значение исторического прогресса литературы».

На той же точке зрения твердо стоял и Н.С.Тихонравов (см. его программное высказывание, приведенное выше).

Такая подчеркнуто односторонняя постановка вопроса способствовала внедрению в науку о литературе новых идей и выработке представления о литературном процессе как о процессе закономерном, естественно-историческом, не зависящем исключительно от роли отдельных личностей: отчасти благодаря этому «экстремизму» в литературоведческий арсенал было введено само понятие ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭВОЛЮЦИИ, литературного процесса.

Между прочим, и то, что культурно-историческая школа сознательно игнорировала или «недооценила» личное начало в литературе, было предпосылкой последующего равития научных идей и подходов по принципу отталкивания, методом «от обратного»: сначала в сравнительно-исторической школе (в «исторической поэтике» Веселовского), а потом в формальной школе стало возможным изучение эволюции художественных форм как таковых, а в рамках европейского искусствоведческого формализма, также противостоявшего «тэнизму», даже был выдвинут лозунг создания «истории искусства без имен», т.е. описания эволюции форм, приемов, стилей в отвлечении от роли конкретных художников.

Это тоже была крайность, односторонность – такая же, как сосредоточение исключительно на содержании и игнорирование вопросов формы, литературной специфики, личностного начала в искусстве в исследованиях представителей КИШ.

Они проделали гигантскую работу, введя исследование литературы в контекст исследований духовной культуры и истории общества, они впервые в истории науки о литературе создали многотомные «истории» ряда национальных литератур, в том числе и русской, в частности, огромный пыпинский четырехтомник.

«Лишь когда эти фундаментальные исследования были проведены, когда благодаря им литературоведческая мысль поднялась на новую ступень знания, односторонность культурно-исторического подхода перестала удовлетворять насущным задачам и сделалась фактором, тормозящим специализацию истории литературы как особой литературоведческой дисциплины. Лишь с этого момента, в процессе осознания исторической ограниченности культурно-исторического направления, мог естественно, логически наметиться и действительно наметился обратный поворот по спирали от освещения содержания литературы к специальному изучению ее художественных форм, от общекультурного аспекта к литературоведческому»¹.

Как происходило это осознание ограниченности КИШ в России?