Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006

«Заслуженный собеседник» (общение Густава Шпета сЛьвом Шестовым)

Каждыйвидитвмиреилюдяхто, чтоискаличегозаслужил. И каждомумирилюдиповорачиваютсятак, как онтогозаслужил.

Это... «законзаслуженногособеседника».

А. А. Ухтомский

Знакомство Шпета с Шестовым состоялось, по всей вероят­ ности, тогда, когда Шпет еще жил в Киеве25. Их дружба сохрани­ лась и после переезда Шпета в Москву. Андрей Белый так передал свое видение отношений Шпета к Шестову: «Шпет... приверже­ нец Юма и скептик, боготворил философские опыты Шестова...

нас сближала с ним не философия вовсе, а новизна его, афорис­ тичность его, тонкий юмор и чуткое отношение к культуре ис­ кусства...».

Всемейном архиве сохранились письма Шестова к Шпету, благодаря которым можно воссоздать ситуацию их общения. Письма Шпета к Шестову, насколько мне известно, не сохрани­ лись, но в письмах к Наталье Константиновне Гучковой (1912, 1914) обнаруживается шпетовская особенность письма — предель­ но подробное описание того или иного события-разговора — раз­ говор между Шпетом и Шестовым становится реальностью.

Вбеседах Шпет и Шестов обсуждали свои планы будущих ра­ бот, читали друг другу уже написанное, словом, их общение — это возможность поделиться друг с другом еще и несозревшими мыслями, сомнениями, раздумьями. Такой разговор был особен­ но необходим Шпету в Геттингене во время работы над «Истори­ ей как проблемой логики». После знакомства Шпета с Гуссерлем, которое произошло в конце октября — начале ноября 1912 года26,

26Баранова-ШестоваН. Л.ЖизньЛьваШестова. Париж, 1983. С. 92.

88 Шпет знакомится с Гуссерлем в октябре-ноябре 1912 года. Датировка установленапо письмамкЕ. М. Метнер иН. К. Гучковой. Вписьме от 15нояб­ ря 1912 года он сообщает Е. М. Метнер: «Познакомился с Гуссерлем и Майе­ ром. ...Все это интересно, но, ксожалению, покадаетменьше, чемярассчиты­ вал получить—подождем дальше...» (Письмо Г. Г. Шпета кЕ. М. Метнер (женеК. К. Метнера) от 15 ноября 1912 г. ИОР РГБ. Ф. 167. К. 16. Ед. хр. 31.). В последнем из сохранившихся всемейном архиве писем этого периодажизни Шпета, датированном 8 октября 1912 года о знакомстве с ГуссерлемШпет не

феноменология входит в сферу разговора Шпета и Шестова и становится одной из центральных тем их интеллектуального общения. Но в письмах они только констатируют, что обсужде­ ние феноменологических идей и методов с точки зрения общих философских проблем имело место. Особое значение в этой беседе придается, конечно, шпетовской книге «Явление и смысл», написанной под влиянием «феноменологической вес­ ны» (1913). Это подтверждается письмами Шпета к Н. К. Гучко­ вой (1912 и 1914 года, письма 1913 года в семейном архиве не сохранились), а также письмами Шестова к Шпету. После отъезда из Женевы и Коппе, где Шпет гостил у Шестова27, он направляет­ ся в Геттинген, чтобы встретиться с Гуссерлем и поговорить с ним о своей книге «Явление и смысл». Шестов прислал ему туда письмо, в котором он фактически сформулировал тему своей будущей статьи о Гуссерле «Memento шоп», ставшей предметом внутренних размышлений Шпета в статье «Скептик и его душа». Вот строки из письма:

«А я Гуссерля понимаю, что он Вами так дорожит. Хотя у меня нет теперь досуга, но все же я нет^нет и почитаю Вашу книгу. Ведь она чертовски трудна — и я прямо дивлюсь, как это Вы справи­

сообщает. Именно поэтому я думаю, что знакомство Шпета с Гуссерлем про­ изошло в октябре-ноябре 1912 года.

27 Время приезда Шпета вКоппе обсуждается водном из писем Шестова. Он пишет: «Теперь насчет нашего отъезда и Вашего приезда. У нас квартира ликвидируется 17/30 июня. А. Е. с детьми поедет в Россию (может предвари­ тельноотправитьсявэкскурсиюна7,8 днейвгоры), аяв Баден (подЦюрихом) покупаться против своей невралгии. В Москвуя поеду в августе. Очень было

быхорошо, если бы Выприехали вCoppet невконусрусского мая, а в середине. Остановиться и жить Вы могли бы у меня —только что у нас насчет мебели schvach, но, ядумаю, это для Вас не так страшно. Но, это возможно, если Вы приедете пораньше. Я вообщедумаю, что очень важно, чтобы Выбыли здесь, пока и я тут, потому что тогда легче все устроить. (...) Если бы Вы могли вые­ хать15/28маяипрямосюда—Выбыздесьбыли 1-гоиюня новогостиля, иэтот месяц, которыйВысебепредназначилидлязаграницы, Выбыпровелиздесьсо мной и мыбы все устроили. Подумайте, и, если Вамвозможно, постарайтесь приехать пораньше. Корректуруможнои здесь читать: яэто по опытузнаю.

ВашЛ. Шварцман» (письмо Шестова к Шпету от 1 мая 1914 года. // ОР РГБ. Ф. 718. К. 25. Ед. хр. 59. Л. 3).

лись с задачей. Форменная головоломка — даже в Вашей краткости, сжатости и все-таки ясность (насколько возможно для Гуссерля!) изложения. По существу, конечно, в письме не напишешь ниче­ го. У меня большое желание узнать, что он для себя думает, какое отношение и связь имеют его Untersuchungen28 с теми волнени­ ями и беспокойствами, которые в нем вызывают Толстой и Дос­ тоевский. Хотел бы знать — если будет случай, спросите, что он думает об Ибсене и Нитше. Может, таким образом подберем, на­ конец, ключ к его интуиции. Зачем она ему? Чтоб спасти науку или открыть новый путь человеческим достижениям?»29

Предметный разговор между Шпетом и Шестовым о «фено­ менологии как строгой науке» можно воссоздать, благодаря их философским сочинениям и архивным материалам. В 1917 году Шестов публикует в журнале «Вопросы философии и психоло­ гии» статью «Memento mori (по поводу теории познания Гус­ серля)», в которой выражает весьма скептическое отношение к феноменологии. К этому времени относится и один документ шпетовского архива: «Заметки о Шестове»30. Именно в них он попытался прямо возразить Шестову, т. е. показать, что его ин­ терпретация гуссерлевских идей основана на изначальном не­ понимании сути феноменологического способа мышления, и возможна иная их интерпретация. Но заметки Шпета (видимо, это был проект рецензии) не были дописаны. Шпет не захотел прямо спорить лично с Шестовым и попытался иначе посмот­ реть на шестовский способ интерпретации гуссерлевских идей. Он пишет статью «Скептик и его душа» (1919), где предлагает свою интерпретацию философского скептицизма не как философско­ го направления, но как психологического умонастроения в фи­ лософии, которое возникает в результате разочарования в мета­ физических догматах.

28 Untersuchungen—исследования (нем.).

29 Письмо Шестова к Шпету от 11 июля 1914 года // ШпетГ. Г. Сошргеchensio. Третьи шпетовские чтения. Томск, 1999. С 224.

90 Рукописьдатирована вОР РГБ неверно, посколькуиз прочтения руко­ писи выяснилось, что Шпет ссылается на уже написанную статью Шестова «Mementomori», поэтомудатироватьрукописьШпетаследуетне (до 1917года), а (после января 1917 года).

Цель своего исследования Шпет видит в попытке «обнаже­ ния» проблемы, т. е. ее философской постановки, раскрытия всех смысловых контекстов, в которых эта проблема может воз­ никнуть. Он пишет: «В интересах философии важно было бы не опровержение скептицизма, — тем более что он сам не желает участвовать в философских спорах, провозглашая воздержание своею добродетелью, —а прежде всего его характеристика»51. Действительно, уже в заглавии Шпет формулирует метод своего исследования — философская интерпретация, т. е. задача сво­ дится к обнаружению и последующему фиксированию всех воз­ можных проявлений скептицизма, как особого умонастроения («уклада сознания») в философских теориях, к выявлению исто­ рически сложившихся типов скептицизма в философии.

Такая постановка проблемы и словесно-понятийная реаль­ ность («положительная философия», «отрицательная филосо­ фия», «философия как строгая наука», «философия как мудрость» и т. д.), в которой ведется исследование Шпета, — прямое след­ ствие влияния идеи «философии как строгой науки» Гуссерля, который уже в первой части «Логических исследований» пред­ принимает критическое исследование скептицизма в логике. Шпет, как и Гуссерль, видит основание для интерпретации в пред­ метных основах скептицизма, но если для Гуссерля скептицизм есть теория, хотя и отрицательная, то Шпет стремится доказать, что скептицизм не является теорией, так как он вообще не име­ ет никакого смысла (собственных предметных оснований), од­ нако может быть интерпретирован как со-значение, со-мысль от­ рицательных теорий, т. е. как скептическое сознание или пси­ хологическая атмосфера, сопутствующая таким философским учениям, как эмпиризм, субъективизм, релятивизм и т. д. Шпет, как и Лотце, утверждает, что предметной основой скептицизма является метафизическая предпосылка, допускающая существо­ вание «вещи в себе» или реально-абсолютного, но идет дальше Лотце и делает утвердительное заключение, что метафизика есть неудача философии, псевдофилософия, а скептицизм есть след­ ствие этой неудачи.

*1 Шпет Г. Г. Скептик и его душа И Шпет Г. Г. Философские этюды. М., 1994. С. 123.

Смысловым ядром шпетовской интерпретации становится вопрос об источнике познания, т. е. вопрос о возможности объективного познания идеальной реальности и критериях этой объективности. Как возможна такая интерпретация явления? Шпет фактически смещает центр исследования с интерпретации сущности скептического сознания на исследование предметных основ (слов-понятий, по терминологии Шпета), на которых оно базируется. Поэтому он исследует логическую аргументацию скептиков, их тропы, выделяя уровни этой интерпретации.

Если методологический подход к исследованию идеальных реальностей, каковой и является скептицизм в данном этюде, может быть соотнесен с феноменологическим подходом Гуссер­ ля и является своеобразной актуализацией метода Шпета («диа­ лектической» или «исторической интерпретации понятий»), то онтологическим основанием такой интерпретации становится русский философский опыт скептицизма, и, следовательно, его историческое обращение к скептикам древности, лишь еще бо­ лее жесткая демонстрация того, что история — это та реальность, которая окружает нас, т. е. предметные основы, сущность скеп­ тицизма остаются неизменными, меняется словесная реальность и вместе с ней меняется и именование скептицизма. Поэтому Шпет и не называет скептиков на русской почве, кроме Флорен­ ского, полагая, что приведенные характеристики того или ино­ го типа скептика дадут русским философам самим узнать себя в лице древних скептиков. С кем же спорит Шпет? Кому предна­ значена эта интерпретация?

Думаю, что шпетовская, критическая по своей сути, интер­ претация скептицизма обращена к идейному содержанию фило­ софских концепций Франка, Лосского, Эрна и других предста­ вителей «русского религиозного ренессанса». Но прежде всего эта статья — скрытая полемика с Шестовым. Это становится оче­ видным и при чтении шпетовских архивных «Заметок о Шестове» и при обращении к произведениям самого Шестова. Кроме того, последний абзац «Скептика...», где Шпет говорит о Монтене — явный портрет Шестова: «Чуть ли не со времен Монтеня скептику полагается “писать хорошо", и по возможности в фор­ ме неуравновешенной. Монтень пытался объяснить свою афо­ ристическую манеру “слабостью памяти". Но слабость памяти по большей части ведет только к обилию “цитат" — у Монтеня, и

правда, их немало, —но почему не объяснить ту же манеру анеми­ ей мозга? Дело вовсе не в этом. Связано это может быть с душев­ ным неспокойствием скептика или, может быть, с существом адиалектичности его мысли? Оставим гипотезы и констатируем просто в порядке дескриптивном: афористическая форма суще­ ственно связана с внутренней растерянностью скептической души»5*. Прекрасное владение литературным стилем, афористи­ ческая форма выражения и адиалектичность мысли (одновремен­ ное «Да» и «Нет» в одном произведении) — в этом весь Шестов” .

Но заканчивается ли на этом спор между Шпетом и Шесто­ вым? Думаю, что нет. Шпет сам нашел в Шестове скептика, он, фактически, увидел себя в нем, т. е. своего Двойника, он заслу­ жил его таким. Шестов и открылся ему с этой стороны. Но Шпет в 1919 году прошел мимо шестовского способа постановки проб­ лемы, которая волновала его самого всю творческую жизнь: «Мо­ жет быть явления жизненного мира следует учитывать в науч­ ных исследованиях?» Именно на эту проблему пытался обратить внимание, как мог, в меру своих сил, Шестов, и в этом положи­ тельный для «философии как строгой науки» смысл его работ. Шпет придет к этому вопросу слишком поздно, когда он уже не сможет, в силу объективных причин, сказать иначе, чем в «Скеп­ тике...». Только одно письмо сохранилось, где он пытается пере­ оценить свое понимание «Скептика...», а значит и Шестова. «Я воображал, — пишет он своему другу Л. Я. Гуревич, —что выпол­ няю кому-то нужную работу, —нет, не «кому-то», а людям страны, в которой родился, воспитался и в культурном содержании кото­ рой вырос. И из-за этой работы я отказывал себе — и часто этим отказом обижал близких и дорогих мне — в том, что, может быть,

32 Шпет Г. Г. Скептик и его душа // Шпет Г. Г. Философские этюды. М., 1994. С 221.

** Шестовне читалстатьиШпета. Он находился вэто время вКиеве. Но о существованиистатьиШпетаон знал. Вототрывокиз одногописьмаШестова кШпету, написанногов1919годуиз Киева:

«ЧтоВыбудетеделатьснаписаннымистатьями? Еслинапечатаетеи полу­ читеоттиски—непременно пришлите. Оченьинтересно, что Выо скептиках написали. Боюсьтолько, что нескоронапечатают: бумагинигде нет!» (письмо Шестова к Шпету от 2 августа 1919 года // ОР РГБ. Ф. 718. К. 25. Ед. хр. 59. Л. 10-11.

есть самое ценное, — в обычном общении с теми, кто влекся ко мне и к кому мое сердце влеклось... как я мог раньше уходить от этого и даже отталкивать это во имя каких-то мнимых, вообража­ емых “объективностей”?»34. Шестов ответил бы ему из своего про­ шлого так: «Жизнь взрывает самые толстые стены и крепкие своды. Философия рано или поздно станет философией en plein air35, как бы тому ни противились люди традиции и старого укла­ да. Люди поймут, наконец, что в “слово”, в общие понятия можно загонять на ночь для отдыха и сна усталые человеческие души — но днем нужно их снова выпускать на волю...»36. Может быть, эти слова Шестова были бы иначе восприняты Шпетом и он нашел бы в нем не своего Двойника, но Заслуженного собеседника...

** *

Взаключение я хочу обратить внимание еще на одну мысль. Что реально показывает опыт архивной реконструкции? Кроме того что архив дает возможность обоснования для сравнитель­ ного анализа концепций русских мыслителей, он меняет контекс­ туальное поле интерпретации этих концепций, во многом ставя под вопрос современные философские интерпретации шпетов-

ских идей. Можно сказать, что архивное исследование во мно­ гом способствует преодолению инерции мышления, меняет сло­ жившиеся представления и о русском философском сообществе как «религиозном» по преимуществу, и о Шпете как о «логицисте» или «одиноком мыслителе». Дело в том, что в процессе ар­ хивного исследования становится очевидной историческая не­ обоснованность таких представлений. В философском наследии Шпета, как показывает архив, реально, фактически, соединяются вещи, казалось бы, не очень совместимые. Его творческий по­ иск — целостное единство экзистенциальных устремлений и научно-философского профессионализма; западной логической культуры и удивительной, внешне неуловимой интонации рус­ ского философского опыта мышления, выраженной во внутрен­

34 Письмо Г. Г. Шпета к Л. Я. Гуревич от 7 сентября 1935 года // Шпет в Сибири: ссылка и гибель. Томск, 1995. С. 56—57.

36en pleinair—насвежемвоздухе,налонеприроды (франц.).

36 ШестовЛ. И. Вячеслав Великолепный// ШестовЛ. И. Сочинения: В2 т. Т. 1. М., 1993. С. 290.

нем мире разговора, в общении русских мыслителей друг с дру­ гом. Именно этот синтез делает идейное наследие Шпета своеоб­ разным и позволяет ему быть актуальным сегодня. Я думаю, что истоки своеобразного оживления современного профессиональ­ ного «разговора» со Шпетом российских и зарубежных иссле­ дователей следует искать не столько в «европоцентристской» устремленности его идейного наследия, но скорее в том, что его теоретические и философские размышления были погружены в русский философский контекст. Философские идеи Густава Шпета не могут быть в полной мере осмыслены вне русского коммуникативного контекста, поскольку они, как правило, воз­ никали как отклики на события, происходившие в этой интел­ лектуальной «сфере разговора». В процессе исследования ин­ терсубъективного пространства общения русских философов начала XX века прослеживается подвижная совокупность смыс­ лов, которые являются в «исторической философии» Шпета своего рода внутренним вариативным полем значений таких исторически сложившихся терминов, как «культура», «целост­ ность», «синтез», «внутренняя форма», «философско-культурное сознание» и др.

Кроме того, очевидно, что повседневное общение, наряду с интеллектуальными беседами русских философов, становится смыслообразующим структурным элементом предметной фило­ софской «сферы разговора» как целостного экзистенциально окрашенного идейного образования, конституирующегося в ком­ муникативном пространстве русского философского сообще­ ства. Воссоздание этой коммуникативной реальности становится возможным не только при обращении к философским сочине­ ниям русских мыслителей, но и благодаря сохранившимся в ар­ хиве письмам, дневникам, заметкам на полях прочитанных книг, т. е. предполагает осмысление динамики концептуального поис­ ка. Коммуникативный контекст конституирования философских концепций, раскрывающийся при обращении к архиву, при­ обретает в историко-философском исследовании проблемный характер и имеет принципиальное значение для осмысления современных философских проблем, что я и хотела продемон­ стрировать. В поисках ответа на вопрос: «каков контекст напи­ сания того или иного архивного документа?» нам открывается новый поворот к пониманию реального, действительного смыс­

ла философского произведения, без которого невозможно цело­ стное раскрытие философской концепции и не только Шпета, но и других русских философов, идеи которых только начинают приоткрываться нам в их полноте и конкретности.

ГУСТАВ ШПЕТ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ И УЧЕНИКОВ

В конце 1980-х годов имя ученого-философа Густава Густаво­ вича Шпета стало выходить из забвения, но до сих пор остается еще довольно много неизвестного и неясного как в его трудах, так и его биографии. Поэтому я стала разбирать личный архив отца и собирать материалы о нем в архивах гг. Москвы, Киева, Томска. Я надеялась, что философские идеи Шпета со временем заинтересуют исследователей-гуманитариев и философов, поэто­ му старалась собирать любые воспоминания и высказывания о моем отце — и как об ученом, и как о преподавателе, и как о лич­ ности, — в мемуарной литературе. Конечно, большинство его уче­ ников не смогли в силу объективных причин написать о Шпете то, что они неоднократно рассказывали на вечерах, проходив­ ших у нас дома в дни рождения Шпета. Многие устные рассказы могут сегодня бесследно исчезнуть, поэтому я решила записать некоторые воспоминания.

Андрей Александрович Губер — искусствовед, ученик Шпета по Московскому университету на одном из вечеров вспоминал: «Мое впечатление от первой лекции, прослушанной у Шпета (1918—1920 гг.). Я помню, что Шпет очень лихо взлетел на кафед­ ру и все время читал, покачиваясь на стуле. А я следил и волно­ вался: упадет он или нет. В дальнейшем я очень увлекся его лек­ циями. Потом мы работали вместе в ГАХНе». Губер рассказывал, что на лекциях Шпета всегда было очень много народа, аудито­ рия переполнена, и студенты бегали в соседнюю аудиторию, что­ бы раздобыть лишний стул. «Как-то раз, — вспоминал Губер, — мы