Из наслаждений жизни Одной любви Музыка уступает; Но и любовь Гармония...

Является завистник и преступник Сальери, и пушкинская трагедия обретает свой глубокий философский и нравственный смысл, становится вершиной цикла драматических сцен, одним из лучших произведений великого русского поэта. Начинается «драматическое изучение» гения и злодейства, преступления и наказания, дружбы и зависти как человеческой страсти, завершенное лишь в «Пиковой даме», русской трагедии в прозе.

Зависть – не просто страсть, но целая философия жизни, рождающаяся в больном разуме человека ущербного, чего-то лишенного, тщетно желающего изменить свою неудачную судьбу. Музыкант Сальери в муках этой злой страсти начинает бунт против устройства мира, считая его несправедливым. Он рано отверг «праздные забавы» и всю жизнь посвятил музыке как ремеслу, а не как высокой Гармонии, равной любви: «Поверил / Я алгеброй гармонию». И Антонио Сальери упорным трудом и бесспорным музыкальным даром достиг вершин мастерства, стал европейски знаменитым композитором, придворным капельмейстером в имперской роскошной Вене, звучные и декоративные оперы его часто ставились в России (заметим, что он умер в Вене, когда ссыльный Пушкин писал в Михайловском «Бориса Годунова»). И вдруг явился Моцарт, и стало ясно, что великую музыку нельзя разъять как труп, нельзя поверить ее божественную Гармонию какой-то алгеброй. Музыка, как и великая поэзия, – не ремесло, а волшебство, требующее, тем не менее, совершенного знания ремесла, техники, искусства. Заметим, что точно такое же значение имело явление в России самого Пушкина, и сразу же очень многие влиятельные люди, в том числе писатели, захотели его остановить.

Пушкин как-то сказал об одном третьестепенном поэте: «В нем не вижу я ни капли творчества, а много искусства». В этом же и разница между творцом Моцартом и искусником Сальери. Дружба их рождает неизбежную зависть. Один человек – гений, а другой – нет, и никакое мастерство и усердие тут ничем не могут помочь. И начинаются муки зависти, приводящие благополучного придворного композитора Сальери к бунту и «идейному» преступлению:

О небо! Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений – не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан –  А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!

Идея Сальери в том, что небесный, «херувимский» гений Моцарта слишком совершенен, высок и тем унижает и разоблачает все современное им искусство («Мы все погибли, / Мы все, жрецы, служители музыки»), а славу самого завистника делает «глухой». В музыкальном искусстве переимчивый Сальери был даровитым учеником великого Глюка, но у Моцарта он не может научиться его ясному, радостному гению. А потому великого творца можно и должно остановить, пойти на любое злодейство, преступление ради спасения искусства. Завистливый и обидчивый итальянец мало любил жизнь и всегда носил с собой яд, чтобы отравиться самому или отомстить врагу. Сальери решил, что пришло время мести, восстановления попранной справедливости.

Новая гениальная мелодия Моцарта ускорила это «идейное» преступление. Мы не знаем, какую именно сонату он играет для Сальери, но вполне можем воспользоваться музыкальным впечатлением тургеневского персонажа Аркадия Кирсанова из романа «Отцы и дети»: «Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в которой, посреди пленительной веселости беспечного напева, внезапно возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби…» Выслушав эту музыку, потрясенный Сальери восклицает: