Вопрос 12

12. Жанровые грани произведений Гофмана.

Гофман – фигура переходного времени, т.к. 20-е гг. - зарождение реалистических тенденций, усиление сатирического начала. Представляет новый этап романтизма – жизнеподобная реальность (вполне жизнеподобно описан немецкий город Дрезден).

Наиболее предпочтительные его жанры – новелла или новеллистическая сказка, литературная волшебная сказка, рассказы; в них отмечается мотив двоемирия и двойничества, приемы фантастического гротеска и гиперболизации определенных качеств.

Гофмановский гротеск прежде всего зооморфный, фантастический. Есть более художественный, литературный – вместо дверного молотка – старая Лиза. Очень много превращений.

Фантастика вкрапляется в жизнеподобную реальность как частный элемент. Философские конфликты значимы, но появляется социальная сатира.

Все люди делятся для Гофмана на две группы: на художников в самом широком смысле, людей, поэтически одаренных, и людей, абсолютно лишенных поэтического восприятия мира. «Я как высший судья,- говорит alter ego автора Крейслер,- поделил весь род человеческий на две неравные части: одна состоит только из хороших людей, но плохих или вовсе немузыкантов, другая же - из истинных музыкантов». Наихудших представителей категории «немузыкантов» Гофман видит в филистерах.

произведения Э.Т.А. Гофмана напоминают слоеный пирог: за каждым слоем скрывается еще один. Можно привести и более распространенную метафору: его произведения – это сценическое действо, а сам Гофман и режиссер, и дирижер, и постановщик спецэффектов. Актеры играют у него по две-три роли в одной и той же пьесе. А за одним сюжетом угадываются еще как минимум два. “Есть искусство, к которому повести и новеллы Гофмана более всего приближены. Это искусство театра. Гофман — писатель с ярким театральным сознанием. Проза Гофмана почти всегда — вид сценария, скрытно осуществленного. Кажется, что в своих повествовательных произведениях он все еще направляет спектакли в Бамберге либо сохраняет свое место у дирижерского пульта в дрезденских и лейпцигских спектаклях группы Секонды. У него то же расположение к сценарию как к самостоятельной художественной форме, что и у Людвига Тика. Как у отшельника Серапиона, у Гофмана страсть к зрелищам, которые восприняты не физическим оком, а умственным. Он почти не писал текстов для сцены, но проза его — театр, созерцаемый духовно, театр невидимый и все же видимый.” (Н.Я.Берковский).

Действительно, Гофман – истинный режиссер, а его новеллы похожи на театральное действо, поэтому они так легки для постановки. Каждое действие имеет сцену с прекрасными декорациями, хорошо прорисованных персонажей с характерными костюмами. Причем занимательно - при прочтении возникает ощущение, что персонажей играют актеры одной и той же труппы. Есть роль романтика (Ансельм и Натанаэль, можно еще сказать и о Бальтазаре), роль молодой девушки (Вероника, Клара, Кандида), роль светлого мудреца и мага (Линдгорст, Проспер Альпанус) и роль мага-злодея (Коппелиус или Дроссельмейер из “Щелкунчика”). В этом тоже есть своеобразное проявление двоемирия – люди реальные и их маски. Правда, Гофману не важны судьбы его актеров, их задача хорошо сыграть роли... “На самом деле душа Гофмана, душа его искусства шире и музыки и литературы:  она -  театр.  В театре этом есть,  как положено, и музыка, и драма, и комедия, и трагедия. Только роды и виды не разделены: свяжите образ Гофмана-актера (и режиссера) с одной, сиюминутной ипостасью - он в следующую секунду, ошеломив вас кульбитом, предстанет совсем иным. Гофман и устраивает этот театр,  и  существует в  нем;  он сам оборотень,  лицедей,  гистрион до кончиков ногтей.

Например,  описать своего героя,  дать его портрет - это ему чаще всего скучно,  он это если и сделает,  то мимоходом,  не смущаясь шаблонами; как в театре:  ремарки  -  балласт.  Но  зато  он  охотно покажет его,  покажет в действии,  мимике,  жесте -  и  чем  гротескней,  тем охотней.  Герой сказки "Золотой горшок"  вылетает на  ее  страницы,  сразу  угораздив в  корзину  с

10

яблоками и  пирожками; яблоки катятся во  все  стороны,  торговки бранятся, мальчишки радуются поживе – срежиссирована сцена, но и создан образ!

Гофман спешит не изваять и  отчеканить фразу,  не выстроить ажурное или монументальное здание  философской системы,  а  выпустить  на сцену  живую, бурлящую,  напирающую жизнь. Конечно,  на  фоне  отрешенно  философствующих романтических  витий,   сновидчески  уверенно  и бесстрашно  шествующих  по эмпиреям духа над его безднами, спотыкающийся, балансирующий Гофман выглядит дилетантом,  потешником -  дитя площади и балагана.  Но,  между прочим,  и у площади с балаганом,  не забудем,  тоже есть своя философия;  только она не выстроена,  а явлена.  Они тоже - проявление жизни, одна из ее сторон. И как мы увидим,  именно та сторона, от которой Гофман, при всей своей несомненной тяге к эмпиреям духа, не в силах оторваться...” (А.Карельский «Предисловие к полному собранию сочинений Э.Т.А.Гофмана»).

Сцены битв со злодеями тоже напоминают бутафорные сражения на сцене театра. Они символичны и как бы ненастоящи. Сам мотив сцены у Гофмана также имеет много смыслов: это и сцена театральная, это и сцена жизни, а самое главное – это сцена души человеческой. Правда, здесь больше подошло сравнение с ареной битвы. Ибо бьются не на жизнь, а на смерть за душу Бог и Сатана: “Мир гофмановской вечности охвачен борьбой, но борьбой, не ведущей к развитию, становлению, созиданию, борьбой, длящейся в бесконечности, не имеющей предела. Гофмановская вечность — арена борьбы Господа и Сатаны.” (Федоров Ф.П. «Время и вечность в сказках и каприччио Гофмана».) Куда человек свернет: к видению божественной и природной гармонии, как это сделал Ансельм, или к потере духовного видения и созерцанию ужасов преисподней, как это вышло у Натанаэля?..

Двоемирие содержится и в повествовании в целом. Снаружи это просто сказки, забавные, занимательные, немного поучительные. Причем, если не задумываться над философским смыслом, то мораль даже не всегда понятно, как при прочтении Песочного человека. Но как только мы сопоставляем сказки с философией, мы видим историю души человеческой. И тогда смысл возрастает во стократ. Это уже не сказочка, это стимул к решительным подвигам и действиям в жизни. Этим Гофман наследует старинным народным сказкам – в них тоже всегда зашифрован, запечатан глубинный смысл. К примеру в повествовании архивариуса Линдгорста, а на самом деле духа Саламандра, о юноше Фосфоре содержится история пути души человеческой из рая на землю.