35. Поэзия о.Э Мандельштама. Основные особенности книги «Камень». Сюда же

36.. Начальная пора творчества.

Осип Эмильевич Мандельштам — создатель и виднейший поэт литературного течения — акмеизма, Друг Н. Гумилева и А. Ахматовой. Но несмотря на это, поэзия О. Мандельштама недостаточно хорошо известна широкому кругу читателей, а между тем в творчестве этого поэта как нельзя лучше отражено “дыхание времени”. Его стихи прямолинейны и правдивы, в них нет места цинизму, ханжеству, лести. “Писал, как чувствовал” — это про Мандельштама.      Именно за нежелание уподобляться поэтам-конъюнктурщикам, воспевающим и прославляющим Советсткую власть и лично товарища Сталина, он был обречен на непризнание и изгнание, на тяготы и лишения. Его жизнь трагична, а впрочем, нельзя назвать счастливой судьбу многих поэтов “серебряного века”.  Первый сборник поэта вышел в 1913 г., издан он был за свой счет. Предполагалось, что он будет называться “Раковина”, но окончательное название было выбрано другое — “Камень”. Название — вполне в духе акмеизма. Камень — природный материал, прочный и основательный, вечный материал в руках мастера. У Мандельштама камень являет собой как бы первичный строительный материал духовной культуры.      В стихотворениях этой поры чувствовалось мастерство молодого поэта, умение владеть поэтическим словом, использовать широкие музыкальные возможности русского стиха      Первая половина 20-х гг. ознаменовалась для поэта подъемом творческой мысли и приливом вдохновения, однако эмоциональный фон этого подъема окрашен в темные тона и соединяется с чувством обреченности:     Нельзя дышать, и твердь кишит червями,      И ни одна звезда не говорит...     В стихах 20-х и 30-х гг. особое значение приобретает социальное начало, открытая авторская позиция.      В 1929 г. он обращается к прозе, пишет книгу, получившую название “Четвертая проза”. Она невелика по объему, но в ней сполна выплеснулась та боль и презрение поэта к писателям-конъюнктурщикам (“членам МАССОЛИТа”), которые долгие годы разрывали душу Мандельштама. “Четвертая проза” дает представление о характере самого поэта — импульсивном, взрывном, неуживчивом Мандельштам очень легко наживал себе врагов, потому как всегда говорил, что думал, и своих суждений и оценок не таил. Практически все послереволюционные годы Мандельштам жил в тяжелейших условиях, а в 30-е гг. — в ожидании неминуемой смерти. Друзей и почитателей его таланта было немного, но они были.      Осознание трагизма своей судьбы, видимо, укрепляло поэта, давало ему силы, придавало трагический, величественный пафос его новым творениям. Этот пафос заключается в противостоянии свободной поэтической личности своему веку — “веку-зверю”. Поэт не ощущал себя перед ним ничтожной, жалкой жертвой, он осознает себя равным:     ...Мне на плечи кидается век-волкодав,       Но не волк я по крови своей.      Запихай меня лучше, как шапку, в рукав      Жаркой шубы сибирских степей,      Уведи меня в ночь, где течет Енисей,      И сосна до звезды достает,      Потому что не волк я по крови своей      И меня только равный убьет.      (“За гремучую доблесть грядущих веков...”)     Искренность Мандельштама граничила с самоубийством. В ноябре 1933 г. он написал резко сатирическое стихотворение о Сталине, которое начиналось строчками:     Мы живем, под собою не чуя страны,      Наши речи за десять шагов не слышны,       А где хватит на полразговорца, —      Там припомнят кремлевского горца...     По свидетельству Е. Евтушенко: “Мандельштам был первым русским поэтом, написавшим стихи против начинавшегося в 30-е годы культа личности Сталина, за что и поплатился”. Как ни удивительно, приговор Мандельштаму был вынесен довольно мягкий. Люди в то время погибали и за гораздо меньшие “провинности”. Резолюция Сталина всего лишь гласила: “Изолировать, но сохранить”, — и Осип Мандельштам был отправлен в ссылку в далекий северный поселок Чердынь. После ссылки ему запретили проживать в двенадцати крупных городах России, Мандельштам был переведен в менее суровые условия — в Воронеж, где поэт влачил нищенское существование.      Поэт попал в клетку, но он не был сломлен, он не был лишен внутренней свободы, которая поднимала его надо всем даже в заточении:     Лишив меня морей, разбега и разлета       И дав стопе упор насильственной земли,       Чего добились вы? Блестящего расчета:      Губ шевелящихся отнять вы не могли.     Стихи воронежского цикла долгое время оставались неопубликованными. Они не были, что называется, политическими, но даже “нейтральные” стихи воспринимались как вызов. Эти стихи проникнуты ощущением близкой гибели, иногда они звучат как заклинания, увы, безуспешные.      После воронежской ссылки поэт еще год провел в окрестностях Москвы, пытаясь добиться разрешения жить в столице. Редакторы литературных журналов боялись даже разговаривать с ним. Он нищенствовал. Помогали друзья и знакомые: В. Шкловский, Б. Пастернак, И. Эренбург, В. Катаев, хотя им и самим было нелегко. Впоследствии Анна Ахматова писала о 1938 г.: “Время было апокалиптическое. Беда ходила по пятам за всеми нами. У Мандельштамов не было денег. Жить им было совершенно негде. Осип плохо дышал, ловил воздух губами”. В мае 1938г. Мандельштама снова арестовывают, приговаривают к пяти годам каторжных работ и отправляют на Дальний Восток, откуда он уже не вернется.      Смерть настигла поэта в одном из пересыльных лагерей под Владивостоком 2 декабря 1938 г. В одном из последних стихотворений поэта есть такие строчки:     Уходят вдаль людских голов бугры,      Я уменьшаюсь там — меня уж не заметят,      Но в книгах ласковых и в играх детворы       Воскресну я сказать, что солнце светит.

О сборнике «Камень»

Книга О. Мандельштама интересна тем, что являет нам творческий путь автора, не только художественный, но и душевный. В ней явственно намечаются три этапа этого пути.

Вначале поэт глядит, еще не созерцая, его поэзия — поэзия пяти чувств, он попросту радостно дивится миру и своей душе, которая еще:

Не умеет вовсе говорить И плывет дельфином молодым По седым пучинам мировым.

Поэт еще не творит, он только называет все видимое, слышимое, чувствуемое им, и называет бездумно, с упоением. К этому периоду относятся очаровательные natures mort'ы: «На бледно-голубой эмали», «Медлительнее снежный улей», «Невыразимая печаль».

Мысль о смерти знаменует начало второго, переходного периода.

Неужели я настоящий, И, действительно, смерть придет?.. …Так вот она настоящая С таинственным миром связь! Какая тоска щемящая, Какая беда стряслась.

Сомнения в действительности себя, — бытия своего и смерти, — рожденное, разумеется, сознанием их, во все времена делавшее сердце и мысль жадными к упоению жизнию, устремляет поэта ко всему конкретному, ко всему, что подтверждает реальность существования мира и, тем самым, человеческого я. «Действительно, смерть придет», а меж тем, «на стекла вечности уже легло мое дыхание, мое тепло», необходимо, следовательно, утвердить всякое свидетельство жизни минувшей и нынешней, пусть преходящей, но сущей. И вот третий этап творческого пути поэта. Под знаком смерти обретает болезненную значимость. Становится разительным участие в образах поэта не только вещей, но и имен собственных. — Батюшков, Дюма, Верлэн, Себастиан Бах, Эдгар По, Чарльз Диккенс, Сумароков, Озеров, Оссиан, Бонапарт, Меттерних, Бетховен, Флобер, Золя, Гомер, Расин, — целый ряд прекрасных, неопровержимых конкретностей, говорящих поэту о реальности мира и, тем самым, его собственной души.

Весьма недальновидны будут те, которые, смутясь обилием вещей и имен в поэзии О. Мандельштама, увидят в поэте некоего просвещенного коллекционера, попросту талантливого эстета. Им можно ответить словами самого поэта:

Я земле не поклонился Прежде, чем себя нашел.

Путь художника — путь самоутверждения, и тот, который избрал О. Мандельштам — человеческий, понятный и законный — приводит его к пафосу конкретности. Стихи О. Мандельштама не только пышны и торжественны, — они патетичны.

Слово, как материал стихотворного искусства — в гармонии с творческой личностью поэта; оно — насыщенная, прочная, твердая масса. Творчество О. Мандельштама — в ваянии из слова. И вместе с тем, поэт не только не во вражде с музыкой, а, наоборот, — в крепком союзе с нею: его «Камень» — поющий камень. Поэт достигает истинной виртуозности ритма, — так, например, в стихах «Сегодня дурной день» передано как бы сердцебиение:

О, маятник душ строг — Качается глух, прям, И страстно стучит рок В запретную дверь к нам.

 

В стихах «Бессонница, Гомер, тугие паруса» — медленная, величавая поступь:

И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

В стихах: «И поныне на Афоне» — упоительный песенный разлив:

И поныне на Афоне Древо чудное растет. На крутом зеленом склоне Имя Божие поет.

И, наконец, в прекрасных стихах: «Я не слыхал рассказов Оссиана», в которых скульптура и музыка сдружились, покорствуя поэту, в стихах, которые хочется знать наизусть — чувствуется та духовная и, следовательно, формальная напряженность, по которой из сотни стихотворений сразу отличила настоящее, и которая есть верная примета подлинности произведения искусства.

Образ поэта как мастера слова, выступает уже с большой определенностью. Что же касается миросозерцания, то оно — труд целой человеческой жизни; в «Камне» О. Мандельштама открывается нам начало этого пути, и оно таково, что заставляет с интересом ожидать следующих сборников поэта.