Основные факты

1940 г – дата написания

Есть разные варианты перевода названия «Посторонний», «Чужой», «Чуждый», «Чужак», «Отстраненный», «Отчужденный»

Entfemdung  философская категория (отчуждение, отстранение)

Verfremdung (V-Effekt)  экспрессионизм Брехта.

 отстранение/отстраненность, отчуждение  разветвленный литературный прием  как будто посторонний человек это видит  показать привычное через дистанцию.

Ницше  можно реально взглянуть на вещи только благодаря дистанцированности.

И в самом романе есть элемент отчуждения, отстранения (например, смерть матери для Мерсо)

3 смерти  мать – араб – Мерсо + возможно, собака (она убежала; уход животного  к смерти)

Раймон  сосед, в дела которого вовлечен Мерсо (сутенер)

Селест (небесный)  хозяин кафе, в котором кушает Мерсо

Собака вместе с Раймоном/Селестом и Мари упомянута в самом заключении.

Упоминается отец, который ходил смотреть казни. Для чего ходит?  почувствовать вкус к жизни, приобщиться к таинству смерти.

Вставная история про чеха (видимо, в честь Кафки)  клочок газеты, которую он читает в тюрьме (читает и перечитывает)

Как он относится к этой истории?  считает, что это заслуженное наказание.

Каков смысл притчи?  история о странном неузнавании + вывод – не надо играть (в какой-то степени антипод Мерсо)  Мерсо не хочет играть (например, в суде, на похоронах матери). Во многом его судят именно за то, что он не плакал на похоронах матери.

Действие происходит в Алжире  Франция еще не скоро потеряет Алжир (30-е годы)

Могут ли белого человека отправить на смертную казнь за то, что он бил араба? + смягчающие обстоятельства - аффект + нож у араба)  его просто не могли осудить на смертную казнь (тем не менее осуждают из-за похорон).

Роман композиционно оформлен смертями. Тема игры, притворства, нежелания вести себя в соответствии с конвенциями. Он активно не защищает себя. Притча о чехе оттеняет поведение Мерсо (другой крайний случай)

Роман о процессе (прямая связь с Кафкой), но процесс здесь занимает далеко не весь роман.

Почему именно 2 части?  разные эмоциональные градусы

Сцена казни  евангельский контекст, мыслит себя новым Христом.

Разговор со священником  наиболее взвинченный Мерсо мало себя контролирует. Он не верующий. Священник хочет превратить его историю в историю о кающемся грешнике – опять игра. Традиция - грешник должен поговорить со священником. Следователь называет его «господин Антихрист». Его интересует, почему он сделал перерыв между выстрелами.

Есть ли у него рациональный подход к вещам? (солнце  «Я убил, потому что солнце» + ощутил револьвер)

Сцена убийства  роль солнца (определяющая стихия; солнце одушевляется) и влаги /воды (в воде знакомится с Мари; Мари связана с запахом моря, с водой)

1-й выстрел  солнце

4 следующих  уже ничего поделать нельзя; лишь утверждает то, что случилось

Ницше осваивает этот опыт на фоне языческой стихии (первозданные стихии – вода и солнце)

Meursault  Смерть от солнца

Камю – автор не умственный (возможность слиться с миром физически – единственный шанс познать жизнь)

Мари  связь с богородицей.

Не говорит ей о том, что любит (стремление отвлечься от абстрактных категорий)

 спасение, которое доступно человеку в его земном опыте, но не больше  потому параллели с Евангелием до конца не работают.

Философское эссе «Миф о Сизифе» (1942). В качестве своеобразного заключения Камю предлагает притчу о древнегреческом Сизифе, истолкованную в экзистенциальном духе. Камю рассматривает в этом эссе различные модели поведения абсурдных героев — Дон Жуана, актера, творца. Каждый из них является носителем и выразителем глобальных человеческих ситуаций: Дон Жуан — неудовлетворенный трагический герой, ищущий способ забыться и играющий как актер-любитель только одну роль; профессиональный актер может сыграть множество ролей, а значит, и прожить большее количество жизней: «Творить — значит жить дважды». Творец — это высший тип актера. Он способен не просто играть роль, но создать целый мир. Его творчество, каждое его произведение — эстетический бунт против реального мира. «Искусство — автономный мир, улучшенная модель внутреннего мира своего творца... Творчество — это аскеза; самой борьбы за вершины достаточно для того, чтобы заполнить сердце человека, и поэтому надо представить Сизифа счастливым».

Притча о Сизифе, как и древний миф об этом герое, обладает различными толкованиями и интерпретациями. Сизиф для Камю не только символ творца, но и «пролетарий богов, бессильный и бунтующий». Наказание героя бессмысленно по самой сути, но, сознавая всю его абсурдность и не прося богов о пощаде, Сизиф одной своей ясностью ума выносит обвинение своим мучителям. Он вносит в бессмыслицу единственно возможный смысл: «единственная правда — непокорство». Парадоксальное упрямство и молчаливый бунт Сизифа. В годину бед, когда Франция была под властью коричневой чумы, многих разоружал так называемый филистерский здравый смысл, а инстинкт самосохранения толкал на сотрудничество с режимом. И только ничем не мотивированное упрямство одиночек, не смирившихся с антигуманностыо нацизма и продолжавших упрямо свое нелегкое дело, давало более слабым надежду.

«Стоит ли жизнь труда быть прожитой», если «чувство абсурда может поразить человека в лицо на повороте любой улицы»? В эссе Камю решает «единственную действительно серьезную философскую проблему» — проблему самоубийства. Вопреки абсурду бытия он строит свою концепцию морали на рациональном и позитивном видении человека, который способен привносить порядок в изначальный хаос жизни, организовать его в соответствии с собственными установками. Сизиф, сын бога ветров Эола, за свою изворотливость и хитроумие был наказан богами и осужден вкатывать на крутую гору громадный камень. Но у самой вершины горы каждый раз камень срывается вниз, и «бесполезный труженик преисподней» снова принимается за свою тяжелую работу. Сизиф «учит высшей верности, которая отрицает богов и поднимает обломки скал». Каждое мгновение Сизиф возвышается духом над своей судьбой. «Надо представлять себе Сизифа счастливым» — таков вывод Камю.

Философский роман-притча «Чума» (Lе Peste, 1947) написан спустя несколько лет после освобождения Франции. На концепции этого произведения явно сказались и Практика борца Сопротивления, и редактирование антифашистской газеты, и весь подъем и пафос той освободительной борьбы, которую вели французы с оккупантами.

Роман написан в виде хроники очевидца, пережившего эпидемию чумы, разразившейся в городе Оране, типичном французском провинциальном городке на алжирском берегу. Однако уже первый абзац повествования настораживает читателя и предуведомляет, что перед ним не простое жизнеподобное описание: «Любопытные события, послужившие сюжетом этой хроники, произошли в Оране в 194... году. По общему мнению, они, эти события, были просто неуместны в данном городе, ибо некоторым образом выходили за рамки обычного. И в самом деле, на первый взгляд Оран — обычный город, типичная французская префектура на алжирском берегу».

Перед нами роман-притча, лишь на первый взгляд повествующий о недавнем прошлом. Чума, так внезапно и странно охватившая этот малоуютный и не знающий растительности город, не только ассоциируется с «коричневой чумой» нацизма. Символический образ, созданный Камю, имеет более глубокое толкование. Бациллы этой беспощадной болезни питаются всей мировой скорбью и несправедливостью, угнетающей человека, а фашизм — лишь частное проявление вселенского абсурда. Повествование ведется от лица доктора Бернара Риэ, единственного из обитателей Орана, не потерявшего здравый смысл и пытающегося противостоять странным мутировавшим бактериям. Чума приходит в этот город совершенно неожиданно. На улицах и в домах появляются дохлые крысы. Они тысячами заполняют город. Количество заболевших катастрофически увеличивается, и Оран становится закрытым городом. Кроме Оранских обывателей чума запирает в городе приехавшего из Франции журналиста Раймона Рамбера и еще Жана Тарру, который постоянно подробнейшим образом фиксирует хронологию событий в своей записной книжке. Тарру становится другом и соратником Риэ в борьбе против эпидемии. Постепенно жители города начинают ощущать себя оторванными от всего мира, в городе заканчивается продовольствие, начинается мародерство и процветают контрабандисты. Усиливается социальное расслоение. Богатые пытаются забыться в роскоши увеселительных заведений, что вполне напоминает нам о «пире во время чумы». Обитатели Орана живут лишь днем, поскольку каждый из дней может стать последним. Отличительной особенностью анализируемого романа является его многогеройность, а это, в свою очередь, позволяет автору представить читателям несколько вариантов выбора в характерной для экзистенциализма ситуации на пороге небытия, «ничто». Кто-то пытается нажиться на сложившейся ситуации (Коттар), кто-то впадает в безумие и поджигает свое собственное жилище. Другие, вдохновленные проповедями отца Панлю, считают чуму бичом божьим и надеются, что она коснется только грешников. Но провиденциализм Панлю мгновенно терпит поражение: гибнут невинные дети, да и он сам, проповедник слова божьего. Сначала Рамбер прилагает все усилия, чтобы вырваться из зачумленного города, но когда при помощи контрабандистов появляется возможность бежать, его останавливает чувство солидарности с самоотверженным борцом против смерти — Риэ, и он остается: «Стыдно быть счастливым одному... Я раньше считал, что чужой в этом городке и что мне здесь у вас нечего делать. Но теперь... я чувствую, что я тоже здешний, хочу я этого или нет. Эта история касается ровно нас всех». В этой фразе особо значимым является слово «чужой». Как видим, в этом романе «посторонний», «чужой» или «лишний» (равнозначные обозначения экзистенциального героя) начинает «вопреки абсурдности вселенского бытия» действовать. Причем для Риэ и его помощников в их деятельности нет ни тени героического: они выполняют необходимую, ежедневную, черную работу по спасению людей. Эта мысль ясно высказана доктором Риэ: «Для меня такие слова, как спасение человека, звучат слишком громко. Так далеко я не заглядываю. Меня интересует здоровье человека, в первую очередь здоровье».

Одним из самых интересных и философски насыщенных образов является образ Тарру. Однако и позиция непротивления оказывается ложной в «зачумленном» Оране. Тем более что жизненный опыт Камю свидетельствовал о том, что с некоторыми видами этой болезни («коричневой чумой») можно успешно бороться. Тарру начинает самоотверженную борьбу с болезнью в санитарных бригадах, но абсурд царит во вселенной — мучительной смертью умирает и он. Чума уйдет из города, но в самом ее отступлении есть нечто мистическое и обидное для человека. Не люди победили страшную болезнь. Она ушла сама, как бы оставляя за собой право в любой момент вернуться. В этом и сказывается уязвимость философской и нравственной позиции Камю, одновременно и призывающего активно противостоять злу, и утверждающего бесполезность человеческого возмущения. Поэтому в момент всеобщего ликования по поводу открытия города чувство освобождения испытывают далеко не все жители Орана. Многие из них ощущают, что никогда не станут прежними. Случившееся внесло в их характер новую черту — экзистенциальную отрешенность. Подтверждением идеи абсурдности происходящего является телеграмма о смерти жены Риэ, а она была так далеко от зачумленного города! Судьба и случай настигают любого... «Вслушиваясь в радостные клики, идущие из центра города, Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, — что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопках белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале. В чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города».

«Чума» - не роман о личном переживании «абсурда». В нем выведен образ общей «болезни» - смертельного зла, угрожающего всем людям, независимо от того, живут ли они в Оране, охваченном эпидемией чумы, или в городе «постороннего», погруженном в спячку, индифферентном к любым проявлениям подлинной человечности. С одной стороны, роман явно навеян воспоминаниями Камю о фашистской оккупации Франции. С другой — столь же явно символичен, рисует мир, привычное существование которого взорвано, а традиционные социальные, религиозные, эмоционально-нравственные ценности поставлены под сомнение. «Чума» в этом контексте крайне многозначна. Это не только болезнь и не только война (с другими, самим собой), это и Зло, и абсурд.

Центральный вопрос романа — о возможности сопротивления «чуме». Главный герой, Бернар Риё, не смиряется с распространением болезни, а лечит ее и как человек долга (не рассчитывая на успех), и как «философ», познающий единство людских судеб именно перед лицом тяжкого испытания. Случайно оставшийся в Оране журналист Рамбер поначалу готовит побег из города «на свободу», но в конце концов отказывается от него, не желая «быть счастливым одному». Стилистика этого романа во многом сходна с «Посторонним». Действия близких автору персонажей подчеркнуто лишены героической патетики, а повествовательная интонация сдержанна, даже холодновата. Вместе с тем «Чума» — не столько хроника дней «лишнего человека», сколько призыв к действию, в котором угадываются контуры философии «Бунтующего человека».

«Чума» выражает новое понимание гуманизма как сопротивления личности катастрофам истории: «...выход — не в банальном разочаровании, а в еще более упорном стремлении» к преодолению исторического детерминизма, в «лихорадке единения» с другими. Камю описывает воображаемую эпидемию чумы в городе Оране. Аллегория прозрачна: фашизм, как чума, расползался по Европе. Каждый герой проходит свой путь, чтобы стать борцом против чумы. Доктор Риё, выражающий позицию самого автора, подает пример великодушия и самоотверженности. Другой персонаж, Тарру, сын богатого прокурора, на основе своего жизненного опыта и в результате поисков «святости без Бога» приходит к решению «во всех случаях становиться на сторону жертв, чтобы как-нибудь ограничить размах бедствия». Эпикуреец журналист Рамбер, стремящийся уехать из города, в конце концов, остается в Оране, признав, что «стыдно быть счастливым в одиночку». Лаконичный и ясный стиль Камю не изменяет ему и на этот раз. Повествование подчеркнуто безлично: только к концу читатель понимает, что ведется оно доктором Риё, стоически, подобно Сизифу, выполняющим свой долг и убежденным в том, что «микроб — это естественно, а остальное — здоровье, честность, чистота, если хотите, — это результат воли».