• Часть четвертая. Колчак – Верховный Правитель

Считая военные силы России разрушенными, Колчак предпочел выехать из России и отправиться в Америку с официальным ответным визитом американским морякам. Но вскоре оказался в Харбине, недалеко от Владивостока.

Рукою Колчака. «Я, адмирал Колчак, в Харбине готовлю вооруженные отряды для борьбы с большевиками и немцами… Я обращаюсь к вам, сербские воины, помочь мне в предстоящей борьбе с шайками большевиков, позорящих мою Родину. Необходимо очистить наш Восток от позора большевизма, и, может быть, среди вас найдутся желающие прибыть в мои военные отряды».

Принял участие в организации военных сил на Дальнем Востоке. После собрания Директории, он направился к Деникину через Сибирь, но в Омске его попросили остаться. Директория, желая привлечь популярного адмирала в состав правительства, предложила ему пост министра по военным и морским делам.

Жаждавшие твердой власти общественные круги уже замышляли в это время, свержение Директории и остановили свой выбор на адмирале, наметив его в качестве диктатора. Адмирал ничего об этом не знал, и стал «верховным правителем» неожиданно, до последнего дня не зная о павшем на него жребии.

Адмирал был лишен свойств неограниченного властителя. Войскам, желавшим видеть того, за кого они сражаются, он сказал так: «Вы сражаетесь не за меня, а за родину, а я такой же солдат, как и вы».

Те, кто знал все неприятности, все интриги, окружавшие адмирала, могли только сочувствовать ему и страдать за него. Но те, кто не знал всей обстановки работы Верховного Правителя, выносили часто глубокое разочарование и даже раздражение из-за несдержанности и неуравновешенности его характера.

От Омска – бывшей столицы Верховного Правителя России – до Маньчжурии, по всех великой Сибирской магистрали, растянулась бесконечная вереница эшелонов. Черепахами ползли составы из красных солдатских теплушек; по-змеиному извиваясь, медленно двигались на восток зеленые составы пассажирских вагонов с высокопоставленными беженцами, офицерскими семьями, генералитетом и членами Российского Правительства, многочисленной оравой чиновников. Сибирский диктатор, подбирая длинный хвост растянувшейся армии, катился к дальневосточной российской границе.

В быстро наступающих зимних сумерках Верховный Правитель, как в былые времена, возбужденный, энергичный, выступал с короткой, но динамичной речью пред солдатами своего конвоя.

– Желающие могут остаться со мной и разделить участь до конца, остальным предоставляю полную свободу действий, – закончил он. Осмотрел хмурые в сумраке лица своего испытанного конвоя и ушел в вагон.

А через час генерал Занкевич зашел с докладом, адмирал просил представить точные выкладки по предстоящей экспедиции. Колчак вопросительно глянул на начальника экспедиции, приготовился слушать.

– Ваше Высокопревосходительство, конвой весь, за исключением нескольких человек, покинул эшелон и ушел к большевикам в город…

Что угодно мог ожидать Верховный Правитель, но только не это. Люди, которые сопровождали его всюду, которым он верил, как самым близким и преданным, покинули его в трудную минуту, покинули после того, как он из-за них отказался от собственного благополучия и безопасности. Колчак просидел в оцепенении до глубокой ночи. Одному ему известно, какие мысли переполняли его голову, сильно поседевшую за эту ночь.

Адмирал долго испытующе рассматривал свою элиту. Казалось, он старался проникнуть в нутро этих людей и узнать, можно ли довериться им в трудную минуту. Одно он знал: около престолов всех владык всегда вертелись блюдолизы, которые в трудную минуту, обычно не задумываясь, предавали своего правителя. Вот и здесь: кто они, эти люди, которых пригрел он, волею судьбы ставший на год Верховным Правителем России? Правду сказать, он не был щедр ни на ордена, ни на чины. Считал, что в гражданской войне люди должны биться не за награды, а за свои идеи. Все ли были преданы своей идее, как был предан ей адмирал Колчак?

Большевики жаждали крови.

Первая полурота бывшего пятьдесят третьего полка произвела арест адмирала Колчака и его премьер министра Пепеляева…

О передаче его революционному иркутскому правительству Колчаку было сообщено сразу же по прибытии его вагона на станцию Иркутск. Никаких особых эмоций он не проявил – чувствовал себя давно уже обреченным, сидел в купе с потухшем взглядом и только хмурился от каждого стука двери в тамбуре…

В коридор вышел и прошел к тамбуру худощавый жилистый мужчина в черной шинели с погонами, на которых было по три двуглавых орла. Он прошел, ни на кого не глядя, засунув руки в карманы шинели. Это было 15 января 1920 года в девять часов пятьдесят минут вечера по местному, иркутскому, времени. А через несколько дней, во время очередного несения караула в централи Залесов всех арестованных вывели на прогулку в тюремную ограду. Шли по одному, «гуськом», только с Колчаком под руку шла молодая женщина с длинной косой. Они оживленно разговаривали. Даже в такое трудное время, нашлась сильная женщина, которая поддерживала Колчака – это была Анна Тимирева.

Иркутский ревком намеревался сделать открытый судебный процесс над бывшим Верховным Правителем России и министрами Российского Правительства. С 22 января чрезвычайная следственная комиссия под председательством К. Попова начала допрос Колчака. Две недели изо дня в день допрашивала комиссия адмирала.

Из протоколов Чрезвычайной следственной комиссии – Колчак: «Я первый признал Временное правительство, считал, что как временная форма оно является при данных условиях желательным, его надо поддержать всеми силами; что всякое противодействие ему вызвало бы развал в стране, и думал, что сам народ должен установить в учредительном органе форму правления, и какую бы форму он ни выбрал, я бы подчинился. Я считал, что монархия будет, вероятно, совершенно уничтожена. Для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают…»

ИЗ ВОЗЗВАНИЯ К НАРОДАМ РОССИИ: «… Я не пойду по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной целью ставлю… победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру».

Допросы шли. Колчак рассказывал о своей жизни, освещая одно событие за другим. Он предчувствовал свой удел. В предисловии к «допросу Колчака» член Чрезвычайной следственной комиссии Попов пишет об этом последнем дне следующее: «Последний допрос производился шестого февраля, днем, когда о расстреле Колчака было решено, хотя окончательного приговора вынесено не было. О том, что остатки его армий стоят под Иркутском, Колчак знал. О том, что командным составом этих войск предъявлен Иркутску ультиматум выдать его, Колчака, и премьер-министра Пепеляева. Колчак тоже знал, а неизбежные для него последствия этого ультиматума он предвидел. Как раз в эти дни при обыске в тюрьме была захвачена его записка к сидевшей там же в одном с ним одиночном корпусе Тимиревой. В ответ на вопрос Тимиревой, как он, Колчак, относится к ультиматуму своих генералов, Колчак отвечал в своей записке, что он «смотрит на этот ультиматум скептически и думает, что этим лишь ускорится неизбежная развязка». Таким образом, Колчак предвидел возможность своего расстрела. Это отразилось на последнем допросе. Колчак был настроен нервно, обычное спокойствие и выдержка, которыми отличалось его поведение на допросах, его покинули. Несколько нервничали и сами допрашивающие. Нервничали и спешили…»

Иркутский Военно-Революционный Комитет постановил: «…бывшего верховного правителя – адмирала Колчака и бывшего председателя совета министров – Пепеляева расстрелять.

Лучше казнь двух преступников, давно достойных смертной казни, чем сотни невинных жертв».

Мы вошли в камеру к Кочаку и застали его одетым – в шубе и шапке. Было такое впечатление, что он чего-то ожидал. Чудновский зачитал ему постановление ревкома. Колчак воскликнул:

– Таким образом, надо мною не будет суда?

Чудновского этот вопрос застал врасплох. Он ничего не ответил.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в камеру к Пепеляеву. Этот тоже был одет. Когда Чудновский зачитал ему постановление ревкома, Пепеляев упал на колени и, валяясь в ногах, умолял, чтобы его не расстреливали. Он уверял, что вместе со своим братом генералом Пепеляевым давно решил восстать против Колчака и перейти на сторону Красной Армии. Я приказал ему и сказал:

– Умереть достойно не можете…

Снова спустились в камеру Колчака, забрали его и пошли в контору. Формальности закончены.

К 4 часам утра арестованные были выведены на холм на окраине города на берегу Ангары. Колчак стоял спокойный, стройный, прямо смотрел на нас. Брезгливо поморщившись в сторону Пепеляева, Чудновсий резко вскинулся на Колчака:

– Есть ли у вас последние просьбы, адмирал?

– Могу ли я попрощаться госпожой Тимиревой?

– Нет. Еще что?

– Тогда я попрошу передать моей жене, которая живет в Париже, что я благословляю своего сына, а для себя – закурить.

– Если не забуду, то сообщу, а курить – курите.

– Благодарю…

Выкурив последнюю папиросу, он бросил портсигар в подарок правофланговому взвода, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». Рядом с ним Пепеляев, короткий, тучный, смертельно бледный, стоял с закрытыми глазами имел вид живого трупа.

Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак ответил отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит мне:

– Пора.

Я даю команду:

– Наизготовку! Взвод, по врагам революции – пли!

После первого залпа сделали еще два по лежащим – для верности. Оба падают.

Напротив Знаменского монастыря была большая прорубь. Оттуда монахини брали воду. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и в эту прорубь проталкиваем вначале Пепеляева, а затем Колчака – вперед головой. Закапывать не стали, потому что эсеры могли разболтать и народ бы повалил на могилу. А так концы в воду.

Тело Колчака, как и подобает моряку, приняла вода. Сибирь, которой он отдал лучшие годы своей молодости, отвагу и жар души, заключила его могилу в ледяной саркофаг, Полярная звезда, как и заклинал он под гитарные струны, горит, сияет над его безвестной могилой.

• Вывод

На этом, заключительном этапе жизни, на свой пост Колчак смотрит, как на тяжелый крест и великий подвиг, посланный ему свыше, и, я думаю, что едва ли есть в истории России другой человек, который так бескорыстно, искренно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой великой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств; вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования; не понимающий совершенно обстановки и не способный в ней разобраться; далекий от того, что вокруг него и его именем совершается….

Когда я читала стенограмму допроса, то мне бросилось в глаза то, как при довольно большой откровенности Колчак проявлял, однако, значительную осторожность, остерегаясь малейшей возможности дать материал для обвинения лиц, которые попали или еще могли попасть в руки Советов. На допросе Колчак держался, как проигравший военнопленный командир, с полным достоинством. Этим он и отличался от других допрашиваемых министров. Когда оставались минуты до смерти, меня поражает выдержка Колчака. Но я вижу его как политика – безличным, он оказался диктатором поневоле. Но считаю его воистину великим человеком. Мне кажется, он был не «врагом народа», а его слугой, игрушкой в руках держав Антанты, но если ему не суждено было сделать для народа то, к чему российское правительство упорно стремилось, то это не его вина. Я считаю, что Колчак хотел улучшить благосостояние народной массы, но это оказалось невозможным в условиях непрекращавшейся войны и разрушенного транспорта.