§ 2. Морфемный уровень
Если унилатеральная (односторонняя) единица, которой является фонема, способна при особых условиях своего функционирования актуализироваться, становясь носителем дополнительной информации художественного текста, можно предположить, что морфема, единица следующего уровня, располагающая не только формой, но и собственным содержанием, вносит еще более существенный вклад в создание глубины
Бодуэн де Куртенэ. Об отношении русского письма к русскому языку.— Спб., 1912.— С. 28.
23
текста. Рассмотрим возможности морфемы и их выдвижение в художественном произведении, отправляясь от двух закономерностей появления дополнительной текстовой информации, обнаруженных на предыдущем уровне: 1) взаимодействие с контактными единицами своего уровня (непосредственное контекстуальное окружение) и 2) повтор.
Морфема — главный компонент в словопроизводстве, а для флективных языков и в словоизменении. Мы хорошо знаем, что обогащение словаря осуществляется в первую очередь за счет создания новых слов из фонда уже существующих морфем. В истории каждого языка есть периоды особенно бурного роста словаря, вызванные необходимостью обеспечить номинацию новых явлений, объектов, процессов. Новое слово — неологизм — живет недолго. Оно либо приживается и ассимилируется языком, т. е. перестает быть неологизмом, либо отторгается и в словарь не попадает. Помимо этого процесса, характерного для языка в целом, в речи отдельных людей с разной степенью частоты обнаруживаются «разовые» слова — индивидуальные неологизмы. Они не зарегистрированы словарем, образованы в связи с конкретной речевой ситуацией, используются один раз и называются окказионализмами. «Чело-волки» А. Вознесенского, «торшерство», «кабычегоневышлисты» Е. Евтушенко, "toing and froing" 4. Диккенса, "unbeautiful" И. Шоу, "otherness" Дж. Брейна и многие другие — это новые сочетания известных морфем по известным словообразовательным моделям. Непривычность объединения морфем сразу же привлекает внимание читателя. Узнаваемость модели делает новообразование понятным. Подобные слова не просто обозначают понятие, как правило, сложное, но одновременно передают и авторское отношение к нему: «непроходимцы-мимо» Л. Лиходеева, «орангутангел» В. Маяковского, «дребеденьги» К. Чуковского, "Dreamerica" А. Бернса, "the chickenest-hearted man" 4. Диккенса, «НИИКАВО» (научно-исследовательский институт кабалистики и ворожбы) и «НИИЧАВО» (научно-исследовательский институт чародейства и волшебства) Стругацких. Все эти слова обладают большой ассоциативной и изобразительной силой '.
Их появление обусловлено двумя причинами: 1) неполнотой словообразовательной парадигмы слова, в которой отсутствует единица с требуемыми морфолого-синтаксическими характеристиками 2 и 2) неполнотой словоизменительной парадигмы.
1 Последнее в особой степени относится к ономатопеическим новообразо ваниям: «тиндидликал мандолиной, дундудел виолончелью» (В. Маяковский); «паровичок со свистом, с шипеньем пара, с неким чуфыхканьем» (А. Евсеев).
2 Е. Л. Гинзбург называет такое словообразование синтаксическим, т. к. оно вызвано необходимостью замещения определенной синтаксической позиции при отсутствии соответствующей морфологической формы. См.: Гинзбург Е. Л. Словообразование и синтаксис.— М., 1979.
24
Второй тип в английском языке распространен мало. Он представлен преимущественно в языках с развитыми словоиз менительными рядами — флективных, к которым относится, на пример, русский язык: «По своей природе неритмичная рабо та это отрыжка патриархального сознания, которая кристал лизовалась в формах организации труда: „Давай! Давай!" и „Эй, ухнем!". Это прекрасно работало, когда бурлаки тащили свои грузы по реке или посуху. Но в век мини-компьютеров? Можно ли „эй-ухать" в космосе, при посадке лайнера? Смеш но и говорить» (Ф. Бурлацкий).
Гораздо более широко распространены авторские индивидуальные неологизмы при недостаточности словообразовательной парадигмы: «Не могу, не умею переводить датские стихи, написанные к датам, по случаю, по обязанности» (Л. Васильева) .
В связи с необычностью сочетания составляющих их морфем окказионализмы не только привлекают внимание к обозначаемому явлению, но и являются самым экономным способом его обозначения. Однословный окказионализм заменяет целый описательный оборот, в связи с чем его можно считать свернутым словосочетанием '.
Экономией речевых средств и экспрессивностью не ограничиваются функции выдвижения окказионального сочетания морфем в новом слове. Как билатеральная единица морфема участвует в «игре морфем», которая, так же как игра слов, основана на полисемии и омонимии используемых единиц: «Я — воист. Напомню, что слово „ВОИСТ" возникло из слияния двух слогов: ВО(енный) и ИСТ(орик). Смысл его неоднозначен: кроме понятия „воин", „воитель", в нем звучит и корень слова „истина"» (В. Шефнер).
Морфемная игра часто восстанавливает полностью или частично утраченную внутреннюю форму производного слова 2: «...у церквей в полдень выстраиваются вереницы автомашин, означая, что прихожане, которых впору называть приезжана-ми, явились откупиться от нестрогого и очень практичного американского бога» (С. Кондрашев). К. этому нередко присоединяется ложная этимология:
Вдали темнели берега, Ершился лес на склоне,
Ср. также случаи окказиональной конверсии: Nixon, who's Nixon? He's just a typical flatfooted Chamber of Commerce type who lucked his way into the hot seat and is so dumb he thinks it's good luck (J. Updike).
Her father clerks in the commissary for the company (R. P. Warren).
Ср. также вошедшие в употребление в последнее десятилетие формы: chairperson (= woman-chairman), fireperson (= woman-member of a fire-brigade) и даже wopeopie (= women), появляющиеся в разных жанрах у феминистически настроенных авторов.
25
И кот, окрысясь на щенка, Мышонка проворонил. Слонялся черный таракан, Сазан с лещем судачил, И, как всегда, ослил баран, Что конь весь день ишачил.
(Ф. Кривин)
"Militant feminists grumble that history is exactly what it says,— His-story, and not Her-story at all" (J. Robinson).
Морфемная игра сходна с игрой слов функционально: она тоже несет явно выраженную авторскую модальность, как правило, шутливо-ироническую или гротескно-сатирическую, и структурно прием осуществляется, преимущественно при повторе актуализируемой в нем единицы.
Повтор морфемы — важный способ выдвижения, при помощи которого она становится средством увеличения информационно-эстетической емкости художественного текста. Как частный вид приема повтора, морфемный повтор структурно неоднозначен. Однако его структурная вариативность ограничена тремя позициями: анафорической, медиальной и эпифорической (повтор, соответственно, префикса, корня, суффикса). При этом, в отличие от лексического, морфемный повтор функционально всегда направлен на логическое и / или эмфатическое выделение корневой морфемы. В случае ее собственного повторения это выражено эксплицитно:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно.
О, засмейтесь усмеяльно! О рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей! О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!
Смейево, смейево, Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
(В. Хлебников)
"Не wished she would not look at him in this new way. For things were changing, something was changing now, this minute, just when he thought they would never change again, just when he found a way to live in that changelessness" (R. P. Warren).
Повтор аффикса естественно выделяет аффикс, сообщая ему дополнительную значимость, однако основной эмфазе и выделению
26
и здесь подвергается корневая морфема: «Нет женщин нелюби-мь1Х — ^встреченные есть» (А. Дементьев); «Женщины нашей квартиры дружно ревновали ко мне Федора. Странная ревность — без любви, без повода, без оснований. Бедный суррогат чувств, появляющийся там, где жизнь недожита, любовь недолюблена. Все эти женщины недожили свое, недолюбили, недоревновали» (Я. Грекова).
"There was then a callmg over of names, and great work of singeing, sealmg, stampmg, inking and sanding, with exceedingly blurred, gritty and undecipherable results" (Ch. Dickens).
Помимо логико-эмоционального выделения, через которое проявляется авторская модальность, морфемный повтор ритмизует высказывание, в связи с чем часто используется в сбалансированных структурах — антитезе, параллелизме, перечислении: "What's done, can't be undone" (W. Shakespeare); "Once you've learned a lesson, it's hard to unlearn it" (£. O'Neil); "She was waiting for something to happen. Or for everything to unhappen" {T. Howard).
Во многих случаях морфемного повтора мы обнаруживаем и окказиональные образования, что подтверждает языковой характер моделей, по которым «разово» сочетаются морфемы. Подчеркивая это обстоятельство, более сорока лет назад Г. О. Винокур назвал окказионализмы «потенциальными словами, т. е. словами, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность» '.
В самой структуре окказионализмов, в моделях, по которым они строятся, нет необычного, индивидуального, разового, сиюминутного. Их особенность — в непривычности именно лексической сочетаемости морфем, ее индивидуальном характере. Каждое новое слово рождается из еще не существовавшего сочетания морфем. Независимо от того, войдет ли оно впоследствии в общенациональный узус или останется разовым, ситуативно закрепленным словом, оно всегда впервые появляется в чьей-то индивидуальной речи, и роль мастеров литературы в этом процессе невозможно переоценить. Мы знаем об огромном вкладе в развитие своего национального языка таких выдающихся творцов, как В. Тредиаков-ский, М. Ломоносов, К. Батюшков, Н. Карамзин, Дж. Мильтон, В. Шекспир.
Если новообразование вошло в словарь, о его создателе знают и помнят только специалисты. Употребляя "consolidate" или "disregard", мы не цитируем Мильтона, создавшего эти слова, так же как не ссылаемся на К- Батюшкова, когда пользуемся введенными им в обиход лексемами «сладострастие» и «славянофил». Повторяя же окказионализм, мы должны восстановить ситуацию, в которой и для которой он был создан и / или назвать автора, предложившего столь необычное сочетание морфем. Например, Ш. Ан-
Винокур Г. О. Маяковский — новатор языка.— М., 1943.— С. 15.
27
дерсен так описывает злоключения своих родителей, занявшихся разведением кур: "(chickens) ...passed on into semi-naked pullet-hood and from that into dead henhood". Бэббит фамильярно называет великих поэтов прошлого "Dant, Jack Shakespeare and the old Verg". Эти сокращения используются в речи современных американцев со ссылкой "As Babbit says...".
Иными словами, повторение окказионального слова не делает его рекуррентным, ибо оно в чужой речи, за пределами текста, сохраняет цитатный характер и используется в функции, которую выполняло в первоисточнике: изобразительной, сатирической, интенсифицирующей и т. д. Отсюда следует, что особые контекстуальные условия, в которых актуализируется морфема, а также ее повтор определяются художественным заданием произведения, т. е. включаются в состав разноуровневых средств, создающих дополнительную содержательную и эстетическую насыщенность сообщения без увеличения его объема.
В качестве исключения из общего правила подчиненности каждого частного случая актуализации выполнению единой художественной задачи можно назвать окказиональные сочетания морфем, широко используемые в прозе модернистов. Например, в романе Дж. Барта "Giles Goat-Boy" находим "hopelesshood", "commence-domship", "gratituditynesshoodshipsy". В первом случае осуществлена неоправданная замена суффикса "-ness" синонимичным "hood", во втором — суффикс механически дублируется, в третьем происходит гипертрофированное наращивание пяти избыточных суффиксов, ничего не изменяющих ни в лексическом, ни в грамматическом значениях слова. Барт как будто задался целью переписать все суффиксы имени существительного, нанизывая их друг на друга и присоединяя всю цепочку к одной основе. Несущая лексическое значение основа в связи с этим столь отдаляется от последнего суффикса, завершающего все гипертрофированное образование, что для восприятия значения слова нужно вернуться к его началу. Главный эффект, достигаемый подобным нанизыванием морфем — усложненность восприятия, размывание привычных границ слова, расшатывание словообразовательной модели.
Еще сложнее обстоят дела с придуманными словами, в которых нет опоры на существующие в языке знакомые корневые морфемы. Узнаваемые деривационные морфемы проясняют лишь морфолого-синтаксический статус таких слов, не способствуя пониманию их семантики: "Should, anerous, enthroprose call homovirtue, duin-nafear!" (J. Joyce).
В подобных окказиональных словах ощутимо проявляется звуковой символизм. Например, русский футурист А. Туфанов начинает свое стихотворение «Осенний подснежник» так: «Сноу шайле шуут шипиш сноу / Сноушип ниип нейчар снее...»
Звуковые повторы выполняют здесь и в аналогичных случаях звукописи присущую им символико-изобразительную функцию, свойственную всем ономатопеическим образованиям. Но собствен-
28
ного смыслового содержания эти окказионализмы лишены, следовательно, участвовать в коммуникативном акте они не могут, и рассматривать их в ряду средств, обеспечивающих информационно-эстетическую ценность текста, невозможно.
На основании сказанного мы приходим к выводу о том, что: 1) актуализация (выдвижение) языковой единицы может рассматриваться как художественно значимый факт только в связи с выполнением ею частной информационно-эстетической задачи, включенной в общую художественную перспективу произведения; 2) морфема принимает посильное участие в насыщении текста дополнительным содержанием и модальностью. Таким образом, несмотря на то, что морфема является связанной формой (bound form) и лишена самостоятельного функционирования в речи, она способна привнести в текст дополнительное содержание, выполняя функции характеризующей номинации (окказиональное сочетание морфем) и логико-эмоциональной интенсификации (морфемный повтор).