3. Создание и организация приходов-махаллей

В 1552 г. в Поволжье перестала существовать мусульманская государственность в лице Казанского ханства, что обозначало уничтожение мусульманской городской цивилизации. У нас катастрофически не хватает источников организации жизни махалли в период мусульманской государственности, но в целом она вряд ли могла радикально отличаться от классической мусульманской модели. Следует отметить, что в период расцвета городской цивилизации в Казанском ханстве в 1520–1540-е гг. на престоле преимущественно находились крымские ханы, чья цивилизация находилась под преимущественно оттоманским турецким влиянием. Глава оттоманской городской организации — «кади[36] был не только судьей, ответственным за исполнение законов Шариата… но он выполнял финансовые, административные и гражданские обязанности». В оттоманских городах абсолютное большинство земель принадлежало не государству, а различным вакуфам, контролировавшимися либо основателями и их потомками, либо попечительскими советами: «Институты, ответственные за обеспечение гражданских служб такие, как медресе, публичные бани, караван-сараи, дар уш-шифа (госпитали), тимархане (психиатрические больницы), табхане (помещения для выздоравливающих) и другие, занимавшиеся обеспечением таких служб инфраструктуры, как водоснабжение и канализация, финансировались имаретами (тип организации) и другими религиозными учреждениями. В немусульманских районах такие службы обеспечивались собственными религиозными организациями»[37]. Таким образом, над махаллями оттоманских городов находилась власть кади. Стабильные городские и сельские кварталы до сих пор четко определяют жизнь многих районов городских и сельских поселений стран мусульманского мира. Наиболее лаконичное и вместе с тем красочное описание жизни квартала-махалли мы нашли у классика тюркского литературоведения Радия Фиша:

«Именно здесь в квартале протекала жизнь горожанина Оттоманской империи.

Это был свой замкнутый мир. В каждом квартале были свои кофейни, своя школа, свои фонтаны, где бедняки брали воду, своя команда пожарников, свои знахари и богадельни, свои водовозы и юродивые, свои богомольцы и вольнодумцы, богачи и бедняки, нищие и аристократы, и наконец, свой староста… Стражники блюли общественный порядок…

Собственно говоря, квартал был религиозной общиной, объединявшейся вокруг мечети, где пастырь правоверных — имам — читал проповеди на злобу дня и поводу религиозных праздников, объявлял и растолковывал фетвы — указы главы мусульманского духовенства империи шейх уль-ислама. Квартал принимал участие в сиротах, заботился о приданом для бедных невест и о мужьях для перезрелых, собирал вспомоществования и увещевал провинившихся.

Но тот же квартал превращался в ад для тех, кто нарушал патриархальный кодекс чести и морали…

Высшим светским авторитетом в квартале был паша — проживавший в квартале высший градский или военный сановник. Его связи в придворных верхах, его состояние и положение делали мнение паши непререкаемым. Но он также был связан патриархальной моралью и для поддержания своего веса обязан был принимать участие в делах квартала и деньгами, советами и заступничеством перед сильными мира сего[38].

Таким образом, функционирование махалли обеспечивалось стабильной верхушкой, которая контролировала как чисто религиозные функции, так и объекты инфраструктуры в лице вакуфной собственности. Примерно также махалли Бухары патронировались чиновниками эмирского двора[39]. Поэтому классические стабильные махалли Бухары или Стамбула, городов и селений мусульманских государств были далеки от российской действительности.

Сомнительно, что мусульмане Волго-Уральского региона могли сохранить память о городских махаллях периода независимости, но в их глазах возник пример городов Оттоманской империи, Северного Кавказа и прежде всего Бухары. Однако и сельская махалля до второй половины не была стабильным институтом. Соответственно махалля превратилась в чисто сельскую структуру, кроме самой Казани и Касимова. Следует отметить, что и в Волго-Уральском регионе традиционным центром махалли была мечеть.

Следует отметить две ключевых проблемы, угрожавших существованию саморегулирующейся и находящейся на одном месте махалли. Во-первых, это атмосфера всеобщей нестабильности в Волго-Уральском регионе, берущая начало в эпохе распада Золотой Орды. Не случайно, что вся татарская историография от конца XVIII века до первой четверти XX века (то есть от Хисаметдина Муслими до Газиза Губайдуллина) не дает высоких оценок периоду от поражений золотоордынского хана Тохтамыша от Тамерлана в 1390-е гг. до падения Казанского ханства в 1552 г. Здесь можно говорить о редком концептуальном единодушии как авторов агиографических сочинений, так и рационалиста Шигабетдина Марджани, сторонника европейской либеральной историографии в лице Юсуфа Акчуры, социалиста Хади Атласи и формально марксиста Газиза Губайдуллина (реально испытавшего влияние ранних «анналистов). После 1550-х г. Волго-Уральский регион неоднократно становился ареной самого разного рода восстаний. В Среднем Поволжье определенная стабилизация была достигнута после Смуты начала XVII века. Однако общее недовольство населения проявило себя в ходе восстаний Степана Разина, восстаний 1708–1709 гг., и наконец, Пугачевского восстания 1773–1775 гг. В Заволжье и на Южном Урале три первые четверти XVIII века становятся периодом непрекращающихся восстаний, конец которым также подводит только Пугачевщина. Население здесь находилось здесь под угрозой периодического сгона с земель, переселения или гибели. Во-вторых, с 1550-х ведется политика переселений и выдавливания тюркского оседлого большинство из собственно Поволжья, сопровождавшаяся рядом волн насильственного крещения, наиболее активный период которых приходится на деятельность Конторы новокрещенских дел в 1740–1-й половине 1750-х гг., когда было уничтожено 418 из 536 мечетей Поволжья. В результате мечети периодически разрушались, а сами мусульмане были вынуждены менять место жительства. Причем модернизация и европеизация двух первых третей XVIII оборачивалась еще большим бесправием мусульман. Классическим примером нестабильности в территориальной локализации махаллей является пример мусульманской общины Казани, вынужденной после пожара 1749 г. сменить свой район проживания в 1750 г., когда не была дана возможность восстановить мечети, и соответственно махали[40]. Формальное разрешение на строительство двух мечетей в Казани, данное по Указу Сената в 1744 г., не было реализовано на деле[41].

Даже Татарские слободы Казани и Каргала коренным образом отличались по своей структуре от мусульманских городских центров. Здесь неизбежно возникают два вопроса: кто будет сильным человеком махалли, защищающим ее интересы и на какие средства будет функционировать махалля? Вопрос второй об инфраструктуре махалли, по причине отсутствия вакуфов как института в округе ОМДС, так и не получит принципиального решения. При этом, даже при наличии вакуфа, он находился в руках мутаваллия, так как по закону существование приходских попечительств при мечетях не предусматривалось. В 1912 г. ОМДС разъяснило, что управление может осуществляться отдельными мутаваллиями, но не приходским попечительством[42].

Вопрос о лидерах махалли также достаточно сложен. Татарские слободы обладали только правом контроля над экономической жизнью, и их организация носила сугубо добровольный характер. Эта организация, в отсутствие национальной бюрократии и при отсутствии имущественной базы духовенства, фактически предоставлял буржуазии неоспоримое первенство в городских общинах. К тому же если буржуазии имела единый орган в слободах в лице Ратуш, то духовенство образовывало фактически изолированные махалли, формально объединенные властью ахуна. Полномочия ахуна не имели никакого сходства с полномочиями кади. Пример ахуна Ш. Марджани показывает, что даже он не сумел добиться никаких значительных изменений на данном посту.

Мы должны говорить о тысячах приходов, разбросанных на территории миллионов квадратных километров и протяжении полутора веков, приведших часть российского общества, включая часть мусульман региона, от средневекового к индустриальному миру. При этом историческое ядро можно выделить земли площадью более четырехсот тысяч квадратных километров, охватывающую территории от Сергача до Красноуфимска и от Казани до Оренбурга. Существуют истории деревень, но они весьма немногочисленны, и принадлежат непрофессиональным специалистам. Только в одном научном исследовании анализ дан на основе современных методик. К несчастью оно касается территории в самарском Заволжье, связанной с миром кочевой казахской цивилизации и смешанным этническим составом[43]. По примеру Фернана Броделя я не могу использовать работы, посвященные местным краям и общинам Франции[44], поэтому мне придется остановиться здесь на некоторых моделях. Сохранность местных архивов, как и слабая представленность здесь данной тематики также является проблемой.

В первой половине XVII века на Нижегородчине абызы были представлены, по крайней мере частично, сословием служилых татар, то есть феодалов[45]. Однако в 1710-е в Поволжье перестал существовать класс татарских мусульманских феодалов. В результате среди мусульман региона возникло состояние вакуума власти. Это положение было изменено Екатериной II, создавшей привилегированные группы татарского общества: дворянство (в Приуралье), духовенство и буржуазию. Однако только буржуазия обладала необходимыми финансовыми возможностями и структурами для руководства жизнью нации в лице органов самоуправления в Казани и Каргале. Вместе с тем, в начале были возможны два варианта, иллюстрацией которых является судьба двух каменных мечетей Казани, разрешенных Екатериной II. Ш. Марджани особо указывает, что со времен Казанского ханства и мечети и медресе Кул-Шариф в городе не было стабильной мечети. В случае Первой мечети (затем Юнусовской, ныне аль-Марджани) строительство велось на деньги группы имамов, занимавшихся бизнесом и буржуазии[46]. Вторая мечеть (будущая «Апанаевская») строилась на деньги первого председателя Казанской татарской ратуши Якуба б. Султангали[47]. Однако его род вскоре прервался. Соответственно мечети стали известны по именам патронирующих их родов как «Юнусовская» и «Апанаевская». Ш. Марджани в 1880-е гг. считает этот процесс ненормальным, но до его реформ все городские медресе находились под патронажем одного конкретного бая, фактического хозяина махалли, который вмешивался и в их внутреннюю жизнь.

Необходимость наличия сильного лидера в махалле четко видна на примере двух описаний медресе при Первой мечети. В 1816 г. указывается, что его строителем был казанский купец третьей гильдии ахун Ибрагим Худжашев (Худжаши). Ибрагим Худжаши (ум. в 1826 г.) с 1794 г. стал имамом Первой Соборной (Юнусовской) мечети и ахуном Казани. По утверждениям Ш. Марджани и Р. Фахретдина, он был крупным специалистом по мусульманскому богословию; приложил много усилия по распространению и соблюдению религиозных обычаев и обрядов мусульманским населением Казани и уезда. Уже в 1835 г. утверждается, что училище содержится на счет казанского купца Губайдуллы Юнусова[48]. В 1830-е гг. запрет для имамов заниматься торговой деятельностью неизбежно породил их зависимость от купцов. Городские общины ориентировали образование на сугубо практическую деятельность, соответствовавшую потребностям баев, особенно из рядов «Бухара йортучеляр», то есть торговавших с Бухарой. Имам должен был быть лоялен как баю, так и ОМДС.

В целом в сельской местности после пика репрессий эпохи Луки Конашевича и разрушения более 80% мечетей в 1740-е гг. правительство отреагировало на восстание Батырши в 1756 г. первыми уступками мусульманам: разрешалось иметь мечети и школы в населенных пунктах, где христиане составляли менее 10%, и мусульманам на год обязались не ставить рекрут. По мнению правоведа М. Пинегина, именно в это время правительство окончательно убедилось в стойкости мусульман и бесполезности репрессий против религии ислама. Причиной этой стойкости была приспособленность сущности мусульманского учения для потребностей простого народа и выборность мулл, в отличие от православного духовенства. Мулле принадлежало бесспорное духовное лидерство в махалле-общине, как самому образованному человеку, учителю, судье и лекарю. Нормы Шариата продолжали регулировать повседневную жизнь татарского общества, обеспечивали внутреннюю стабильность общин[49].