«Всякая всячина» приложенная роспись…

Господин издатель.

Приложенная роспись содержит мои жалобы, прошу из них сделать употребление в пользу ближнего.

Многие молодые девушки чулков не вытягивают, а когда сядут, тогда ногу на ногу кладут, из-за этого поднимают юбку так высоко, что я сие приметить мог, а иногда и более сего.

Многие женщины, знатно в угодность их родственникам, которые крепки на ухо, так повадились громко говорить, что слышащим уши дерут своими тонкими голосами.

Я бы хотел иногда звать к себе людей, но я приметил, что когда где беседа, то нельзя никому чего-нибудь спросить, чтобы вся компания не закричала: и мне, и мне, и мне. Еще приметил я, что почти у всех неутолимая жажда: все пьют, особливо же в прошедшую осень в маскарадах. Я знаю, что число пьяниц весьма убавилось с тех пор, как я нахожусь в свете, тому же с небольшим шестьдесят лет, но число пивунов не убавилось, а только пьют другие пития (по) двенадцать и более чашек чаю или кофе, кислых щей, лимонада, оршада, иногда спрашивают без молока. Сие многие болезни причинить может, по крайней мере, брюхо будет как барабан. Что в моих глазах не есть прибавление красоты, наипаче женскому полу. Учитель детей моих не дозволяет им пить и есть окроме за столом. Я его хвалю за то.

Еще я вам жалуюсь на обычай наших жен. Они все на свете говорят при молодых детях обоего пола, и о болезнях, и о родинах своих. Сию неосторожность почитаю я за весьма вредную для молодых девиц, и со всем не соответствующую той невинности, в коей они должны быть содержаны, если родители хотят, чтоб они были благополучны.

«Всякая всячина» сказка о мужичке

Все сказки, кои мне сказывали с ребячества, начинаются: Жил да был царь. Мне сие начало наскучило, и для того начну свою сказку так:

Жил да был мужичок. Смолоду он казался слаб, ибо как он имел весьма великую живность, коя разделяла его мысли, то он сам с собою никогда не был согласен. Сия разделенная его мысль так много действовала на его сложение, что он весьма ослабел. Врачи, кои его лечили, замучили его пуще еще лекарствами и не позволяли ему долго вставать с постели. Но с летами выросло его рассуждение. Он однажды осмелился, вскоча с кровати, выгнать врачей из дома. Сделав такое сильное движение, почувствовал он великую охоту есть. Он ел, ел, и хотя он от того не окрепчал, но однако ж толще становился час от часа. Кафтан ему стал узок. Пошел к приказчику, стал просить: господин приказчик, прикажи кафтан сшить. Видишь, каков я толст! Сам не смогу сшить, недостаток не дозволяет. Приказчик был человек свирепый, приказал принести плетей, да ну сечь мужика. Мужик оттерпелся, пошел домой, говоря: Бог милостив! Авось либо хозяин, увидя, что приказчик все себе собирает да нас бьет, умилосердится, определит другого. Погодя сменили приказчика, послали нового. Сей, осматривая село, увидел на улице мужика претолстого, на коем кафтан, у которого все швы треснули, приказал для него шить кафтан, но от скорости не молвил, кому и из чего шить. Приказчик между тем уехал. Погодя сделался хлеба недород и скотский падеж, и уже никому шитье кафтана и в мысль не приходит. А мужик что более работает, то более ест, и чем более кушает, время от времени все становится толще, а кафтан его старее и негоднее, нагишом же ходить нельзя и не велят. Заплатами начал зашивать. Что более зашивает, то более дерется. По смене разных приказчиков сыскался один добрый человек, велел шить мужику новый кафтан. Шили до зимы. Как пришло надеть кафтан, не лезет, позабыли мерку снять. На тот случай приехал дворецкий заготовить все к хозяйскому приезду, увидел мужика совсем нагишом: осведомился, что тому причиною; услыша, послал сыскать сукна. Принесли сукно, позвали портных. Портные зачали спорить о покрое, а мужик между тем на дворе дрожит; ибо тогда случились крещенские морозы. Принесли образцовый кафтан, положили на стол. Иной говорит: хозяин наш желает видеть на своих мужиках кафтаны немецкие. Другой: нам велено шить кафтан, а о рукавах мы приказания не имеем. Третий сказал, что не видав, какие будут пуговицы, нельзя кроить. Четвертый молвил, что такому толстому мужику половинки сукна мало; надобно две. Наконец кое-как начали кроить в запас, пока дворецкий разрешит спор.

Вошли четыре мальчика, коих хозяин недавно взял с улицы, где они с голода и с холода помирали. Дворецкий приказал им тут же помогать портным. Сии мальчики умели грамоте, но были весьма дерзки и нахальны: зачали кричать и шуметь. Один из них говорит: шить не хочу, я призван глядеть. Другой: вить я не дурак, мы знаем, что вы хотите шить не кафтан, но мешок, в который нас посадя, кинете в воду. Третий стоял у порога и, не вразумясь, говорил: нас в воду кинуть хотят? Сем-ка мы остережемся: я первый ни с места не пойду. Четвертый не хотел говорить, но три первые толкнули его кулаком в бок; и тот зачал, а что говорил, никто не понял; ибо он сам не знал, что говорил, но наконец раскрыл нагольную шубу и окончил сими словами: пускай мужик нагишом ходит, мы сами наги; ибо шубы мы носим на голом теле: износили кафтаны; просим нам отдать те, кои у нас были, как мы были пяти лет. Мы в них очень нарядны будем; нам теперь пятнадцать лет. Портные сего мальчика сочли за безумного, но услыша такий не обычный крик; и видя сих неугомонных мальчиков дерзость, поостановили свой спор и зачали их унимать, говоря им, что дурно им быть таким не признательным; что они пришли в изодранной рубашонке, а ныне у них уже шуба есть; что пятилетние кафтаны на пятнадцатилетних не лезут; да и черт знает, где те ветошечки; ибо мальчики недавно к хозяину пришли; что они должны слушаться дворецкого, что они лгут, будто их топить хотят, и для того заставляют шить мешок, а не кафтан; что сами видят, что мужик без кафтана на улице почти замерз; что сшив мужику кафтан, и они могут надеяться на милость хозяина, что одеты будут. Только им наперед ту милость заслужить должно, а не по пустому упорствовать.

Продолжение вперед сообщу.