Император

Те, кто живет с широко открытыми глазами, для кого весь мир — спектакль, а сами они — только зрители всего в нем происходящего, всего, что может взволновать, испытывают в течение всей жизни потребность как можно больше узнать, увидеть, почувствовать, и прошлое влечет их с не меньшей силой, чем настоящее.

Более того, многие остаются равнодушными к животрепещущим событиям сегодняшнего дня, между тем как картины истории глубоко волнуют их, влияют на их мировоззрение, будят в них фантазию, если они — художники или философы.

Наше время слишком близко к нам, слишком знакомо, до конца разгадано; все в нем слишком привычно, чтобы у нас появилось то своеобразное ощущение величия и необычности, какое мы порою испытываем, когда перед нашим взором встают образы минувшего.

Я захватил с собою на яхту с десяток книг, чтобы прочитать их во время своих скитаний вдоль побережья. Все это были книги, на которые я не успел даже взглянуть зимой, когда жизнь полна суеты. До чтения ли в Париже, когда нужно столько сделать, увидеть, услышать, пережить, перетерпеть! До чтения ли среди всего того, что завладевает нами, утомляет, поглощает нас без остатка и одурманивает?

Сначала я просмотрел два-три романа, и мне показалось, что я уже читал их лет пятнадцать-двадцать назад. Несколько научных книг утешили меня, ибо современная наука благодаря великим новаторам нашего времени отличается той особенностью, что открывает нам новые чудесные миры. Она изменяет наши представления, взгляды, нравы, историю и самую природу нашего ума; она переделывает человеческий род. Романист должен читать только научные книги, потому что, если он умеет понимать, то узнает из них, что с нами станется через сто лет, какие будут тогда у людей мысли и чувства. Исследования и открытия Герберта Спенсера, Пастера и других делают нас более наблюдательными, чем чтение величайших поэтов, ибо ставят перед нашим умом неожиданные, но реальные и точные гипотезы, которые завтра станут непреложными истинами, хотя впоследствии и будут заменены другими.

Я просмотрел также два или три томика исторических исследований, взятых с собой, и мое внимание привлекло заглавие: Никифор Фока, византийский император X века.

Византия! Если есть в истории слово, пробуждающее в мозгу феерические видения о таинственном, то Византия — именно такое слово. И о Византии X века мы ничего, вернее, почти ничего, не знаем.

Незнакомый нам великолепный город, громадная столица громадной империи, вечно враждующей то с мусульманами, то с северными соседями-христианами и нередко одерживающей победы; город, оглашаемый криками в дни триумфов и празднеств, полный фантастической роскоши и выставляемых напоказ пышных богатств, при перечислении которых взорам рисуются неправдоподобные картины; город изысканный и развращенный, варварский и набожный, окутанный тайной; необычайный город, средоточие всех человеческих инстинктов, всех пороков и добродетелей, величия и низости, находящийся вечно в брожении, стоящий на границе двух континентов, на перепутье двух цивилизаций, на стыке двух эпох мировой истории, когда разгоралась ожесточенная борьба креста с полумесяцем...

Прямо поразительно, каким образом удается ученым восстанавливать облик эпохи, разбирая полустертые надписи на камнях, пергаменте и медалях. Так сделал и Гюстав Шлюмберже, рассказавший нам о Никифоре Фоке.

Эта книга — научное исследование, но она интересна для всех, кто умеет, читая, видеть прошлое и отдаваться грезам, подобным сказке из Тысячи и одной ночи.

Война была тогда основным занятием, основной страстью, основной забавой, основным времяпрепровождением мужчин. Это не была наша скучная, ведущаяся по строгим правилам война, — то была война беспорядочная, красочная, хищническая, кровопролитная, полная ужасов, движений и блеска. В наши дни война заглушается громом орудий, тонет в их дыму. В те времена война озарялась пламенем «греческого огня», жидкого огня, который метали на врага византийские корабли. Автор увлекательно описывает опустошительное действие этого взрывчатого вещества, секрет которого еще не разгадан и которое наводило ужас на сарацинов. Это таинственное изобретение было занесено в Византию, по преданию, сирийцем Калиником в VII веке. Оно стало одним из важнейших государственных секретов и устрашало полунагих варваров Востока и Запада.

В ту эпоху, о которой повествует Шлюмберже, Византия особенно боялась вторжений и грабительских набегов критских сарацинов.

«Подобно чудовищной военной машине, Крит посылал каждую весну многочисленные флотилии легких, изумительно быстрых кораблей с черными парусами; пираты носились на них повсюду, сжигая города, грабя приведенное в ужас население и всякий раз исчезая с добычею и пленными, прежде чем подоспевал преследовавший их императорский флот».

Рассказ о злодействах пиратов-победителей, об изобретаемых ими жестокостях, о пытках, которым они подвергали пленных, страшен, но в то же время любопытен и полон своеобразия.

Тогда Византия послала против Крита самого знаменитого и удачливого из своих военачальников, Ники-фора Фоку, брат которого, Лев Фока, также был почти непобедимым полководцем.

Остановлюсь подробнее на завоевании этого острова, чтобы показать, как декоративна была война в те дни.

Нападающий флот насчитывал три тысячи триста кораблей всех размеров, на носу которых красовались башни и чудовищные бронзовые махины, выбрасывавшие греческий огонь.

Когда все это множество судов появилось перед Критом, с большим трудом найдя к нему дорогу, ибо ни один греческий кормчий давно уже не отваживался приближаться к этим грозным берегам, все холмы, господствовавшие над побережьем, оказались заняты сарацинскими войсками, пешими и конными. Отчетливо слышны были их крики, а белые одежды и оружие блестели на солнце.

Высадка на глазах этой грозной армии казалась невозможной, а порта на побережье не было. Но самые большие византийские дромоны подошли к берегу на веслах; когда они уткнулись в песок, их носовые части распахнулись, выдвинув наклонные сходни, и из чрева этих плавучих громадин вылетели галопом закованные в броню всадники, поскакали по берегу и атаковали мусульман, испуганных необычайным зрелищем.

Каким жалким кажется по сравнению с этим троянский конь — выдумка, которую Гомер обессмертил в своих стихах!

Осада продолжалась долго, и город казался неприступным, так как был защищен глубокими рвами, высокими и прочными стенами, которые ничто не могло ни пробить, ни разрушить. После нескольких месяцев ожесточенной борьбы и кровопролитных сражений Никифору Фоке удалось проделать в стене брешь с помощью хитроумного приема, часто применявшегося строителями той эпохи. Солдаты, работая терпеливо и искусно, подкопались под угол крепостной стены и подвели под нее огромный бревенчатый сруб из сухого леса. Все это подземное сооружение было обильно полито горючими веществами и маслами. Затем его подожгли, и оно вспыхнуло, как порох. Часть стены с двумя башнями обрушилась, засыпав ров.

Город был взят, и победители начали резню во всех кварталах, во всех домах, оставляя за собой трупы изуродованных мужчин, изнасилованных женщин и убитых детей...

Одержав многочисленные победы, Никифор стал императором, и Шлюмберже мастерски рисует нам портрет этого замечательного полководца. Необычайно сильный и крепкий, но некрасивый, неуклюжий, почти уродливый, солдат до мозга костей, грубый, суровый, не дававший самому себе никакой поблажки, легко переносивший тяготы войны, отчаянно смелый, он был молчалив, замкнут, угрюм, но отличался пылкостью характера. Несмотря на избыток физической силы и богатырское телосложение, он вел аскетический образ жизни; целомудрие было преобладающей чертой его натуры. После смерти жены он дал обет не знать больше женщин. Фока был очень дружен со святым Афанасием, с которым встретился при не совсем обычных обстоятельствах, и навсегда остался его почитателем, ревностным и фанатически преданным учеником.

Но, как всегда, завязалась романическая история. Появилась женщина, одна из тех, что неизбежно покоряют победителей и становятся владычицами могущественных стран: одной улыбкой они изменяют весь ход истории, порабощают непобедимых и вызывают катастрофу.

После смерти предшественника Фоки, императора Романа, остались двое детей и вдова, прекрасная Феофания, отцом которой, как говорили, был лаконийский трактирщик. Эта красавица, обольстительная, развращенная и порочная, завоевала сердце и ложе покойного государя своей чарующей прелестью, хотя неизвестно, с помощью каких уловок и каким образом она добилась этого.

Ей удалось обворожить и сурового солдата, ставшего преемником сластолюбивого Романа. Правда, Никифор, сделавшись византийским императором, повелителем огромной империи, велел Феофании покинуть царский дворец и сослал ее в Петринский замок, запретив отлучаться оттуда.

Но он, без сомнения, уже любил ее, ибо «спустя месяц с немногим после своего триумфального въезда в богохранимый город Никифор, до тех пор живший во дворце, как отшельник, в благочестивом и набожном уединении, решил, что его власть достаточно упрочена, и, вероятно, не в силах бороться со своей необузданной страстью, неожиданно сбросил личину и назначил на двадцатое сентября свое бракосочетание с Феофанией. Этот день должен был стать для него, простого солдата, великим днем, лучшим днем его жизни, и без того вознесшей его на вершину славы. Он добился одновременно власти над половиной мира и руки своей повелительницы».

Вот в чем весь интерес этой малоизвестной книги: в описании жизни триумфатора-полуварвара, человека, в одно и то же время грубого и гениального, набожного и порочного. Читая книгу Шлюмберже, видишь и понимаешь, какое наслаждение доставляла власть этим победителям, ни в чем не знавшим отказа, в эпоху варварской, но по-своему утонченной цивилизации, пышной и разъедаемой пороками.

Все, что последовало за этим бракосочетанием, необычайно интересно, в частности неожиданное противодействие патриарха Полиевкта, запретившего всемогущему императору переступать священный порог царских врат, как грешнику, который нарушил уставы церкви, вступив вторично в брак. Это проливает свет на любопытные религиозные догмы того времени. Полиевкт похож на средневекового служителя церкви, неуступчивого и смелого, ничего не боящегося, хотя его оружие — лишь набожность и вера, непоколебимая вера казуиста, которую трудно выразить словами. Однако он был вынужден уступить, так как все епископы империи съехались в столицу на коронацию, чтобы выпросить у императора милости.

Любопытны, интересны и другие многочисленные подробности, в особенности касающиеся необычного посольства во главе с епископом Кремоны Луитпрандом, отправленного к Никифору германским императором Оттоном I Великим. Конец книги также полон захватывающего интереса. Это развязка в духе Дюма-отца. Императрица, подвергшаяся грубому обращению со стороны Никифора, возненавидела его и вступила в заговор со своим любовником Иоанном Цимисхием, блистательнейшим полководцем византийской армии, попавшим в немилость у государя. И вот, точно в драме, подготовляется подлое убийство, заговорщики бурной ночью проникают во дворец, овладевают им, прячутся в императорской спальне. Однако, когда наступает условленный час преступления, они не находят Никифора в постели и, решив, что их выдали, считают себя погибшими. Но в конце концов они отыскивают императора. В тревоге, предчувствуя, вероятно, грозившую ему опасность, все более и более отрешаясь от мира, где столько обмана и низостей, суровый властелин Византии после продолжительной молитвы завернулся в старый плащ, принадлежавший некогда святому Михаилу Малеиносу, и лег под иконами Христа, богоматери и Иоанна Предтечи на тигровую шкуру, брошенную на пол.

Первый раз в жизни он спал, не положив подле себя оружия...

Рассказ об убийстве ужасен. Найдя Никифора, заговорщики набрасываются на него и осыпают его ударами. Он приподнимается, хочет защищаться. Лев Балантес ранит его в голову, которая была обнажена, так как шапка свалилась. Клинок врезался в лицо, рассек лоб, бровь и веко, не раскроив черепа. Иоанн Цимисхий, сидя на его ложе, поносит бранными словами связанного императора, который падает наземь, не держась более на ногах. Базилевс не отвечает. Он молит о помощи бога и матерь божию. Злодеи осыпают его оскорблениями, вырывают у него бороду, ломают челюсть, ударами эфесов выбивают зубы. И, так как все во дворце просыпаются, один из заговорщиков спешит пронзить насквозь тело, уже все исколотое кинжалами.

Так умер этот необычайный и великий человек, и его смертью кончается увлекательная книга, интересная, как восточная сказка, знакомящая нас с неведомой нам Византией.