Записки путешественника

Семь часов вечера. Раздается свисток. Поезд трогается. Он минует поворотный круг с грохотом, похожим на раскат грома в театре, и затем углубляется в ночь, пыхтя, выплевывая клубы пара, бросая красные отсветы на стены, заборы, леса, поля.

В купе нас шесть человек, по трое на каждой скамейке, под потолком горит фонарь. Против меня — полная дама и полный господин, по-видимому, старые супруги. В левом углу сидит горбун. Рядом со мной расположились молодожены, или, вернее, молодая пара. Женаты они или нет? Женщина хорошенькая, с виду скромная, но от нее слишком сильно пахнет духами. Что это за духи? Они мне знакомы, но названия я не припомню. Ах, да, «Испанская роза»! Но это мало что объясняет. Подождем.

Полная дама рассматривает молодую женщину с явной неприязнью, и это наводит меня на размышления. Полный господин закрывает глаза. Так рано? Горбун сжался в комок. Я даже не разберу, где у него ноги. Из-под греческой фески с красной кистью видны только блестящие глаза. Вскоре он закутывается в плед. Теперь его можно принять за маленький сверток, забытый на скамейке.

Бодрствует только пожилая дама, подозрительная, тревожная, словно ей поручено следить за порядком и нравственностью пассажиров.

Молодые люди сидят неподвижно, обернув колени одной и той же шалью; они молчат, глаза у них открыты. Женаты они или нет?

Я притворяюсь спящим и наблюдаю.

Девять часов. Полная дама больше не в силах бороться с дремотой, глаза у нее закрываются сами собой, она клюет носом, опускает голову на грудь. Готово. Она спит.

О сон, смешная и глупая тайна! Ты придаешь лицам нелепый вид, подчеркивая безобразие, свойственное человеческому роду! Ты обнаруживаешь все его недостатки, все изъяны, все пороки! Стоит тебе прикоснуться к любому лицу, и оно мгновенно превращается в карикатуру!

Я встаю и закрываю фонарь прозрачным синим чехлом. Затем тоже засыпаю.

Время от времени я пробуждаюсь, разбуженный остановкой поезда. Кондуктор выкрикивает название города, и поезд снова трогается.

Рассветает. Мы едем вдоль Роны, несущей свои воды в Средиземное море. Все спят. Молодые люди спят, обнявшись. Шаль соскользнула на пол, открыв ножку молодой женщины. Оказывается, она носит белые чулки! Это тривиально: значит, они женаты. Душно. Я открываю окно, чтобы проветрить купе. Холод будит всех пассажиров, за исключением горбуна, который храпит с присвистом под своим пледом.

При свете зарождающегося дня лица кажутся еще безобразнее.

Полная дама, красная, растрепанная, отвратительная, злобно оглядывает соседей. Молодая женщина смотрит, улыбаясь, на своего спутника. Не будь она замужем, она прежде всего посмотрелась бы в зеркало!

Марсель. Остановка — двадцать минут. Я завтракаю. Едем дальше. Вместо горбуна, сошедшего в Марселе, к нам сели два пожилых господина.

Обе супружеские пары — старая и молодая — вынимают свои припасы. Курица у одних, холодная телятина у других, соль и перец в бумажке, огурцы в платке, завязанном узелком, — словом, все как полагается, чтобы навеки внушить вам отвращение к пище. Нет ничего более вульгарного, грубого, невоспитанного, непристойного, чем есть в купе, где находятся другие пассажиры.

Если на дворе мороз, откройте окна! Если жарко, закройте их и выкурите трубку, хотя бы вы питали отвращение к табаку; пойте, лайте, совершайте любые непристойности! Снимите ботинки и носки и начните обрезать ногти на ногах; словом, постарайтесь сторицей воздать своим невоспитанным соседям за их бесцеремонность.

Предусмотрительный человек берет с собой пузырек бензина или керосина и, как только рядом с ним люди начинают обедать, выливает его содержимое на подушки. Все дозволено, все хорошо, чтобы расквитаться с невежами, которые отравляют вас запахом своей снеди.

Мы едем вдоль синего моря. Солнце льет потоки своих лучей на побережье, оживляемое видом прелестных городков.

Вот Сен-Рафаэль. А там, дальше, Сен-Тропез, крохотная столица пустынного, малоизвестного и чудесного края, называемого Мавританскими горами. Аржанс — большая река без мостов — отделяет от континента этот дикий полуостров, где путешественник за целый день не встретит подчас ни одной живой души, где деревни, прилепившиеся к скалам, остались такими же, как в старину, с их восточными домами, арками и низкими сводчатыми дверями, покрытыми резными украшениями. В этих очаровательных лесистых долинах не увидишь ни железной дороги, ни дилижанса. Лишь стародавняя колымага привозит сюда письма из Йера и Сен-Тропеза.

Поезд мчится на всех парах. Вот Канн, хорошенький городок, раскинувшийся на берегу двух заливов против островов Лерен. Если бы их присоединить к суше, получился бы настоящий рай для больных.

Вот залив Жуан; эскадра военных судов словно заснула на его поверхности.

Вот Ницца. Говорят, в городе имеется выставка. Надо, пожалуй, ее осмотреть.

Иду по бульвару, похожему на болото, и, поднявшись на возвышенность, оказываюсь перед зданием, довольно безвкусным по архитектуре, — оно похоже на дворец Трокадеро в миниатюре.

Внутри — среди хаотического нагромождения ящиков — несколько праздношатающихся.

Выставка уже давно открыта, но готова будет, очевидно, не раньше чем через год. В залах было бы хорошо, но... они не отделаны.

Меня особенно привлекают два раздела: «Гастрономический» и «Изящных искусств». Вижу засахаренные фрукты из Граса, драже, тысячи лакомых вещей... Но, увы... они не продаются... На них можно лишь любоваться... Это сделано для того, чтобы не подрывать городской торговли! Выставлять сласти только на радость зрителям, ибо отведывать их запрещено, — вот поистине остроумнейшее изобретение человеческого разума!

Раздел изящных искусств... еще не готов. Все же несколько зал открыты, и там выставлены прекрасные пейзажи Арпиньи, Гийеме, Ле Пуатвена, великолепный портрет мадмуазель Алисы Рено кисти Курту а, чудесное полотно Беро и т. д. ...Остальное... увидим после распаковки ящиков.

Считая, что надо все видеть, когда осматриваешь город, я решаю побаловать себя необычной прогулкой и направляюсь к воздушному шару г-на Годара и К0.

Дует мистраль. Аэростат беспокойно раскачивается на ветру. Затем слышится как бы выстрел. Это рвутся канаты, которыми он привязан. Доступ на огороженную территорию закрывается. Меня выставляют вон.

Я влезаю в свой экипаж и смотрю.

Каждую минуту со странным звуком лопаются одна за другой оставшиеся привязи, и коричневый шар силится вырваться из удерживающей его сетки. Затем неожиданно от сильного порыва ветра огромный аэростат дает трещину сверху донизу, и его оболочка падает на землю, дряблая, ненужная, безжизненная.

Проснувшись на следующее утро, я прошу принести мне местные газеты и читаю не без удивления: «Из-за бури, свирепствующей на побережье, администрация свободных и привязных аэростатов города Ниццы была вынуждена отдать приказ о выпуске газа из самого большого воздушного шара.

Систему мгновенного выпуска газа, примененную г-ном Годаром, можно считать одним из новшеств, делающих честь этому изобретателю».

Ну и ну!

Бедные доверчивые читатели!

Средиземноморское побережье — настоящее Эльдорадо аптекарей. Надо быть миллионером, чтобы купить коробочку пилюль от кашля у этих зазнавшихся коммерсантов, которые продают ягоды крушины по цене брильянтов.

Из Ниццы и Монако можно проехать по дороге Корниш, идущей над берегом моря. Трудно представить себе что-либо красивее этой дороги: она огибает заливы, проходит под скалистыми навесами, бежит и вьется по склонам гор среди дивной природы.

Вот на вершине скалы — Монако, а сзади Монте-Карло... Я понимаю, что страстные игроки обожают этот хорошенький городок. Но как он уныл и скучен для тех, кто не любит рулетку! Ведь, кроме игры, здесь не найдешь никаких зрелищ, никакого развлечения.

Немного дальше лежит Ментона, самый теплый курорт на побережье, куда стекается масса больных. Здесь зреют апельсины и выздоравливают чахоточные.

Я возвращаюсь в Канн ночным поездом. В моем купе едут две дамы и марселец, упорно рассказывающий о железнодорожных драмах, убийствах и кражах.

— ...Я знавал одного корсиканца, сударыня, — говорит он, — который ехал в Париж с сыном. Это было давно, в начале открытия линии Париж — Лион — Средиземное море. Я сел в вагон вместе с ними, ведь мы были друзьями, и вот поезд тронулся.

Сыну было двадцать лет, он не мог прийти в себя от изумления при виде бегущего поезда и все время стоял, высунувшись в окно, чтобы удобнее было смотреть. Отец то и дело говорил ему: «Матео, будь осторожен, не высовывайся так, а то можешь ушибиться». Но парень даже не отвечал.

Я говорил отцу:

«Да оставь ты его в покое, раз это его забавляет!»

Отец твердил свое:

«Ну же, Матео, не надо так высовываться!»

Но так как сын не откликался, он схватил его сзади за пиджак и потянул к себе.

И вдруг тело Матео упало к нам на колени. У него не было головы, сударыня... Ее отрезало при проезде через туннель. Кровь, и та уже не шла. Она вся вытекла по дороге...

Одна из дам глубоко вздохнула, закрыла глаза и повалилась на свою соседку. Она потеряла сознание...