Ответ альберу вольфу подонки

Альбер Вольф, горячо критикуя направление молодой литературной школы, упрекает ее представителей в том, что они изображают лишь подонки общества, и справедливо указывает: «Однако под этими словами следует подразумевать не только воров и проституток, которым в этой литературе присвоили благозвучные наименования «жулья» и «девок». Подонки возникают всюду, где начинается деградация характера, где вырождается честь. Это понятие может относиться к любому классу. Какой простор для наблюдений романиста! Имеются подонки аристократии, подонки буржуазии, подонки представителей мира искусств, финансистов, рабочих».

Останавливаясь лично на мне, г-н Вольф упрекает меня в том, что я на прошлой неделе не ответил искренне Франсиску Сарсэ.

Но я, отбросив в сторону личности, требовал для романистов полной свободы в выборе сюжетов. Сейчас же, с разрешения г-на Вольфа, я готов полностью присоединиться к нему в вопросе о подонках.

«Подонкомания», действительно свирепствующая ныне, является лишь чрезмерно бурной реакцией против преувеличений предшествовавшей ей идеалистической литературы.

Нынешние романисты стремятся писать книги, правдиво отражающие действительность. Не так ли? Но если бы этот принцип, этот художественный идеал (а у каждой эпохи имеется свой идеал) был признан всеми, то исключительное и непрерывное изучение одних только так называемых «подонков» стало бы столь же нелогичным, как и постоянное изображение поэтически совершенного мира.

Какая разница оказалась бы между произведением, где все действующие лица — ходячая добродетель, и другим, где все они низки и преступны? Никакой. И в том и в другом случае налицо пристрастие либо к добру, либо ко злу, не имеющее ничего общего с задачей художника изображать жизнь такой, как она есть, то есть быть более справедливым, более точным, более правдоподобным, чем сама жизнь.

Наши деды подразумевали под романом такое литературное произведение, где можно было найти то, что в жизни случается лишь изредка, ее гримасы, необычные и запутанные ситуации. С помощью романов создавался особый мир, не сходный с действительным, но доставляющий удовольствие воображению. Эту литературную школу называли идеалистической.

Теперь же из романа в нынешнем смысле этого слова стремятся изгнать все исключительное. Пытаются, если можно так сказать, найти среднее арифметическое человеческих поступков и философски их обобщить; иначе говоря, хотят извлечь те общие идеи, которые лежат в основе наиболее часто встречающихся событий, обычаев, нравов, жизненных ситуаций.

Отсюда — необходимость беспристрастного наблюдения, свободного от предвзятых взглядов.

В жизни бывают неожиданности, которые романисту не следует вводить в свои произведения, если он избрал реалистический метод. Бывает даже, что его искусство повелительно требует пожертвовать строгой истиной для более простой, но более логичной правдоподобности.

Так, нередко происходят несчастные случаи: люди гибнут при крушениях поездов, тонут в море; на прохожего от порыва ветра может свалиться дымовая труба. Но какой романист новой школы позволит кому-либо из своих главных героев погибнуть в середине книги от такого неожиданного происшествия?

Жизнь всякого человека можно рассматривать, как роман; поэтому каждый раз, когда человек погибает по воле несчастного случая, природа внезапно обрывает повествование. Однако мы не вправе подражать тут природе; мы должны выбирать только среднее, только общее.

Следовательно, замечать во всем человечестве только один класс людей, будь то высший класс или низший, замечать чувства только одной категории, события только одного порядка будет признаком узости ума, интеллектуальной близорукости.

Бальзак, которого цитируем мы все, к какой бы школе мы ни принадлежали, ибо его ум столь же многосторонен, как и глубок, — Бальзак видел в человечестве не отдельных людей, а их группы, не отдельные факты, а их совокупности и объединял в целые серии и людей и их страсти.

Если сейчас мы как будто злоупотребляем микроскопом и изучаем все одних и тех же козявок людской породы — тем хуже для нас. Это доказывает, что более широкий кругозор нам недоступен.

Но не будем беспокоиться. Реалистическая литературная школа мало-помалу расширит рамки своих наблюдений и освободится от всякой предвзятости.

В сущности, если присмотреться поближе, упорное стремление изображать «подонки» является лишь протестом против векового засилья идеалистической школы.

С незапамятных времен существование сентиментальной литературы покоилось на убеждении, что имеются какие-то особенно благородные и поэтичные чувства и явления и что только эти чувства и явления могут быть источником сюжетов для писателей.

В течение веков поэты воспевали только звезды, девушек, весну и цветы; на сцене даже низкие страсти — ненависть, ревность — превращались во что-то возвышенное и величественное.

Теперь над певцами утренней зари только смеются, ибо стало понятно, что для искусства равноценны все стороны жизни, всё, что в ней встречается. Но, сделав это открытие, писатели принялись — быть может, в силу инстинктивной реакции — изображать противоположное тому, что до тех пор восхваляли. Когда этот кризис пройдет (а он уже близится к концу), романисты будут беспристрастно и справедливо оценивать людей и события, и творчество каждого писателя, в меру его таланта, охватит все наиболее типичные проявления жизни.

Именно для того, чтобы освободиться от литературных предрассудков, стали создавать другие предрассудки, совершенно им противоположные.

И если существует девиз, которым должен руководствоваться современный романист, девиз, излагающий в нескольких словах его стремления, то вот он:

«Я стремлюсь к тому, чтобы ничто человеческое не было мне чуждо».