Письмо из африки

Джельфа, 10 августа [1881 г.]

Уважаемый господин директор,

Я узнал, что несколько алжирских газет довольно резко отозвались о моих алжирских очерках. Но так как я почти все время был в пути, ни одна из статей не попалась мне на глаза. Я лишь слышал о них от посторонних лиц, и мне очень трудно судить об их содержании.

Вот, однако, те пункты, по которым я, очевидно, подвергся наиболее жестокой критике. Я писал, что в Алжир стекаются авантюристы со всего света. Одна из местных газет ответила мне на это: «Сами вы авантюрист!» Этот довод восхитителен и открывает передо мной большие перспективы. Ввиду того, что я намерен критиковать также отвратительную алжирскую кухню, я, вероятно, вскоре увижу в газетах другие оскорбления и, конечно, содрогнусь, узнав, что я плохой повар и даже отвратительный парикмахер, если осмелюсь негодовать на то, как меня здесь подстригли. Но вернемся к существу дела. Я утверждаю, что стоит провести полдня с умным и любящим свою родину алжирцем, и вы услышите от него горячий и, быть может, не лишенный основания протест против иностранных авантюристов, наводнивших страну.

Чего только не говорят здесь об испанцах, заселивших всю Оранскую провинцию, о некоторых итальянцах, богатство которых дорого обходится беднякам, и о евреях-космополитах, которых арабы, вероятно, не замедлили бы перебить вслед за испанскими торговцами альфой, если бы французам случилось внезапно покинуть страну!

Разрешите мне сделать небольшое отступление по поводу резни испанских колонистов. Я только что побывал в местности, где они жили, и много слышал о них от людей вполне беспристрастных, горько сожалеющих о бегстве уцелевших испанцев. И вот в чем я убедился: если испанцы были перебиты, это произошло скорее всего по их собственной вине.

Из истории известно, как ведут себя испанцы в завоеванной стране, с какой бесчеловечной жестокостью они относятся к побежденным.

Поэтому я нисколько не сомневаюсь, что и в Алжире они придерживались своих национальных обычаев: притесняли арабов, присвоили принадлежавшие им земли и лишили их работы, захватив в свои руки весь сбор альфы. Перебили испанцев как раз те племена, среди которых они жили, а вовсе не всадники Бу-Амамы. И, однако, ни один француз не был убит, проходящая здесь железная дорога не была повреждена, и лица, вынужденные по служебным делам бывать в этой местности, уверяли меня, что чувствовали себя в большей безопасности среди восставших племен, чем среди испанцев, живших обособленно на высоких плато. Впрочем, здесь нет ничего удивительного. Испанские эмигранты были по большей части отбросами общества. А общее правило таково, что родину обычно покидают отнюдь не лучшие ее представители. Приблизительно то же думают, как мне кажется, и некоторые испанцы, издавна обосновавшиеся в Алжирской провинции и сумевшие завоевать всеобщее уважение.

Вот почему я утверждаю, что требования Испании, в принципе якобы справедливые, в действительности не столь уж обоснованы.

Однако если бы французы, прельстясь деньгами, которые можно нажить на обработке альфы (в мастерских Айн-эль-Хаджара женщинам платят до пяти франков в день), если бы французы, прельстясь барышами, в свою очередь, массами эмигрировали в Алжир, испанцы заговорили бы иначе, ибо их беглецы ожидают лишь разрешения между Францией и Испанией вопроса о возмещении убытков, чтобы немедленно вернуться обратно и в еще большем числе, чем прежде.

Меня упрекнули также за слова о том, что Франция посылает в Алжир недостойных чиновников. Оказывается, теперь положение изменилось. Тем лучше. Мне хотелось бы только знать, было это или не было и не находилась ли долгое время колония под властью многочисленных администраторов, которых не удалось пристроить в метрополии.

В сущности, я подвергся осуждению прежде всего за симпатию, с первого взгляда внушенную мне арабами, и за возмущение, охватившее меня при виде применяемых к ним методов цивилизации.

В Париже мы даже понятия не имеем о том, что здесь думают. Нам попросту кажется, что установление гражданской власти знаменует собой начало нового, более мягкого образа правления. Увы, как раз наоборот: в глазах большинства французов, обосновавшихся в Алжире, это сигнал к истреблению арабов. Газеты, наиболее враждебно относящиеся к созданию бюро по арабским делам, то и дело помещают статьи под такими заголовками: «Довольно с нас арабофилов!», — что равносильно возгласу: «Да здравствуют арабофаги!» Они выдвигают даже девиз: «Истребим арабов!» — а под ним подразумевается: «Убирайся вон, а я займу твое место!» Кто так говорит? Да французы, живущие в столице Алжира и управляющие делами колонии по поручению правительства! Они никогда не видели иных арабов, кроме чистильщиков сапог, они занимаются колонизацией, не выходя из комнаты, а цивилизацию насаждают, облачившись в гандуру.

Ездили ли они по стране? Никогда. Провели ли хотя бы неделю в военном округе, а затем неделю — в общине, возглавляемой гражданским администратором, чтобы видеть, как осуществляются эти два принципа управления? Никогда. Они кричат: «Арабами нельзя управлять, их надо оттеснить в пустыню, перебить или изгнать — середины не существует!»

И вот вы отправляетесь в глубь страны, имея о ней предвзятое представление, внушенное алжирскими газетами. Вы приезжаете в военный округ и являетесь в бюро по арабским делам к одному из тех офицеров, которые слывут людоедами, извергами, разбойниками!!! И что же? Вы встречаете обаятельного, образованного, разумного, мягкого человека, преисполненного жалости к арабам. Он говорит вам: «Арабы — это дети, они повинуются вам с первого же слова. С ними можно сделать все, что угодно, надо только уметь к ним подойти». И знаете, как поступают офицеры из туземных бюро? Они защищают арабов от притеснений и репрессий колонистов.

Тогда вы говорите себе: «Ага, понимаю, офицеры взяли на себя новую роль, чтобы досадить гражданским властям. Ну что же, это согласно с правилами войны. Посмотрим же, что делается в соседней лавочке». И вы отправляетесь в общину, управляемую штатским администратором. На ваши вопросы он отвечает: «Да, мои взгляды сильно изменились с тех пор, как я приехал сюда. Пока я жил в столице Алжира, я думал иначе. Оказывается, с арабами можно сделать все, что угодно, надо только проявить твердость, благожелательность и быть умеренно строгим, но справедливым. Народ этот очень послушен и охотно выполняет любую повинность. В нем много детского. Надо только уметь к нему подойти».

Вы удивлены, вы восклицаете: «Значит, на нас лежит огромная вина! Этот народ, оказывается, требует лишь тщательного наблюдения, а французы, живущие в столице Алжира, требуют ни больше, ни меньше, как его истребить или изгнать в пустыню; их даже не касается, кто его потом заменит».

Арабы восстают, говорят мне. Но разве не правда, что принадлежащие им земли отнимают, выплачивая владельцам лишь одну сотую стоимости?

Арабы восстают. Но разве не правда, что без всякого основания и даже без всякого повода у них отбирают земли стоимостью в шестьдесят тысяч франков, выдавая ежегодно в виде компенсации сумму в триста франков?

За арабами признано право передвижения по территории, покрытой лесами. Ведь для них это единственная возможность пасти свои стада, когда трава в долинах выжжена солнцем и когда горный массив Телль бывает для них закрыт. Но разве не правда, что лесное ведомство, самое придирчивое и самое несправедливое из всех алжирских ведомств, превратило почти все леса в заповедники и возбуждает дело за делом против несчастных туземцев, если их козы случайно перейдут установленную границу, которую способен определить лишь наметанный глаз лесничего?

Что же получается? Горят леса.

Они горят в настоящее время повсюду: тысячи гектаров испепелены, целые области уничтожены огнем. Поджигателей видели только издали, но колонисты уже кричат: «Надо истребить туземцев!» Однако народ восстает именно тогда, когда его пытаются истреблять.

В бюро по арабским делам нет ни одного офицера, который думал бы иначе и не высказывал при случае то, что я сейчас говорю.

Но компетентные лица, те, что не выезжают из столицы Алжира, видят лишь ошибки и преступления арабов. Они без устали повторяют, что арабский народ свиреп, нечист на руку, склонен ко лжи, скрытен и дик. Все это верно. Только рядом с недостатками надо видеть и достоинства.

Может быть, я и сам поддался бы влиянию этих рьяных французов и стал бы в конце концов на их сторону, но мне неожиданно попалась в местной газете желчная статья о том, что в Париже решено основать общество для защиты алжирских туземцев.

Во главе этого общества стоят такие люди, как Лессепс, Шельхер, Элизе Реклю и другие.

Итак, туземцы нуждаются в защите; значит, кто-то их угнетает. Кто же? Очевидно, не мы с вами. В таком случае, это французские колонисты. Право, если такие люди, как Лессепс и Элизе Реклю, считают, что надо спасать алжирский народ, значит, действительно настало время прийти ему на помощь.

Здесь, в глубине страны, на юге той провинции, где я нахожусь, французы, приехавшие из столицы Алжира, безоговорочно признают пользу этого общества.

Я писал также, что, побывав в Алжирской провинции, теряешь представление о законе и праве. Это настолько верно, что я и сам не мог удержаться от смеха при виде того, как кучер, купив у араба двух куропаток, заплатил за них не деньгами, а палочными ударами. Здесь встречаешь так много несправедливости, что привыкаешь к ней. Но я готов побиться об заклад, что любой француз, проживший, как это сделал я, двадцать дней в палатке среди арабов и посетивший разные племена, будет возмущен до глубины души тем, что здесь творится.

И, однако, в бюро по арабским делам царит дух справедливости, очень меня удививший; гражданские власти настроены точно так же. Но что поделаешь? Привычка укоренилась, а из столицы Алжира ей только потакают.

Извините меня за это длинное письмо. Я отправляюсь в оазис Лагуат, а затем проеду вдоль южных границ провинций Алжира и Константины через Айн, Риш и Бу-Саада. Говорят, что племена там неспокойны и что волнения ожидаются в конце Рамадана. По возвращении я не замедлю рассказать вам об этой почти не исследованной стране, карт которой и то не существует. Офицеры из бюро по арабским делам — единственные люди, которые знают ее. С двумя такими офицерами я и уезжаю.