Китай и япония

Одна из наших самых видных светских дам недавно устроила нашумевший вечер, на котором два интересных путешественника, один — одаренный рассказчик, другой — талантливый художник, описали жизнь в Японии перед собравшимися вокруг них зрителями и слушателями.

Япония сейчас в моде. В Париже нет ни одной улицы, где не было бы лавки с японскими товарами; нет ни одной хорошенькой женщины, у которой будуар или гостиная не были бы набиты японскими вещицами. Японские вазы, японские ткани, японские шелка, японские игрушки, коробки для спичек, чернильницы, чайные сервизы, тарелки, даже платья и прически, драгоценности, стулья — все в наше время идет из Японии. Это больше чем нашествие, это перерождение вкуса; японская безделушка приобрела такую ценность и прибывает к нам в таких количествах, что уничтожила безделушку французскую. Впрочем, это и к лучшему, ибо все те очаровательные пустячки, которые раньше делались во Франции, теперь сохранились только как «предметы старины»; в самом Париже в наши дни делают лишь отвратительные маленькие безделушки, вычурные и аляповатые. Могут спросить: но почему же? Гм, почему? Это объясняется, вероятно, тем, что фабрикант производит то, что лучше продается, он всегда отвечает вкусу большинства покупателей. Затем постоянный подъем новых слоев населения выносит на поверхность большое количество людей из народа, не обладающих художественным вкусом. Сколотив себе состояние, они приобретают обстановку, а так как наше утилитарное и тяжеловесное общество совершенно лишено вкуса, этого чутья, присущего утонченной породе людей, то мы видим, как в гостиных миллионеров выставляют множество вещей, при виде которых хочется заплакать, но эти вещи обладают той уродливой декоративностью, которая неизбежно пленяет дикарей и вчерашних выскочек, чьи потомки только лет через сто или двести приобретут утонченность, необходимую для того, чтобы ценить и понимать прелесть и изящество мелочей.

Истинные произведения искусства, создаваемые отдельными редкими талантами, не поддающимися влиянию окружающей их человеческой глупости, появляются вне всякой зависимости от моды или эпохи.

Но безделушка, это маленькое украшение этажерки, предмет, которым торгуют ежедневно, откликается на все изменения общественного вкуса. И так как в данный момент во французском обществе господствует и процветает вкус рядового обывателя, то все те, в ком еще сохранилось немного прежней тонкости, находя в магазинах лишь предметы, приспособленные к вкусам торжествующей деревенщины, набросились на прелестные, тонкие, изящные и дешевые японские вещицы.

Нашествие и господство обывательского вкуса, неизбежное в каждой республике, опирающейся на большинство, а не на интеллектуальную верхушку, превратило нас в народ богатый, но лишенный изящества, индустриальный, но чуждый тонкости и ума, могущественный, но не господствующий. И вот теперь последнее прибежище «прекрасного», сама Япония, высшая надежда коллекционеров, перенимает наши нравы, наши обычаи, нашу одежду, и сам Иеддо скоро будет похож на какую-нибудь префектуру в округе Сены-и-Уазы. Тогда прощайте вышитые шелковые платья, очаровательные и тонкие вещицы, изящные пустяки — все то, что можно назвать «одухотворенной безделушкой».

Да, Япония становится буржуазной, и напрасно, так как черный европейский костюм не к лицу маленьким японцам с пряничными лицами. Но если Япония теряет свою оригинальность и ее обитатели становятся восточными жителями квартала Батиньоль с трамваями, ульстерами и складными цилиндрами, то по крайней мере их соседи-китайцы остаются для нас неприступными в своей неподвижности: они отказались от прогресса, после того как их предки, современники Авраама, открыли буссоль, книгопечатание, может быть, даже фонограф и, как говорят, паровой двигатель. Они разрушают строящиеся железные дороги и, восставая против наших нравов, обычаев и законов, презирают нашу деятельность, нашу промышленность, наших людей и живут и до скончания веков будут жить так, как жили их предки, делая свои чудесные расписные вазы, самые красивые на свете.

Китай — это загадка земли. Какой рок тяготеет над ним, какой неведомый всемогущий закон сковал этот народ, который еще в те времена, когда наши праотцы лепетали на несвязном языке, не имевшем ни грамматики, ни письменности, уже знал то, что наши ученые открывают только сегодня? Чего стоят рядом с ними японцы, бездарные подражатели Европе! Идеал каждого японца — это стать инженером, всеобщая мечта со времен Скриба. Но один поэт вложил в уста китайца следующие слова:

Повсюду — мир... Царит рутина...

Любовь, вражда и бог — к чему?

Покой империи Срединной —

Отрада сердцу и уму.

В литературе без натяжки

Я стал персоной не простой:

Ношу рубиновые пряжки,

На шапке — шарик золотой.

Это скромное честолюбие, нашедшее себе удовлетворение в рубинах и золотом шарике, не является ли свойством, присущим истинному мудрецу?

Недавно нам рассказали историю японского театра. Китайский театр не менее интересен.

Как и нравы этого странного народа, он не изменялся на протяжении многих веков: пьесы, восхищающие в наши дни мандаринов с золотым шариком, в свое время восхищали их отцов, как и отцов их отцов.

Представления даются обычно в передвижных помещениях, которые быстро складываются и разбираются; поэтому в Срединной империи совершенно не знают роскошных украшений, пышных постановок и разнообразия декораций.

Места в центре зала, соответствующие нашему партеру, бесплатны. На них садится кто хочет. Придет ли время, когда и у нас в театрах, субсидируемых государством, будут бесплатные места для бедных, но образованных людей? О демократическая республика!

Полицейскую службу у входа в театр в Китае несут полицейские офицеры, вооруженные кнутами; и когда плотная, колышущаяся толпа не пропускает носилки со знатными китайскими красавицами, достаточно свистнуть гибкому бичу, чтобы сейчас же очистился проход.

Идущие у них пьесы очень напоминают наши средневековые романы. В них рыцари вступают в жестокие поединки и освобождают дам, заключенных в хрустальные башни. Затем следует свадьба, сопровождаемая турнирами, увеселениями и празднествами.

Кроме того, китайцы обожают пантомиму, очаровательный жанр, которым у нас пренебрегают; у них он приобрел большое значение.

Китайские пантомимы полны философских аллегорий. Вот одна из них.

Океан, омывая своими волнами побережья, влюбился в Землю и, чтобы добиться ее благосклонности, предложил ей в дар все богатства своих владений. И к восхищению зрителей из морских глубин выходят дельфины, тюлени, касатки, чудовищные крабы, устрицы, жемчуга, живые кораллы, губки, тысячи других животных и растений и следуют, танцуя с характерными для них движениями, за громадным и великолепным китом.

Земля же, чтобы отблагодарить за эту любезность, преподносит то, что создает она: львов, тигров, слонов, орлов, страусов, всевозможные деревья. Начинается грандиозный балет, полный неудержимого веселья и восхитительной фантазии. Под конец кит подходит к публике, вращая глазами. Он кажется больным, зевает, разевает пасть... и выпускает в партер струю воды шириной с реку, наводнение, потоп! А публика стучит ногами, аплодирует и кричит: «Прелестно, очаровательно!» — что по-китайски звучит: «Хао! Кунг-хао!»

Исторические пьесы также пользуются большим успехом.

В них редко соблюдаются три единства, предписанные Буало, ибо действие охватывает подчас целое столетие или период целой династии. Автор без стеснения переводит своих героев из одного места в другое. Например, герой должен совершить длинное путешествие. Так как декорация не меняется, то надо найти другой прием. И вот актер садится верхом на палочку, берет в руку кнутик и, махая им, обегает два-три раза вокруг сцены, а сам поет песенку, в которой описывает проделанный им путь; затем останавливается, ставит палку в угол, а кнут — в другой и продолжает свою роль.

Действующими лицами бывают иногда Луна или Солнце; они рассказывают друг другу события, произошедшие во Вселенной, галантные похождения звезд, мимолетные любовные приключения комет, а иногда к ним приходит в гости с Земли какой-нибудь принц и наблюдает с небесных высот, что делается в его государстве, в то время как гром, в виде клоуна с топором в руке, прыгает, топает, скачет и ломается.

«Игра китайских актеров, — пишет один путешественник, — не уступает игре европейских, если не превосходит ее. Ни один из наших актеров не прилагает столько стараний, чтобы подражать реальной жизни во всем ее разнообразии, со всеми ее самыми тонкими и незаметными оттенками».

Разве это не точное определение того, что в наши дни во Франции называют «натурализмом» в театре?

Полишинель существует в Китае с самых древних времен, ибо все известно этому странному народу, быть может, потому и застывшему в неподвижности, что он когда-то развивался слишком быстро и истратил всю свою энергию еще до того, как началась наша история.

Два больших поэта, Теофиль Готье и Луи Буйле, воспели Китай в прекрасных стихах. Что может быть очаровательней этого признания в любви, пробуждающего нашу мечту? Оно должно было бы у всех храниться в памяти:

Сейчас я люблю уроженку Китая.

В фарфоровой башне, за белой стеной,

Живет китаянка... Бакланы, летая,

Кричат суетливо над Желтой рекой.

Глаза ее узки и чуточку косы,

Мала ее ножка, лицо, как луна,

А кожа светлей кожуры абрикоса,

Кармином окрасила ногти она.

Воспеть она может не хуже поэта

Плакучую иву и персик в цвету,

И ласточка плечи красавицы этой

Порой задевает крылом на лету.

Или этот рассказ о нежной любви между цветком и птицей, который как будто впитал в себя всю поэзию, расцветшую в этой стране красок, где даже чувства покрыты эмалью, подобно вазам:

Цветок Инг-Ва, хоть мал, красив и пахнет чудно.

Растет он в Чинг-Ту-Фу, там, где зима тепла.

А птичка Тунг-Ванг-Фунг — с наперсток, так мала,

Что в чашечке цветка качаться ей нетрудно.

Она поет цветку, печальна и мила...

Цветок весь — пурпурный, и эта птичка тоже

Багряна, как заря, и показаться может,

Что песнь поет цветок, а птица расцвела.

Цветок с той птицею успели породниться

И по утрам росу одну и ту же пьют,

Друг друга полюбив, в согласии живут...

Завянет тот цветок — и погибает птица.

Не правда ли, сударыни, эти стихи восхитительны, и Лемерру следует поторопиться и дать нам поскорее полное собрание сочинений Луи Буйле?

Не правда ли также, что страна, вдохновляющая таких поэтов на такие стихи, одним этим заслуживает всяческого внимания? Пусть-ка мне укажут на что-нибудь подобное в Японии!