1 "Господи, Господи, зачем оставил меня?" - последние слова Христа; арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия.

ции, - если для нас не будут представлять никакой ценности человек, человеческая жизнь и человечество в целом, то самый безукоризненный ап­парат нашего интеллекта останется мертвой машиной без мотора. Сам по се­бе он в состоянии лишь дать нам средство к достижению каким-то образом поставленной цели; но не может ни определить эту цель, ни отдать приказ к ее достижению. Если бы мы были нигилистами типа Мефистофеля и считали бы, что "нет в мире вещи, стоящей пощады", - мы могли бы нажать пусковую кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило нормам нашего разумного поведения.

Только ощущение ценности, только чувство присваивает знак "плюс" или "минус" ответу на наш "категорический самовопрос" и превращает его в им­ператив или в запрет. Так что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а из прорывов той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих сло­ях, лишь косвенно доступных человеческому разуму, унаследованное и усво­енное образуют в высшей степени сложную структуру, которая не только состоит в теснейшем родстве с такой же структурой высших животных, но в значительной своей части попросту ей идентична. По существу, наша отлич­на от той лишь постольку, поскольку у человека в усвоенное входит культурная традиция. Из структуры этих взаимодействий, протекающих почти исключительно в подсознании, вырастают побуждения ко всем нашим поступ­кам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом подчинены управле­нию нашего самовопрошающего разума.

Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, понятие красоты, стремление к художественному творчеству и к научному познанию. Человек, избавленный от всего так сказать "животного", лишенный подсознательных стремлений, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь не анге­лом, скорее наоборот!

Однако нетрудно понять, каким образом могло утвердиться мнение, будто все хорошее - и только хорошее, - что служит человеческому сообществу, обязано своим существованием морали, а все "эгоистичные" мотивы челове­ческого поведения, которые не согласуются с социальными требованиями, вырастают из "животных" инстинктов. Если человек задаст себе категори­ческий вопрос Канта:" Могу ли я норму своего поведения возвысить до уровня естественного закона или при этом возникло бы нечто, противореча­щее разуму?" - то все поведение, в том числе и инстинктивное, окажется в высшей степени разумным; при условии, что оно выполняет задачи сохране­ния вида, ради которых было создано Великими Конструкторами эволюции. Противоразумное возникает лишь в случае нарушения какого-либо инстинкта. Отыскать это нарушение - задача категорического вопроса, а компенсиро­вать - категорического императива. Если инстинкты действуют правильно, "по замыслу конструкторов", вопрос к себе не сможет отличить их от Ра­зумного. В этом случае вопрос: "Могу ли я возвысить норму моих поступков до уровня естественного закона?" - имеет бесспорно положительный ответ, ибо эта норма уже сама является таким законом!

Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, вытаскивает его, исс­ледует норму своего поступка и находит, что она - будучи возвышена до естественного закона - звучала бы примерно так: "Когда взрослый самец Нолю 5ар1еп8 видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от которой он может его спасти, - он это делает". Находится такая абстрак­ция в каком-либо противоречии с разумом?

Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если бы он на самом деле занял­ся этими рассуждениями, ребенок давно бы уже утонул, прежде чем он прыг­нул бы в воду. Однако человек - по крайней мере принадлежащий нашей за­падной культуре - крайне неохотно узнает, что действовал он чисто инс­тинктивно, что каждый павиан в аналогичной ситуации сделал бы то же са­мое.

Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не следует, что этот "зверь в человеке" с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее искоренению. Существует одна человеческая реак­ция, в которой лучше всего проявляется, насколько необходимо может быть безусловно "животное" поведение, унаследованное от антропоидных предков, причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо челове­ческими и высокоморальными, но и на самом деле являются таковыми. Эта реакция - так называемое воодушевление. Уже само название, которое соз­дал для нее немецкий язык, подчеркивает, что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо человеческое, а именно - дух. Греческое слово "эн­тузиазм" означает даже, что человеком владеет бог. Однако в действи­тельности воодушевленным человеком овладевает наш давний друг и недавний враг - внутривидовая агрессия в форме древней и едва ли сколь-нибудь сублимированной реакции социальной защиты, В соответствии с этим, вооду­шевление пробуждается с предсказуемостью рефлекса во всех внешних ситуа­циях, требующих вступления в борьбу за какие-то социальные ценности, особенно за такие, которые освящены культурной традицией. Они могут быть представлены конкретно - семья, нация, Alma Mater или спортивная команда

- либо абстрактными понятиями, как прежнее величие студенческих корпора-

ций, неподкупность художественного творчества или профессиональная этика

индуктивного исследования. Я одним духом называю подряд разные вещи -

которые кажутся ценными мне самому или, непонятно почему, видятся такими

другим людям - со специальным умыслом показать недостаток избирательнос­ти, который при случае позволяет воодушевлению стать столь опасным.

В радражающих ситуациях, которые наилучшим образом вызывают воодушев­ление и целенаправленно создаются демагогами, прежде всего должна при­сутствовать угроза высоко почитаемым ценностям. Враг, или его муляж, мо­гут быть выбраны почти произвольно, и - подобно угрожаемым ценностям - могут быть конкретными или абстрактными.

"Эти" евреи, боши, гунны, эксплуататоры, тираны и т.д. годятся так же, как мировой капитализм, большевизм, фашизм, империализм и многие другие "измы". Во-вторых, к раздражающей ситуации такого рода относится и по возможности увлекающая за собой фигура вождя, без которой, как из­вестно, не могут обойтись даже самые антифашистски настроенные демагоги, ибо вообще одни и те же методы самых разных политических течений обраще­ны к инстинктивной природе человеческой реакции воодушевления, которую можно использовать в своих целях. Третьим, и почти самым важным фактором воодушевления является еще и по возможности наибольшее количество увле­ченных. Закономерности воодушевления в этом пункте совершенно идентичны закономерностям образования анонимных стай, описанным в 8-й главе: увле­кающее действие стаи растет, повидимому, в геометрической прогрессии при увеличении количества индивидов в ней.

Каждый сколь-нибудь чувствительный человек знает, какие субъективные ощущения сопровождают эту реакцию.

Прежде всего она характеризуется качеством чувства, известного под именем воодушевления. По спине и - как выясняется при более внимательном наблюдении - по наружной поверхности рук пробегает "священный трепет". Человек чувствует себя вышедшим из всех связей повседневного мира и под­нявшимся над ними; он готов все бросить, чтобы повиноваться зову Священ­ного Долга. Все препятствия, стоящие на пути к выполнению этого долга, теряют всякую важность; инстинктивные запреты калечить и убивать сороди­чей утрачивают, к сожалению, большую часть своей силы. Разумные сообра­жения, любая критика или встречные доводы, говорящие против действий, диктуемых воодушевлением, заглушаются за счет того, что замечательная переоценка всех ценностей заставляет их казаться не только не основа­тельными, но и просто ничтожными и позорными.

Короче, как это прекрасно выражено в украинской пословице: "Колы пра­пор в'эться, про голову нэйдэться".

С этими переживаниями коррелируются объективно наблюдаемые явления: повышается тонус всех поперечнополосатых мышц, осанка становится более напряженной, руки несколько приподнимаются в стороны и слегка поворачи­ваются внутрь, так что локти выдвигаются наружу. Голова гордо поднята, подбородок выдвинут вперед, а лицевая мускулатура создает совершенно оп­ределенную мимику, всем нам известную из кинофильмов, - "героическое ли­цо". На спине и по наружной поверхности рук топорщатся кожные волосы - именно это и является объективной стороной пресловутого "священного тре­пета".

1 "Wenn die Fahne fliegt, ist der Verstand in der Trompete!" (нем.). Мы дали приблизительный вариант украинской пословицы и будем призна­тельны читателям, которые помогут уточнить текст этой поговорки.

В священности этого трепета и в одухотворенности воодушевления усом­нится тот, кто видел соответствующие поведенческие акты самца шимпанзе, который с беспримерным мужеством выходит защищать свое стадо или семью.

Он тоже выдвигает вперед подбородок, напрягает все тело и поднимает локти в стороны; у него тоже шерсть встает дыбом, что приводит к резкому и наверняка устрашающему увеличению контура его тела при взгляде спере­ди. Поворот рук внутрь совершенно очевидно предназначен для того, чтобы вывести наружу наиболее заросшую сторону и тем усилить упомянутый эф­фект. Общая комбинация осанки и вздыбленной шерсти служит тому же "бле­фу", что и у горбящейся кошки: она выполняет задачу изобразить животное более крупным и опасным, чем на самом деле. Так что и наш "священный трепет" - это не что иное, как попытка взъерошить остатки некогда бывше­го меха.

Что переживает обезьяна при своей социальной защитной реакции, этого мы не знаем; однако вполне вероятно, что она так же самоотверженно и ге­роически ставит на карту свою жизнь, как и воодушевленный человек. Нет сомнений в подлинной эволюционной гомологии реакций защиты стада у шим­панзе - и воодушевления у человека; более того, можно очень хорошо представить себе, как одно произошло из другого. Ведь и у нас те ценнос­ти, на защиту которых мы поднимаемся с воодушевлением, имеют прежде все­го общественную значимость. Если мы припомним сказанное в главе "Привыч­ка, церемония и волшебство", покажется почти невероятным, что реакция, которая первоначально служила защите индивидуально знакомого, конкретно­го члена сообщества, все больше и больше брала под свою защиту над-инди­видуальные, передаваемые традицией культурные ценности, имеющие более долгую жизнь, нежели группы отдельных людей.

Если наше мужественное выступление за то, что нам кажется высочайшей ценностью, протекает по тем же нервным путям, что и социальные защитные реакции наших антропоидных предков, - я воспринимаю это не как отрезвля­ющее напоминание, а как чрезвычайно серьезный призыв к самопознанию. Че­ловек, у которого такой реакции нет - это калека в смысле инстинктов, и я не хотел бы иметь его своим другом; но тот, кого увлекает слепая реф­лекторность этой реакции, представляет собой угрозу для человечества:

он легкая добыча тех демагогов, которые умеют провоцировать раздража­ющие ситуации, вызывающие человеческую агрессивность, так же хорошо, как мы - разбираться в физиологии поведения наших подопытных животных. Когда при звуках старой песни или какого-нибудь марша по мне хочет пробежать священный трепет, - я обороняюсь от искушения и говорю себе, что шимпан­зе тоже производят ритмичный шум, готовясь к совместному нападению. Под­певать - значит класть палец в рот дьяволу.

Воодушевление - это настоящий автономный инстинкт человека, как, ска­жем, инстинкт триумфального крика у серых гусей. Оно обладает своим собственным поисковым поведением, своими собственными вызывающими стиму­лами, и доставляет - как каждый знает по собственному опыту - настолько сильное удовлетворение, что противиться его заманчивому действию почти невозможно. Как триумфальный крик очень существенно влияет на социальную структуру серых гусей, даже господствует в ней, так и инстинкт воодушев­ленного боевого порыва в значительной степени определяет общественную и политическую структуру человечества. Оно не потому агрессивно и постоян­но готово к борьбе, что разделено на партии, враждебно противостоящие друг другу; оно структурировано именно таким образом потому, что это предоставляет раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии. "Если бы какое-то вероучение на самом деле охватило весь мир,

- пишет Эрих фон Хольст, - оно бы тотчас же раскололось по меньшей мере на два резко враждебных толкования (одно истинное, другое еретическое), и вражда и борьба процветали бы, как и раньше; ибо человечество, к сожа­лению, таково, каково оно есть".

Таков Двуликий Янус - человек. Единственное существо, способное с во­одушевлением посвящать себя высшим целям, нуждается для этого в психофи­зиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей.

Се - человек!