1907-1914: Битва за россию

Либеральная историческая традиция XX века склонна была видеть Первую мировую войну как некую неприятность, политическую катастрофу, прервавшую правильное и в целом успешное развитие России. Соответственно, получается, что и революция 1917 года – всего лишь какая-то «чудовищная опечатка истории, которая вкралась ничуть не закономерно, ее могло и не быть» [628]. Политика в очередной раз «помешала» социально-экономическому развитию, «государственный интерес», требовавший участия в европейских коалициях, опрокинул благополучный, в общем, ход истории, сведя на нет усилия Витте и Столыпина.

Увы, Россия оказалась в войне 1914-1918 годов далеко не случайным участником. И сама война, и роль в ней петербургской империи были подготовлены предшествующим ходом событий, причем в первую очередь именно экономических.

Петербургское правительство не имело серьезных противоречий с Германией, но логика событий толкала его на конфликт с основными партнерами Берлина – Австро-Венгрией и Оттоманской Турцией. Стремление Российской империи овладеть проливами, связывающими Черное и Средиземное моря, вызвавшее несколько войн в XVIII и XIX веках, оставалось неизменным и в начале XX века. По словам Покровского, завоевание проливов – это «кардинальный вопрос русского торгового капитала» [629]. В прежние времена на пути России здесь неизменно оказывалась Англия. Однако к 1914 году ситуация радикально изменилась.

До 1905 года в Лондоне боялись русского вторжения в Индию. Больше того, когда в августе 1907 года было подписано англо-русское соглашение, урегулировавшее взаимоотношения сторон в колониальных вопросах, британские дипломаты не без изумления обнаружили, что в Петербурге боялись английского проникновения в Среднюю Азию через Афганистан не меньше, чем в Лондоне – русского нападения на Индию. Англичане «торжественно пообещали ничего подобного не предпринимать и позаботиться о том, чтобы из Кабула также не исходила угроза» [630].

С 1902 года действовал англо-японский договор, который гарантировал безопасность Индии в случае подобного развития событий. А после катастрофического поражения России в войне с Японией британская элита окончательно понимает, что ее страхи были совершенно неоправданными. Наступает потепление в англо-русских отношениях. Если Япония обеспечивала защиту британских интересов против России в Азии, то Россия должна была защитить интересы Британской империи в Европе от Германии. «Сердечное согласие» с Францией завершало построение коалиции. В этом блоке, получившем в русской литературе странное название «Антанта» (от фр. entente – согласие), каждый партнер имел собственный специфический интерес. Ставкой России были Проливы, которые англичане обещали отобрать у Турции. Надо сказать, что на сей раз Лондон честно попытался свое обещание выполнить: в 1915 году на турецкое побережье был высажен австралийско-новозеландский корпус (ANZAC). Однако операция по захвату Проливов закончилась поражением.

И все же стремление овладеть Проливами было не единственной и, возможно, не главной причиной, заставившей Россию не только вступить в мировой конфликт, но и оказаться одним из главных его инициаторов. Французско-русский военный союз против Германии был заключен уже в 1893 году на фоне крупномасштабных займов, предоставленных царскому правительству парижскими банкирами.

По словам советского историка Б.В. Ананьича, займы, которые Петербург получал на Парижской бирже с конца 80-х годов XIX века, это «фундамент, на котором вскоре было воздвигнуто и само здание франко-русского союза» [631]. Еще в 1888 году было взято 500 млн. франков, в 1889-м получено два новых займа на 2 млрд. франков, в 1890-1891 годах – уже пять займов общей суммой на 1,5 млрд. франков. На первых порах официальный Париж весьма сдержанно относился к размещению русских займов в стране. Однако постепенно там стало приходить понимание того, сколь ценные политические возможности открываются по мере того, как растет долг петербургской империи. В 1894 году французское правительство всячески усложняло процедуру допуска русских бумаг к котировке, ссылаясь на то, что тамошний финансовый рынок и без того ими переполнен. Что, кстати, было вполне справедливо: например, по данным за 1897 год на Парижской бирже русских фондов обращалось на сумму в 8 млрд. франков. Допуская размещение этих займов, правительство в Париже постоянно демонстрировало Петербургу, что речь идет о проявлении доброй воли, на которую надлежит отвечать встречными политическими и военными шагами.

Добрая воля Парижа не иссякала даже во время русской революции, когда многие на Западе полагали, что царский режим находится на грани падения. К рубежу веков Франция стала крупнейшим и надежнейшим кредитором Петербурга, как отмечали современники, «никакие политические события в России не могли поколебать ее доверия к царскому правительству» [632]. Собственно, именно политическая лояльность французского капитала по отношению к царизму гарантировала Парижу стратегические преимущества. В этом смысле заем 1906 года стал решающим. По мнению французского исследователя, он «позволил французскому капитализму утвердить свои позиции в России перед лицом немецкой конкуренции, при заинтересованной поддержке британского капитала, который, в свою очередь, уже занял прочные позиции в нефтяной индустрии Кавказа» [633].

Некоторые средства петербургское правительство получало и в Германии (в 1902 и 1905 годах). Германские займы имели ярко выраженный политический смысл – в Берлине пытались подорвать позиции Парижа. Увы, эти попытки не увенчались успехом. В Петербурге деньги брали, но от альянса с французами не отказывались.

XX век начался тяжелой промышленной депрессией, затронувшей как Запад, так и Россию. На фоне этой депрессии разворачивалась острая конкуренция капиталов. На русском инвестиционном рынке происходит жестокое столкновение французского и германского влияния. Если царское правительство давно и прочно было привязано к парижскому финансовому рынку, то в частном секторе развернулась борьба между немецкими и французскими банкирами.

Период 1900-1909 годов был временем, когда в обществе возникло ощущение, что промышленный капитал в России становится «национальным». Эту точку зрения разделял даже Покровский, ссылавшийся на общепринятую статистику, согласно которой акции предприятий, построенных на французские или бельгийские деньги, стали массово переходить в руки отечественной буржуазии. На самом деле картина была несколько сложнее. Приток иностранных инвестиций в 1900-1909 годах действительно резко сократился – сперва из-за экономического кризиса, а затем из-за политической нестабильности. Однако как только в 1909 году в России начался новый промышленный подъем, возобновился и приток капитала из-за границы, а вместе с ним начало вновь меняться и соотношение сил между иностранными и «национальными» собственниками. Даже в кризисный период 1903-1905 годов было основано 11 новых иностранных компаний с общим капиталом в 9,5 млн. рублей, а в 1906-1913 годах – уже 88 компаний с общим капиталом в 168,6 млн. рублей [634]. Как отмечает Вавилин, «сокращение прилива иностранных капиталов наблюдалось далеко не везде, а вместе с прежде вложенными они продолжали занимать почти такое же господствующее положение, как и в конце XIX в. До полного высвобождения русского капитализма от иностранной зависимости было еще далеко» [635].

При этом существенно, что даже в период кризиса иностранные инвестиции в Россию не прекращались. В то время, как деньги, вложенные в промышленность, возвращались на Запад, французский капитал продолжал активно осваивать банковскую сферу.

Борьба западных капиталов за русский финансовый рынок началась еще в XIX веке и велась с переменным успехом. Соперничество с Британской империей в Средней Азии затрудняло для России доступ к британскому финансовому рынку, а быстро растущая германская промышленность поглощала так много средств, что свободных капиталов в стране почти не оставалось. К тому же Бисмарк в 1887 году по политическим соображениям вынудил берлинские банки отказаться от облигаций русского государственного долга. В итоге российские бумаги размещались почти исключительно на Парижской бирже. Но в преддверии русско-японской войны германский финансовый рынок вновь открылся для России (что вполне соответствовало тогдашнему геополитическому раскладу).

В 1898-1899 годах петербургское правительство пыталось ослабить свою зависимость от Франции, обращаясь за деньгами в Лондон и Нью-Йорк, но не достигло успеха. «Следовательно, – отмечает Ананьич, – основным и почти единственным кредитором царизма оставалась опять-таки французская буржуазия. А поскольку успех экономической программы Витте зависел от постоянного притока капиталов, постольку непосредственным результатом неудавшейся попытки царизма получить возможность делать займы на международном рынке должно было явиться и действительно явилось дальнейшее усиление зависимости России от французской биржи» [636].

Революция 1905 года предоставила парижским банкам и министерству финансов новую возможность укрепить свои позиции в России. На фоне политической и военной катастрофы, потрясшей страну, правительство остро нуждалось в деньгах. Необходимые средства были найдены по всей Европе. К 1906 году был сформирован банковский пул, в котором участвовали финансисты из Англии, Голландии, Австрии, однако решающую роль сыграли опять французы. Причем частная инициатива шла рука об руку с поддержкой парижского правительства, без участия которого банкиры, пожалуй, не решились бы направлять свои деньги в сотрясаемую революцией страну. В итоге, правительству, явно утратившему доверие собственного народа, предоставили заем в 843,75 млн. рублей.

Витте характеризовал этот заем как «спасший Россию» [637]. Французский исследователь Р. Жиро формулирует результат данной операции куда более прагматично: «По крайней мере на два года царское правительство лишилось финансовой независимости» [638].

Заем 1906 года стал своего рода политической гарантией, предоставленной Парижем Петербургу. Понятно, что за такие подарки надо расплачиваться.

«Чрезвычайно показательно, – пишет Ронин, – что инициатива по широкому привлечению французского капитала в Россию принадлежала не русским, а французским банкам. После разгрома революции 1905 года и столыпинской «стабилизации» парижские банкиры вновь обрели веру в российские возможности. С этого времени начинается организованное наступление французского финансового капитала на русское народное хозяйство» [639]. Если царское правительство нуждалось во французских займах для поддержания стабильности, то промышленности деньги нужны были для развития. Однако, приходя в Россию, французский банковский капитал обнаруживал, что в значительной мере место уже занято. До середины 1900-х годов здесь доминировали немецкие инвесторы. Теперь между французскими и немецкими финансистами разворачивается самая настоящая битва за Россию.

«Русские банки, – писал Вавилин, – развивались с самого своего возникновения при непосредственном участии иностранных капиталов. В 60-х и 70-х годах более десятка банков в Берлине, Гамбурге, Франкфурте, Кенигсберге и др. принимали участие в организации русских банков. Давая свои капиталы, иностранные банки вводили своих представителей в правления русских банков для непосредственного руководства делами банка. Насколько русские банки были беспомощны и нуждались в иностранцах, видно из того, что все главнейшие служебные функции исполнялись иностранцами. Своих специалистов банковского дела еще не было, приходилось приглашать опытных немцев и учиться у них. Так, первый русский банк собирал штат своих служащих по рекомендациям банкирского дома «Мендельсон и Ко» в Берлине и Ротшильда в Париже» [640].

В 6 крупнейших петербургских банках того периода иностранцам принадлежало более половины акций. В 22 крупнейших учреждениях страны – опять около половины акций, из них в 6 самых больших – более половины [641]. Господствующее положение во всех этих учреждениях принадлежало немцам.

«Французский капитал, – отмечает Ронин, – решительно выступает на сцену лишь в конце 1907 г. В связи с наметившимся подъемом он стремится создать себе прочную опору в русской банковской системе. Так как крупнейшие банки оказались в орбите германского влияния, то французский капитал принимается за реорганизацию второстепенных столичных банков и в течение нескольких лет превращает их в первоклассные учреждения. Еще позже и в более скромных размерах начинает проявлять интерес к русскому банковскому делу английский капитал. Благодаря общим усилиям Парижа, Берлина и Лондона русская банковская система оказалась накануне войны в подавляющей своей части во власти европейского финансового капитала» [642] [В описываемый период силы распределились следующим образом. Из крупнейших русских банков немецкому капиталу принадлежали Банк для внешней торговли, Международный коммерческий банк. Французам – Азовско-Донской, Русско-Азиатский, Торгово-промышленный и Частный коммерческий банк].

Соотношение сил, вначале крайне неблагоприятное для французов, неуклонно менялось в их пользу. Если в 1907- 1908 годах 81,5% акций всех вновь открывшихся русских банков было размещено в Германии, а лишь 18,5% во Франции, то в 1910-1912 годах на долю германского финансового рынка пришлось всего 38,8% всех основанных банков, на долю французов – 56,8%, а англичан – 4,4%. Все это дает Покровскому основание утверждать, что к 1914 году «французский капитал явно брал верх» [643].

В 1912-1913 годах свои облигации на западных рынках стали размещать российские города. Москва выпустила в 1912 году облигаций на 36 млн. рублей, Николаев – на 6,5 млн., Вильно – на 4,2 млн. В 1913 году на финансовом рынке появляются петербургский и киевский заем. Из-за размещения этих займов разворачивается острая борьба между Лондонским Сити, Парижем и Берлином. В конечном счете займы были размещены в Англии, что, по мнению современников, являло собой для англичан «крупную победу» [644]. Однако эти успехи британцев уже не имеют самостоятельного значения. На русском рынке англичане все больше выступают в едином блоке с французскими и бельгийскими инвесторами.

В противостоянии с германскими банками французский капитал победил, поскольку обладал, по мнению исследователей, «наибольшей сплоченностью» [645]. Французские банки были тесно связаны между собой, поддерживали друг друга и избегали конкуренции между «своими». К тому же парижский денежный рынок одновременно оказывался источником средств как для петербургского правительства, так и для частного сектора. Рост влияния французских банков в России сказывается на политике, а политическое сближение укрепляет экономические связи.

Современники видели и «субъективные» причины успеха французов. Так, по мнению профессора Левина, опубликовавшего в 1918 году историю немецких инвестиций в России, важную роль в их неудаче сыграли культурные особенности германского бизнеса. Английские, бельгийские и французские капиталы приходили в «обезличенной» форме, тогда как из Германии приходили «не только капиталы, но и люди». Местным предпринимателям эти люди далеко не всегда были по вкусу, тем более что немецкие банки, тесно связанные с промышленностью, неизменно стремились «соединить экспорт капиталов с экспортом товаров» [646].

В России считали: «Немцы смотрят на помещение капиталов за границей, как на способ распространения своего экономического и политического влияния, доходят до крайностей в этом своем увлечении» [647]. Опыт показал, что французские инвестиции тоже отнюдь не были политически нейтральными. Тем более нельзя этого сказать про длительную историю английского делового присутствия в России. Проблема была, разумеется, не только в противоположности культур, но и в том, что структура финансового капитала во Франции и Германии оказалась различна. Французский рантье не был обременен обязательствами перед собственной промышленностью, тогда как германская модель соединяла финансовый и промышленный капитал в единое целое. Именно это предопределило быстрый подъем экономики Германии в конце XIX столетия. Но на русском рынке эти же черты немецкого бизнеса оборачивались слабостью. Немецких инвесторов российские промышленники воспринимали как конкурентов, тогда как франко-бельгийские капиталы «растворялись» в отечественной деловой среде и воспринимались практически как «местные».

Острота соперничества между французами и немцами в России постоянно возрастала. В 10-е годы XX века Европа уже явно разделилась на два противостоящих друг другу блока: англо-французскую Антанту и германо-австрийский Союз центральных держав. Столкновение между ними было неизбежно. Капитал английского и франко-бельгийского происхождения к началу войны преобладал и в финансовом секторе, и в промышленности России. Как отмечает Вавилин, суммарно к 1914 году французских капиталов в петербургской империи «было вложено больше, чем капиталов всех других национальностей». Если же учесть состав международных коалиций, картина становится еще более ясной: «На долю стран Антанты (Франция, Англия, Бельгия, Америка, Италия) приходится 1.681.085.600 руб., т.е. 75%. На долю же германских и австрийских капиталов приходится 449.143.200 руб. и только 20%. В этом громадном превосходстве антантовских капиталов над германскими и австрийскими особенно ясно вскрывается материальная основа внешней политики царского самодержавия. В войне 1914- 1917 гг. Россия неизбежно должна была оказаться на стороне Антанты» [648].

Борьба за Россию французского и немецкого капитала в начале XX века во многом напоминает англо-голландское соперничество XVII века. И в том, и в другом случае противостояние, развернувшееся на русском рынке, было лишь частью глобального конфликта. Голландцы одержали верх в России, но результаты этой победы в конечном счете были сведены на нет общим поражением Голландии в противоборстве с Англией. Победа французского капитала над немецким предопределила роль России в Первой мировой войне. Но плоды этой победы были уничтожены военными поражениями России и революцией 1917 года.