8.Чем обогатили римляне мировую архитектуру?

Римляне впервые стали строить «типовые» города, прообразом которых явились римские военные лагеря. Прокладывались две перпендикулярные улицы — кардо и декуманум, на перекрестье которых возводили центр города. Городская планировка подчинялась строго продуманной схеме. Практический склад римской культуры сказывался во всем — в трезвости мышления, нормативном представлении о целесообразном миропорядке, в скрупулезности римского права, учитывавшего все жизненные ситуации, в тяготении к точным историческим фактам, в высоком расцвете литературной прозы, в примитивной конкретности религии. В римском искусстве периода расцвета ведущую роль играла архитектура, памятники которой и теперь, даже в развалинах покоряют  своей мощью. Римляне положили начало новой эпохе мирового зодчества,в котором основное место принадлежало сооружениям общественным, воплотившим идеи могущества государства и рассчитанным на огромные количества людей. Во всем древнем мире римская архитектура не имеет себе равной по высоте инженерного искусства,многообразию типов сооружений, богатству композиционных форм, масштабу строительства. Римляне ввели инженерные сооружения (акведуки, мосты, дороги, гавани, крепости) как архитектурные объекты в городской, сельский ансамбль и пейзаж. Красота и мощь римской архитектуры раскрываются в разумной целесообразности, в логике структуры сооружения, в художественно точно найденных пропорциях и масштабах, лаконизме архитектурных средств, а не в пышной декоративности. Огромным завоеванием римлян было удовлетворение практических бытовых и общественных потребностей не только господствующего класса, но и масс городского населения.

Широта градостроительства, развивавшегося не только в Италии, но и провинциях, отличает римскую архитектуру. Восприняв от этрусков и греков рационально организованную, строгую планировку, римляне усовершенствовали ее и воплотили в городах большего масштаба. Эти планировки отвечали условиям жизни: торговле огромного размаха, духу военщины и суровой дисциплине, тяготению к зрелищности и парадности. В римских городах в известной мере учитывались потребности свободного населения, санитарные нужды, здесь возводились парадные улицы с колоннадам, арками, монументами.

Древний Рим дал человечеству настоящую культурную среду: прекрасно  спланированные, удобные для жизни города с мощёными дорогами, мостами, зданиями библиотек, архивов, нимфеев (святилищ, священных нимфам), дворцов, вилл и просто хороших домов с добротной красивой мебелью — всё то, что характерно для цивилизованного общества..

Красота и мощь римской архитектуры раскрываются в разумной целесообразности, в логике структуры сооружения, в художественно точно найденных пропорциях и масштабах, лаконизме архитектурных средств, а не в пышной декоративности. Огромным завоеванием римлян было удовлетворение практических бытовых и общественных потребностей не только господствующего класса, но и масс городского населения.

9.Трагедия Эврипида.

Творчество Еврипида многообразно и являет собой картину неустанных исканий, не поддающихся четкой периодизации. Афинская трагедия до Еврипида была драматизацией мифических сюжетов и в борьбе действующих сил развивала проблематику мифа; фигуры ее величавы и неподвижны, стиль отличается торжественностью. В отличие от своего старшего современника Софокла, который стремился к строгой архитектонике пьес, устраняя в трагедии ряд традиционных пережитков сакрального действа, Еврипид сохраняет многие элементы старинной священной игры, но деформирует ее по существу, приспособляя к новому индивидуалистическому мироощущению, отразившему кризис афинской демократии, распад общественных связей. Все нововведения Еврипида направлены к тому, чтобы монументальным фигурам, вознесенным над жизнью как воплощение высших, общеобязательных ценностей, придать более реалистический характер, усилить внутреннее и внешнее движение пьесы, приблизить стиль трагедии к уровню обыденной речи и создать новую проблематику мифа, отвечающую умственным интересам эпохи. А так как древние мифы, возникшие на почве феодальных, а иногда еще более первобытных общественных отношений, часто казались уже бессмысленными и нравственно отталкивающими, надлежало либо искать в сокровищнице греческих преданий новый материал, поддающийся желательному оформлению, либо совершенно перераспределить свет и тени в старых сюжетах.

Во многих пьесах Еврипида в центре внимания — трагедия личности, ее внутренняя борьба, становящаяся иногда одной из значительных пружин в динамике действия. Этот момент, намеченный Эсхилом и использованный им в титаническом плане («Прометей»), Еврипид переносит в план человеческий. Он первый в европейской литературе ставит проблемы женской психологии и динамики страсти. Таковы образы: Медеи, которая всем пожертвовала для своего мужа и, будучи предана им, не только губит свою соперницу, но и убивает собственных детей, для того чтобы покарать его самым жестоким образом («Медея»); Гекубы, которая терпит всевозможные унижения, переносит гибель дочери, зарезанной для умилостивления тени врага, пока у нее остается надежда на то, что единственный оставшийся в живых сын когда-нибудь отомстит за нее, но когда и этот сын оказывается вероломно убитым, жестоко мстит его убийце («Гекуба»). Богатый материал в этом направлении Е. находит, используя запретную прежде в трагедии тему эротики. Первое пробуждение любви в сердце юноши («Андромеда»), страсть замужней женщины к гостю («Сфенебея») или пасынку («Ипполит»), противопоставленная суровой чистоте мужчины, рассказ о царевне, соблазненной прислужником («Критянки»), любовь к покойнику («Протесилай»), трагические конфликты на почве гомосексуализма («Хрисипп»), кровосмешения («Эол») — открывали широкие перспективы для углубленного психологического анализа. Это введение запретного материала вызвало жестокое осуждение современников и создало Е. репутацию «женоненавистника», хотя упомянутым фигурам в трагедиях Е. можно противопоставить ряд героинь, добровольно идущих на смерть ради спасения своих близких, родных, всей Эллады: Алкеста («Алкеста»), Макария («Гераклиды»), Эвадна («Просительницы»), Ифигения («Ифигения в Тавриде»). Отход от монументальных фигур старой трагедии подчеркивается и чисто театральными средствами: на сцене появляются герои в виде нищих в лохмотьях («Телеф»), физически разбитые («Беллерофонт», «Ипполит»), дряхлые старики, визжащие дети.

Трагедии Еврипида на старые сюжеты, использованные предшествующими поэтами, представляют собою нередко суровую критику религиозных и нравственных идей, заложенных в древних мифах. В «Электре» и «Оресте» (где есть возможность сравнить трактовку мифа Еврипида с разработкой его Эсхилом и Софоклом) все изменения фабулы направлены к тому, чтобы лишить действующих лиц героического ореола, представить матереубийство Ореста возможно более низким и отвратительным и осудить бога, внушившего Оресту подобный поступок. Гомеровские герои систематически снижаются в «Троянках», герои фиванского цикла — в «Финикиянках». Элементы критики мифа с точки зрения новых представлений о нравственности встречаются почти во всех сохранившихся пьесах Еврипида (особняком стоят патриотические пьесы); даже предсмертная трагедия «Вакханки», — воспроизведение старинных форм дионисийского ритуала, в котором многие исследователи хотят усмотреть отказ от критической позиции в пользу наивной веры, — содержит в себе моменты нравственного осуждения мифа. Выпады против богов (теме богоборчества была посвящена трагедия «Беллерофонт») обычно производятся весьма осторожно и внешне иногда как будто опровергаются развязкой, к-рая соответствует мифической традиции, но по существу остаются не опровергнутыми: другого пути у Еврипида не было, т. к. изменить развязку он не мог и всегда должен был остерегаться опасного обвинения в «нечестии».

Снижение трагических характеров и сознательную дисгармонию между сюжетом и разрушающей его критикой Е. компенсирует сценическими и музыкальными эффектами, остротой неожиданных ситуаций и сложностью интриги. Нагнетание ужаса и трогательные сцены, реалистическое изображение физических страданий, безумия и умирания, «узнавание» родных, из к-рых один уже готовился убить другого, — все это характерно для Еврипида. Некоторые пьесы построены исключительно на интриге, которая отныне должна заменять сюжетное движение мифа (напр. «Ион»), а в позднейших трагедиях нередко вводится элемент приключений («Елена», «Ифигения в Тавриде», «Андромеда») с использованием при этом и эротического момента и обязательным благополучным окончанием. В этих пьесах Еврипида предвосхищает сюжетное построение позднейшей («буржуазной») комедии и романа; от мифических фигур остаются лишь имена.

В структурном отношении трагедии Еврипида также весьма разнообразны. Он любит внезапные переломы, трагизм иррационального, пассивных героев, становящихся игрушкой в руках враждебных сил; так, в «Геракле» в середине пьесы на сцену спускается посланная Герой богиня безумия, для того чтобы Геракл собственноручно убил свою семью, только что спасенную им от смерти. Трагедия распадается на эпизоды («Гекуба», «Андромаха», «Геракл», «Троянки», «Финикиянки»), из которых каждый может иметь самостоятельную перипетию и катастрофу и которые иногда внутренне не связаны и объединены лишь пассивной личностью героя. Но наряду с этим встречается и строго концентрическое построение пьес. При всем разнообразии архитектоники некоторые конструктивные элементы оказываются весьма устойчивыми. Почти все трагедии Е. начинаются с пролога, к-рый произносится каким-либо из персонажей пьесы или божеством, связанным с ее действием, и содержит обычно сюжетные предпосылки трагедии, как-то: прошлое героев, указание на место действия и его основные моменты. Пролог был нужен поэту в тех случаях, когда он, разрабатывая популярные мифы, останавливался на малоизвестной или созданной им самим версии, но служил и прелюдией к драме в смысле создания необходимого настроения у зрителя. Еврипид стремится сделать пролог самостоятельным, отрывая его от драмы и начиная действие лишь после него. Ряд трагедий заканчивается тем, что над сценой появляется божество (deus ex machina), которое изъясняет грядущую судьбу героев, устанавливает связанные с мифом культы и т. п. Это — пережиток старинного ритуального действа, которым он дорожил как сценическим эффектом и драматургическим приемом для развязки запутанных положений и возвращения переработанного сюжета в русло мифической традиции, — как бы эпилог трагедии. Диалог ведется с применением приемов модной риторики, особенно в сценах «словесных состязаний» («агонов»), где вступившие в борьбу стороны обмениваются длинными речами. Эти сцены служат рупором для софистических теорий. Заметно стремление приблизить язык трагедии к язык художественной прозы. При перенесении центра тяжести на психологию героев или интригу, хор принимает сравнительно малое участие в развитии действия, но музыкальная сторона трагедии значительно усложняется как по линии хоровых партий, так и в смысле введения дуэтов и сольных арий актеров, с приближением к новым музыкальным формам, развившимся в конце V века.