Функциональные разновидности языка

Многие исследователи — и те, которые сомневались в существовании особых функциональных стилей языка, и те, которые стремились определить эти стили,— отмеча­ли, что ни одна разновидность языка не обладает такими средствами, которые не могли бы быть использованы в другой. Для первых это обстоятельство служило доказа­тельством того, что «языковых стилей» в действительно­сти не существует, для вторых случаи использования эле­ментов «разных стилей» в определенных текстах были материалом для наблюдений над особой ролью тех же са­мых элементов при различном их стилистическом приме­нении.

Так, приведя отрывок из сочинения И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», в котором явно слышатся интонации разговорной речи, Ю. С. Сорокин обосновывал тезис о том, что не существует особого «научного стиля языка». Только в конце отрывка «как будто бы являют­ся отдельные признаки того, что обычно характеризуется как особый научный стиль языка: применение специаль­ных терминов и слов книжного характера, характерные логизированные построения обобщающих предложений. Но ведь выходит, что признаки этого особого «стиля» вы­ступают эпизодически, их нужно выискивать в общем кон­тексте, нарушая его индивидуальность, целостность, т. е. именно то, что и создает понятие стиля» ¹.

Возражая Ю. С. Сорокину и приведя другой отрывок из того же сочинения Сеченова, Р. А. Будагов писал: «Нельзя действительно не обратить внимания на широ­кое использование в этом отрывке элементов разных язы­ковых стилей: стиля художественного повествования, на-

¹ Ю. С. Сорокин. К вопросу об основных понятиях стилистики.— ВЯ, 1954, № 2, стр. 75-76.

42

 

 

учного исследования, особые интонации разговорной речи и т. д. Стоит только проанализировать примеры, взя­тые как бы из самой жизни («живет человек в комнате»), вопросно-ответный характер построения многих рассуж­дений, эмоциональные восклицания («конечно, нет») и многое другое. Однако нельзя не заметить и другого (и это главное): все эти, казалось бы, разнородные элемен­ты стиля направлены к единой цели, все они под­чинены, как низшее высшему, стилю научного изложения, который по замыслу ав­тора должен и отразить ошибочные умозаключения, и убедить читателя в справедливости авторского заключе­ния. Отсюда и замечание Сеченова о том, что все срав­нения и наблюдения он хочет выразить «физиологическим языком», т. е. стилем научного изложения. Отсюда и строго логичная последовательность изложения, и нали­чие в самом изложении некоторых терминов. Этим же оп­ределяется стройность конечного вывода («характер ощу­щения видоизменяется с переменой физиологического со­стояния нервного центра»).

Разумеется, все эти особенности научного стиля Сече­нова тесно связаны с особенностями самой науки, кото­рая требует логически последовательного и стройного из­ложения. Но в этом стиле научного изложения есть и свои, чисто языковые особенности: развернутая система сочинительных и подчинительных союзов, своеобразие вводных слов (во-первых, во-вторых), наличие определен­ных терминов (физиологическое состояние, нервный центр, рефлекс) и т. д.» ².

Отметив, что такие же средства могут встретиться и в других стилях, Р. А. Будагов сформулировал положе­ние об особой функции языковых средств в различных типах речи следующим образом: «Дело не в том, насколь­ко те или иные стилистические средства языка «неповторимы». Таких «неповторимых» стилистических ресурсов в языке нет или почти нет. Проблема, однако, заключа­ется в том, каковы функции выразительных средств язы­ка в том или ином языковом стиле.

Подобно тому, как точность в языке художественной литературы может преследовать совсем другую цель, чем точность в стиле научного изложения, подобно этому и

² Р. А. Будагов. О языковых стилях.— ВЯ, 1954, № 3, стр. 61.

43

 

 

«художественность» («образность») в разных стилях языка преследует разные цели. Сеченову образность стиля нужна как бы для предварительной подготовки его ос­новного научного тезиса (в приведенном отрывке: «ха­рактер ощущения видоизменяется с переменой физиоло­гического состояния нервного центра»), Пушкину образ­ность выражения «мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед» нужна уже для другой цели: для осо­бого «видения» окружающего, для передачи шума и га­ма весело катающихся на льду мальчуганов» ³.

К важному вопросу о повторимости и неповторимо­сти языковых признаков различных стилей нам придет­ся еще вернуться, пока же нужно обратить внимание на следующее.

В этом споре обсуждается вопрос о стилях языка, между тем исследователи обращаются к стилю опреде­ленного текста. Совершенно ясно, что язык проявляет­ся в текстах, что об особенностях языка мы и узнаем из текстов, из речи. Но почему в процессе спора как бы ставится знак равенства между понятиями «научный стиль языка» и «научный стиль произведения»? Ведь конструируя, например, понятие «синоним», мы не ста­нем опровергать существование синонимов только на том основании, что в том или ином тексте слова, причисляе­мые к синонимам, могут быть употреблены в противо­поставлении (ср. известный пример: «У нее не глаза, а очи»).Если можно говорить о «стиле реализма», о «стиле романтизма», так же как о «стиле такого-то писателя-реалиста», о «стиле такого-то писателя-романтика», хотя осо­бенности стиля этих писателей не полностью соответст­вуют нашему представлению о реализме или романтизме, то это, по-видимому, потому, что понятия «реализм», «ро­мантизм» являются абстракцией, основанной на реальных текстах, демонстрируемой этими текстами, но, конечно, не сводимой к какому-либо из них.

Для того чтобы доказать, что какое-либо понятие пред­ставляет собой не абстракцию, а фикцию, разумеется, не достаточно рассмотреть какие-то отдельные примеры.

Показательно, что, определяя языковые признаки то­го или иного стиля, исследователи чаще всего определя­ют признаки «идеального» образца этого стиля, стиля как

³ Р. А. Будагов. Указ. соч.

44

 

совокупности известных норм, которые на самом деле далеко не полностью реализуются в конкретных текстах.

Вот, например, как И. Р. Гальперин характеризует «стиль научной прозы». «Ведущим признаком этого стиля, — пишет он, — нужно признать терминологичность сло­варного состава. Во всяком⁴ специальном тексте ведущим признаком системы выступают не только термины и терминологические сочетания, но и так называемый общий специальный словарь. Это обычно слова и словосо­четания, лишенные какой-либо эмоциональной окраски, на которые контекст влияет лишь в одном направлении, а именно в направлении реализации только одного значения слова, если оно многознач­но, и притом основного, предметно-логического значения этого слова. Специальный и терминологический словарь стиля научной прозы всегда представляет собой величину известную. Предсказуемость его велика. Заметим, что случаи появления нового, неожи­данного термина в тексте чрезвычайно редки; их появление всегда настолько подготовлено предшествующим кон­текстом, что рождение нового термина воспринимается как закономерность. Такое рождение нового термина обычно появляется в той части сообщения, которое на­зывается выводами» ⁵.

Нетрудно заметить, что в приведенном высказывании отмечены действительно основные черты стиля научной прозы. Однако это не черты конкретных проявлений этого стиля в отдельных текстах, имеющих научный ха­рактер, а определенные нормы стиля. Ведь до­статочно обратиться к лингвистическим текстам, что­бы заметить, что в значительной их части термины никак не предсказуемы, а специальный словарь далеко не «всегда представляет собой величину известную». Кстати, в самом цитированном отрывке дважды употреблено выражение «рождение нового термина», где значение слова рождение, очевидно, не совсем соответствует реализации основного, предметно-логического значения слова. Согласно современным толковым словарям основным значением этого слова признается «появление на свет в

⁴ Здесь и дальше разрядка (передано курсивом – ред.) моя.— Д. Ш.

⁵ И. Р. Гальперин. К проблеме дифференциации стилей речи. «Проблемы современной филологии». М., 1965, стр. 69.

45

 

 

результате родов», а то, которое здесь реализовано («возникновение, появление») квалифицируется как «переносное». Совершенно ясно, что анализ других научных текстов позволил бы обнаружить немало примеров подобного словоупотребления, среди них и такие, где метафорич­ность значения гораздо ощутимей⁶. Эти примеры могли бы отчасти характеризовать индивидуальный научный стиль отдельных авторов; они, разумеется, никак не могли бы отразиться на общей характеристике научного стиля, существенные признаки которого отмечены в цитирован­ном отрывке.

Все это свидетельствует о том, что наше представле­ние о стиле существует как представление об определен­ной системе норм, от которых, как от всяких норм (язы­ковых), владея ими, можно в известных случаях отсту­пать.

Наше знание языка с его нормами и наше владение им определяется, конечно, речью, которую мы слышим, и текстами, с которыми нам приходится знакомиться. Обычно мы с детства слышим самую различную, в том числе соответствующую и не соответствующую литера­турным нормам, речь, так же как и тексты, с которыми мы сталкиваемся, различны в этом плане. Если у носителя языка вырабатывается более или менее отчетливое (осознанное или неосознанное) представление об определенных языковых нормах, то, конечно, не потому, что он встречается только с речью, соответствующей этой норме. В условиях современного общества, современной литературы такая ситуация невозможна.

⁶ И. Р. Гальперин указывает дальше на «образность речи» как на «факультативный признак» стиля научной прозы, «система» которой «не покоится на фундаменте образности», однако образность «может в ней появляться в каких-то ограниченных пределах». «Образные выражения в стиле научной прозы не несут в себе гносеологических функций. Они выступают лишь как синонимические варианты логических языковых единиц, придающих высказыванию более живой, эмоциональный характер» (Указ. соч., стр. 70—71). Таким образом, «образность» и даже «эмоциональность» все же входят, по мнению автора, в «стиль» научной прозы, правда на правах «факультативных призна­ков». Думается, что такого рода «признаки» — это уже не признаки стиля как такового, а признаки конкретных текстов. В отстраненности от таких признаков и заключается коренное отличие функционального «стиля» от его проявлений в отдельных произведениях.

46

 

 

Разумеется, нельзя недооценивать и роль школы, а также средств массовой информации в выработке не только представления о нормах общелитературного язы­ка в целом, но и представления об известной дифференцированности этих норм, зависящей от условий и целей применения языка.

На связь понятий «стиль языка» и «литературная норма» неоднократно указывал В. В. Виноградов. Он пи­сал в одной из своих статей: «Функциональное многооб­разие применения литературного языка ведет к функцио­нально ограниченным или стилистически обоснован­ным — возможным или допустимым — вариациям литературно-языковой нормы. Таким образом, проблема раз­вития и нормализации литературного языка неразрывно связывается с вопросом о его «стилях» или функционально-речевых разновидностях, закрепленных за теми или иными общественными сферами его употребления»⁷.

Подчеркивая, что «процесс становления общенацио­нальных норм не сводится к выработке правил произно­шения, употребления слов и их форм, построения пред­ложений», А. И. Горшков правильно, на наш взгляд, отметил, что «решающую роль играет установление опре­деленных отношений и взаимосвязей между всеми разно­видностями этнического языка, прежде всего между на­иболее общими и сложными разновидностями - литера­турной (называемой обычно литературным языком) и «нелитературной»... В целях удобства описания нормы, разумеется, могут быть «разнесены» по отдельным уров­ням. Но реально, в тексте, нормы существуют только во взаимосвязи и взаимообусловленности. Характер текста зависит от тех отношений, которые существуют в данную эпоху между разновидностями языка как системы систем и которые так же нормированы, как нормированы отно­шения между языковыми единицами в тексте и как нор­мированы сами языковые единицы. Отсюда вытекает, что нормы охватывают не только отдельные языковые еди­ницы, но и закономерности организации этих единиц в пределах текста, а также закономерности организации

⁷ В. В. Виноградов. О понятии «стиля языка» (применительно к истории русского литературного языка).- Изд. АН СССР, ОЛЯ, 1955, вып. 4, стр. 306.

47

 

 

разновидностей языка в пределах языка как системы систем»⁸

«Вариации» литературно-языковой нормы, о которых писал В. В. Виноградов, закрепляются, естественно, в речи, в текстах. Это не значит, что все тексты прямо и непосредственно отражают нормы того или иного «стиля», той или иной функционально определяемой разновидно­сти языка. Однако «абстрактность» понятия «стиль язы­ка» вряд ли было бы оправданно интерпретировать как не­зависимость этого понятия от конкретной речевой дейст­вительности. Между тем такая точка зрения высказыва­лась при обсуждении вопроса о стилях языка. Так, исходя из того, что «стиль — это идеальный гипотетический конструкт лингвистики», Ю. М. Скребневстремится доказать, что выделение стилей не может быть основано на наблюдениях над реальным функционированием языка.

Считая, что «конструктивным объектом (собственным предметом лингвистики) является язык-схема, язык как научная абстракция», «наряду» с которым «существует язык - естественный объект: совокупность некоторых психических величин (говоря упрощенно — ассоциаций знаков и вещей), имеющая социальную значимость.»⁹ Ю. М. Скребнев отрицает зависимость стилей от «языковой действительности». Он пишет так: «История станов­ления стилистики характеризуется непрекращающейся борьбой мнений по вопросу об оптимальной номенклатуре стилей. Участники дискуссий явно руководствуются пониманием стиля как обобщения, однозначно диктуемого исследователю самой языковой действительностью. Одна­ко, являясь теоретически непроницаемыми, стили не обладают в то же время свойствами естественной дискретности, непосредственной данности. Они условно, т. е. относительно произвольно, вычленяются из континуума функциональных различий на основеэкстралингвисти-ческих данных (социальных, психологических и т. п. характеристик речевых типов, использующих соответствующие

⁸ А. И. Горшков. Литературный язык и норма (на материале истории русского литературного языка). «Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронноми диахронном аспектах». М., 1976, стр. 198-199.

⁹ Ю. М. Скребнев. Некоторые понятия стилистики в свете дихотомии «язык — речь». «Сб. научных трудов МГПИИЯ им. Мориса Тореза», 1973, вып. 73, стр. 84—85, 86.

 

48

 

 

подъязыки), в связи с чем их гипостазирование не может считаться чисто лингвистической процедурой. Язык поддается членению на подъязыки любого масштаба; постулирование той или иной системы подъязыков и стилей определяется и оправдывается задачами исследования.» ¹⁰

Нетрудно согласиться с тем, что лингвистическое описание языка неизбежно является схематичным. Иногда подобное представление отпугивает некоторых лингвистов, и раздаются голоса, что предлагаемая схематизация тех или иных участков языка якобы «обедняет язык». Разумеется, любая схема может оказаться плохой или хорошей, правдивой или ложной, но в принципе никакая схема не может «обеднять язык», хотя она, конечно, «беднее» языка, как, например, всякая географическая карта беднее отображенной на ней местности. Никому, однако, не приходит в голову сетовать на то, что она «обед­няет» природные ландшафты, и никто не сомневается в пользе карт самых различных типов.

Вместе с тем, наверно, несколько странно звучало бы утверждение, что географическая карта страны «сущест­вует наряду» с самой этой страной. Точно так же пред­ставляется странной мысль о существовании естественно­го языка наряду с «языком-схемой», «языком-абстракцией», «конструктивным объектом». Очевидно, правиль­ней считать, что наблюдения над «текстами», корректируемые собственной интуицией исследователя, дают возмож­ность иметь дело с самим «естественным языком», а язык-схема, язык-конструкт — это уже результат научного познания первого, его отображения в лингвистическом описании.

Всякое описание (в общем чего бы то ни было) является в известном смысле абстракцией, так как предпола­гает отвлечение от некоторых свойств описываемого предмета или явления с целью выделения наиболее сущест­венных признаков. Но вряд ли уместно считать, что науки исследуют описания своих объектов, а не самые объекты. Было бы печально, если бы лингвистике принадлежала совершенно особая в этом отношении роль.

Устанавливая стили современного литературного языка, мы должны, очевидно, исходить из особенностей его реального функционирования в различных ситуациях ре-

¹⁰ Там же, стр. 87.

 

49

 

 

чевого общения, из различий в той коммуникативной направленности, которые при этом обнаруживаются. Понят­но, всякое деление речевого континуума условно, тем на­стоятельнее необходимость попытаться найти в структу­ре самого речевого акта, по-разному в разных условиях отражающей основные коммуникативные свойства языка, основания для такого деления.

Владеющие литературным языком всегда стремятся перейти от одного типа речи к другому в зависимости от меняющихся условий речевого общения, точно так же, как носители диалекта нередко при разговоре с «посто­ронними» переходят на литературную речь. Другое дело, насколько это удается им. Предположение о том, что об­разованный носитель литературного языка активно ис­пользует в нужных случаях различные речевые стили, оказывается иллюзорным. Как показывают наблюдения (и специальная проверка), только немногим говорящим удается построить свою речь в полном соответствии со всеми требованиями каждого стиля. Однако представле­ние об этих требованиях и несоответствии им каких-то отрезков речи присутствует у большинства. Вопросы го­ворящих, обращенные к компетентным, по их мнению ли­цам, вроде таких, «Как это нужно сказать?», «Как напи­сать об этом?» (например, в заявлении) или сетования «Не могу выразить это по-научному» и под. показывают, что норма того или иного типа речи существует неза­висимо от полноты ее проявления в каком-то конкретном случае.

Выделение основных функциональных разновидностей языка нецелесообразно связывать, таким образом, с тре­бованием полного соответствия им всех конкретных тек­стов, по предположению представляющих данную разно­видность. Как далеко не все конкретные тексты во всем соответствуют нормам литературного языка, что не де­лает понятие нормы или даже самого литературного язы­ка фикцией, так, по-видимому, далеко не во всех текстах, например, на научные темы реализуются все особенно­сти, которые можно приписать «научному стилю».

Если можно говорить о разновидностях языка, то конкретные тексты или высказывания, по-видимому, дол­жны рассматриваться как их (частичная) реализация, а не первооснова.

Такое понимание было до некоторой степени намечено

50

 

 

в учении В.В. Виноградова о стилях языка и стилях речи, только из-за сложности и известной противоречи­вости формулировок оно не получило однозначной интер­претации.

Так, в обширной статье «Итоги обсуждения вопросов стилистики» ¹¹ В. В. Виноградов подчеркивал необходи­мость различения понятий «стиль языка» и «стиль речи», отметив, что «понятие «стиля языка» и понятие «стиля речи» остались в результате дискуссии не вполне уточ­ненными и совсем не разграниченными», что «вопрос о разграничении понятий «языковой стиль» и «стиль речи», по-видимому, представлялся второстепенным и даже из­лишним многим участникам дискуссии» ¹². Вместе с тем, формулируя свое новое (по сравнению с данным им прежде и использованным многими участниками дискус­сии) определение «стиля», В. В. Виноградов как будто иг­норирует свое же повторяемое в этой статье требование («...самый термин «стиль языка» требует уточнения. Его нельзя смешивать с термином «стиль речи», если призна­вать необходимость разграничения понятий языка и ре­чи»¹³). В статье дано определение просто «стиля», безо всякого указания, речевой или языковой «стиль» имеется при этом в виду: «Стиль, - это общественно осознанная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления, отбора и сочетания средств речевого общения в сфере того или иного обще­народного, общенационального языка, соотносительная с другими такими же способами выражения, которые слу­жат для иных целей, выполняют иные функции в рече­вой общественной практике данного народа. Стили, нахо­дясь в тесном взаимодействии, могут частично смешива­ться и проникать один в другой. В индивидуальном упо­треблении границы стилей могут еще более резко сме­щаться, один стиль может для достижения той или иной цели употребляться в функции другого» ¹⁴.

Непосредственно вслед за этим говорится о «стилях речи»: «Справедливо отмечалось, что степень индивиду­ального своеобразия стилей речи неодинакова. В таких разновидностях письменно-книжного речевого общения,

¹¹ ВЯ, 1955, № 1, стр. 60—87.

¹² Там же, стр. 75.

¹³ Там же, стр. 71.

¹⁴ Там же, стр. 73.

51

 

 

как деловая бумага, техническая или служебно-административная инструкция, информационное сообщение в га­зете, даже передовая, индивидуально-стилистическое от­ступает перед стандартом, типической нормой или основ­ной тенденцией привычной, установившейся формы сло­весного изложения» .¹⁵

Позднее В. В. Виноградов писал так: «Если исходить из понимания общей структуры языка как «системы си­стем» (что вызывает отдельные возражения, не всегда достаточно обоснованные), то стиль языка - это одна из частных систем (или «подсистем»), входящих в общую систему. Понятие «стиля языка» в основном определяет­ся теорией функций языка и их реальным разграничени­ем. В этом аспекте стиль языка - это структурный облик функции языка в ее многообразных проявлениях». ¹⁶

Дальше упоминаются «социальные стили речи», ко­торые определяются как «способы употребления языка и его стилей в разных видах монологической и диалогиче­ской речи и в разных вызванных или кодифицированных общественным бытом композиционно-речевых системах (официальный доклад, лекция, приветственное слово, заявление и т. п.)...».¹⁷

О стилях современного русского языка говорится следующее: «Эти стили обычно называются функциональными, например, разговорный, противопоставленный книжному вообще и отграниченный от других стилей языка коммуникативно-бытовой функцией, поэтому в этой сфере иногда выделяются обиходно-бытовой и обиходно-деловой стили; научно-деловой, специальный, определяющийся своеобразными свойствами и принадлежностями научно-коммуникативной функции; газетно-или журнально-публицистический, выделяющийся по характерным качествам и приметам агитационно-коммуникативной функции; официально-канцелярский или официально-документальный и нек. др. (например, парадно-риторический, художественно-изобразительный». Тут же В. В. Виноградов указывает на возможность установления иного соотношения стилей: «Можно — в связи с различиями понимания основных функций языка — представить и иное соотно-

¹⁵ ВЯ, 1955, № 1, стр. 73.

¹⁶ В. В. Виноградов. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэти­ка. М.,1963, стр. 201.

¹⁷ Там же, стр. 202.

52

 

 

шение стилей. При выделении таких важнейших общественных функций языка, как общение, сообщение и воз­действие, могли бы быть в общем плане структуры язы­ка разграничены такие стили: обиходно-бытовой стиль (функция общения); обиходно-деловой, официально-документальный и научный (функция сообщения); публицистический и художественно-беллетристический (функция воздействия)» ¹⁸

В книге сказано о необходимости «установить и описать главные структурные типы стилей, активно взаимодействующих в системе русского литературного языка современной и предшествующих эпох», однако принципы и приемы такого описания никак не намечены, поэтому трудно судить о том, каким представлялось В. В. Виноградову исследование названных им разновидностей языка. Но сформулированное в книге определение, несомненно, заслуживает внимания. Определение стиля как частной системы языка, категории, определяемой функциями языка, представляется наиболее близким к его адекватному пониманию.

Мысли В. В. Виноградова о стилях языка и стилях речи были развиты в работах А. К. Панфилова¹⁹. По мнению А. К. Панфилова, концепция В. В. Виноградова может быть положена в основу дальнейших разысканий в области стилистики. Следуя за В. В. Виноградовым, А. К. Панфилов определяет языковой стиль как подсистему языка, имеющую ограниченное и обусловленное специальными задачами употребление, обладающую специфическими языковыми средствами. Речевые стили развиваются на базе языковых стилей, причем многие из них используют не один, а несколько языковых стилей, а также и те средства, которые остаются за пределами собственно литературного языка. Однако непременным условием существования языкового стиля является существование такого речевого стиля, в котором он представлен в более или менее «чистом» виде. В «чистом» виде публицистический языковой стиль, отмечает автор, представлен в речевых стилях лозунга, передовой газетной

 

¹⁸ Там же, стр. 6 - 7.

¹⁹ Обобщением этих положений явилась докторская диссертация А. К. Панфилова «История становления публицистического стиля современного русского литературного языка» (М., 1974, машинопись).

53

 

 

статьи, пропагандистской статьи и т.д., в то время как речевые стили фельетона, репортажа и т. п. опираются не на один, а на несколько языковых стилей.

Определяя функциональный стиль языка как особую языковую подсистему, А. К. Панфилов выделяет в современном русском литературном языке следующие стили: официально-деловой, научный, производственно-технический, публицистический и разговорный. Состав языковых стилей не остается неизменным. Так, А. К. Панфилов отмечает, что в эпоху классицизма и сентиментализма в языке художественной литературы использовались специфические слова, формы слов, конструкции, что дает возможность говорить о соответствующем стиле; в состав стилей русского литературного языка XIX в. и начала XX в. входил «парадно-риторический стиль», обладающий своими специфическими средствами (лексическими, фразеологическими, морфологическими, синтаксическими и орфоэпическими). А. К. Панфилов подробно останавливается на характеристике публицистического стиля языка, считая, что в отличие от других книжных стилей языка (официально-делового, научного и производственно-технического) его «языковые средства рассчитаны не только на сообщение, но и на эмоциональное воздействие». Этим качеством он сближается с «разговорным стилем», из которого постоянно заимствует некоторые лексико-фразеологические и синтаксические средства. Значительное количество слов, специфических для публицистического стиля, имеет экспрессивно-оценочный характер. Автор проводит решительное разграничение между языком публицистики и публицистическим стилем языка. В публицистике обнаруживаются различные стили речи, только некоторые из них опираются на «публицистический функциональныйстиль языка», другие же «не связаны какими-то ограничениями в смысле использования всех богатств общенародного языка» (стр. 103). «Собственно публицистические слова и выражения употребляются здесь нечасто» (Там же).

Одним из главных вопросов, на который в работе нет ответа, представляется вопрос о критериях выде­ления «стилей языка» и «стилей речи». Если публицистический стиль представляет собой «подсистему языка» (подобно другим функциональным стилям языка), как утверждает автор, а многие речевые стили в области пуб-

54

 

 

лицистики используют также другие (или даже в с е стили языка), то остается не совсем понятным, что же объединяет (и объединяет ли что-нибудь) соответствующие произведения в языковом плане. Неопределенным остается и понятие «подсистемы языка» в данном контексте. Не совсем понятно также, как именно на основе пуб­лицистического стиля языка формируются публицистиче­ские стили речи, если принять во внимание такие ут­верждения автора: с одной стороны, «на базе языковых стилей возникают и развиваются многочисленные стили речи», с другой — «при отсутствии речевых стилей, кото­рые тот или иной языковой стиль представляет в его «чистом» или «почти чистом» виде, само существование этого языкового стиля становится невозможным».

Таким образом, попытка развить учение о стилях языка и стилях речи не привела к окончательным результатам. Рассмотренное исследование показывает, что без подлинного выяснения внутренне присущих языку функций, т. е. функций, обусловленных самим устройством язы­ка как средства общения, понятие «стиль языка» оста­нется такой же эмпирически конструируемой катего­рией, как и «стили речи», причем, вопреки утверждению автора, целиком выводимой из обобщенного представления последних, т. е. на основе некоторой перегруппировки субъективно по существу выделенных их признаков.

Такое представление о стилях языка оставляет, в конечном счете, неразрешимым вопрос о реальном существовании того или иного стиля.

Так, например, А. К. Панфилов утверждает, что «о существовании публицистического языкового стиля как единой и целостной языковой подсистемы» применительно к дооктябрьскому периоду говорить нельзя, поскольку «в обществе с антагонистическими классами не было и не могло сформироваться системы средств публицистического выражения, общей для всех носителей языка» (стр. 296).

Выдвинутый довод можно признать или не признать убедительным, но ясно, что он никак не вытекает из того понимания «стиля языка», на котором основывается автор исследования. Ведь существованию научного стиля не препятствует то обстоятельство, что многие термины науки (взять хотя бы стилистику) осмысляются разны-

55

 

 

ми исследователями по-разному, что каждая наука обладает своей терминологией, различные направления в науке (например, в науке о языке) часто пользуются различными (и различно толкуемыми) терминами и т. д.

Для решения вопроса о функциональных разновидно­стях языка, несомненно, имеет значение не только уста­новление стилистической приуроченности различных язы­ковых средств, но и обнаружение в основных категориях языка возможности (или даже необходимости) его раз­личного проявления в зависимости от различных условий речевого общения, т. е. различных условий его функционирования. Функционирование языка, как уже отмечалось выше, определяется тем, что всякое высказывание от кого-то исходит, к кому-то направлено и является вы­сказыванием о чем-то, что локализовано во времени и пространстве ²⁰.

Как говорилось об этом выше, то обстоятельство, что в каждое высказывание вовлечены три стороны, дает воз­можность говорящему разнообразно варьировать их соот­ношение при помощи собственно языковых средств. Это варьирование осуществляется в любом типе высказыва­ния, будучи отражением его смысла или избираемой го­ворящим формы выражения. Но в известных случаях указанное соотношение приобретает уже обязательный, стандартизованный характер, в силу того что само содержание и направленность высказывания, так же как структура речевого акта, предопределяют данное соотношение.

Если это так, то, следовательно, соответствующие типы высказываний реализуют те общие возможности применения языка, которые обусловлены его внутренним устройством, заключающемся, в частности, во взаимозави­симости трех включаемых в его систему при ее реали­зации сторон.

Абстрактная схема соотношения этих сторон довольно естественно ложится на реальные соотношения, существующие в современном языке. Видимо, известным под­тверждением мысли о том, что язык на современном эта-

²⁰ Понятно, что возможность высказывания, например, с неопределенным или обобщенным временным значением не противоречит этому, поскольку эти значения также определяют отношение ко времени.

 

56

 

 

пе его развития действительно реализует те возможности, которые заложены в самом его устройстве, можно считать сравнительно одинаковую стилистическую дифференциа­цию всех современных развитых литературных языков. Причина этого, конечно, кроется в экстралингвистических факторах, но, как известно, те же самые внешние факто­ры не непременно приводят к одинаковым результатам в разных языках, если в них самих, в самой их структуре нет предпосылок для одинаковой реакции на внешние импульсы.

Напротив, когда различные языки обнаруживают что-то общее в своем устройстве, их реакция на внешние импульсы бывает во многом одинаковой.

Поскольку выше речь шла о самых общих особенно­стях языка, особенностях, присущих любому языку, слу­жащему средством общения (а языков, лишенных этой функции, нет), естественно предположить, что в более или менее сходных исторических условиях они должны быть представлены теми же самыми разновидностями. Это отметил еще В. В. Виноградов: «При всем различии кон­кретно-исторических условий развития стилей в том или ином языке и при глубоких своеобразиях систем стилей в разных языках, по-видимому, есть нечто общее в про­цессах стилистической дифференциации литературных язы­ков в периоды национального их развития» ²¹.

Каждый тип речи характеризуется определенной тема­тикой, но каждому из них присуще и особое соотношение между первыми двумя лицами, т. е. отправителем сооб­щения и адресатом. Понятно, что не может быть речи без автора, но проявление «авторства» в различных случаях различно. Разговорная речь предполагает непосредствен­ное участие обоих первых лиц, и говорящий и адресат здесь конкретны и индивидуальны, причем — что существенно — соотношение между ними устанавливается в самом акте речи. При определенности этих лиц «3-е лицо» (тема разговора) никак не предопределено, т. е. «3-е лицо» (третья сторона) предельно неопределенно. Опре­деленность 1-го и 2-го лица заключается не только в их непосредственном присутствии, но и в их непосредствен-

 

²¹ В. В. Виноградов. Итоги обсуждения вопросов стилистики. -ВЯ, 1955, № 1, стр. 83.

57

 

 

ной «индивидуальности». Если выступает даже (в соответствии с глагольным выражением лица) так называемое обобщенно-личное 2-е лицо — это лицо, не осложненное никакими другими зависимостями. Что касается экспрессивно-стилистической транспозиции личных форм глагола, то она, как известно, свойственна именно разговорной речи прежде всего (А он еще возражает! Кому говорят! и т. п.).

По-иному обстоит дело в тех типах высказываний, ко­торые мы встретим в различных типах письменной речи, т. е. в тех типах речи, которые были отнесены выше к собственно функционально-речевым стилям, а также в ху­дожественной литературе.

Художественное повествование обычно организовано так, что там по ходу событий устанавливаются самые разнообразные отношения между действующими лицами, отраженными в глагольных формах лица. Но в любом тексте есть еще и другие первые два лица — 1-е лицо повествователя и 2-е лицо того, к кому так или иначе обращен этот текст. 1-е лицо художественного произведения получило в исследованиях наших лингвистов истол­кование как образ автора.

Образ автора связан со всей композиционной органи­зацией произведения, с распределением «света и тени», с приданием повествованию характера объективности (вроде репортажа с места событий) или же характера взволнованного рассказа небеспристрастного очевидца событий.

Формы авторского вмешательства в повествование чрезвычайно разнообразны. Вот несколько примеров из повести С. Антонова «Дело было в Пенькове».

1. Еще в ту пору, когда он учился в педтехникуме... впрочем, пожалуй, достаточно уделять внимания этому городскому персонажу - колхозных писателей и так упрекают, что они отвлекаются на посторонние темы, описывают городских людей и даже сочиняют про них рассказы. Обратимся лучше к Матвею.

2. Что это значило — не понять непосвященному человеку, но мы в свое время познакомимся с Уткиным, потому что ему суждено сыграть некоторую роль в нашей повести и даже посодействовать, чтобы она пришла к благополучному концу.

3. Это был примерный и безотказный колхозник, а на работу он не вышел потому, что обиделся на бригадира Тятюшкина. Од-

 

58

 

 

нако в нашей повести он больше не появится, и мы не станем описывать его жилище, а пойдем дальше за своими героями.

4. Матвей нащупал скамейку и сел. Ему было скучно. «Уезжать надо, — подумал он. — Подаваться на производство».

Может быть, он и уедет.

Но когда-нибудь через много лет неожиданно, ни с того ни с сего, вспыхнет в его памяти эта темная ночь... И тогда он впервые поймет...

5. Однако мы уверены, что работа в Пенькове наладится, хотя бы потому, что Иван Саввич начал улыбаться Тоне.

Независимо от того, обнаруживает ли себя автор в такой намеренно демонстративной форме, его образ раскрывается всем повествованием. Он проявляется в том, как организуется время повествования, в том, становятся ли известными читателю намерения героев, комменти­руются ли их действия, как соотносятся в повествова­нии действия персонажей и их мысли и переживания, в том, наконец, с точки зрения одного или нескольких уча­стников событий дается оценка этим событиям, чередуют­ся ли эти точки зрения или читатель все время ставится на точку зрения только одного персонажа и т. д.

Гораздо менее изучена — и в лингвистическом и в литературоведческом плане — роль в художественном пове­ствовании 2-го лица, т. е. читателя. То, как он представлен в повествовании (ср. прямые обращения к нему или такой тон повествования, как будто о читателе не может быть и речи, как будто повествование ведется как-то само по себе), тоже накладывает свой отпечаток на стиль про­изведения. Но не на стиль языка, если следовать соответствующему терминоупотреблению. Во всем многообразии проявлений первого и второго лица и состоит специфика того «стиля языка», реализацией (или манифестацией) которого служат тексты художественных произ­ведений.

И 1-е, и 2-е лицо представлены в них как бы услов­но, могут отступать на задний план перед «3-м лицом» (изображаемым, темой повествования), их роль в органи­зации текста опосредствована художественным замыслом, интонацией произведения, вообще проявляется через «третью сторону», в конечном счете ее раскрытию и под­чинена.

59

 

 

Официально-деловая речь характеризуется обязательным присутствием 1-го и 2-го лица, но их выражение и проявление предельно стандартизовано, как стандартизо­вана и сама форма речи. Любой деловой документ должен содержать ясное и прямое обозначение 1-го лица, но это «юридическое лицо», точно так же как и 2-е лицо²². Собственно «личные» отношения в официально-деловой речи всегда так или иначе отстранены: и автор и адресат здесь получают опосредствованное выражение — это «должностное лицо», «учреждение», «клиент» и т. д., сфера их общения соответственно ограниченна.

Официально-деловой речи с ее соотношением «сторон» в этом смысле противостоит научная речь, где форма изложения как бы отстраняет представление и о 1-м и о 2-м лице.

Дело, конечно, не в том, что автор научного произведения менее себя обнаруживает, чем автор произведения литературно-художественного — в каком-то плане он обнаруживает себя даже в большей степени, ср. так называемое авторское 1-е лицо множественного числа, которое проявляется именно в научном жанре, причем варьирование единственного и множественного числа (ср. я считаю и мы считаем) может остаться здесь почти незамеченным, в то время как любая форма прямого обнаружения автора в художественном произведении неизменно обращает на себя внимание и становится значимым элементом текста. Дело, конечно, и не в том, что в научных текстах не могут встретиться обращения к читателю. Такие обращения вполне возможны в научных текстах. В целом ряде научных исследований проявляется